Пока шла борьба за Бункер, предводитель городской анархии тоже не терял времени даром. Такая уж это была натура — либо все, либо ничего. Уважающий крайности и легкий на подъем, Поль неожиданно ударился в религию всеобщей санитарии, запретив своим гаврикам вшей, грязь и запущенность. Мыло, скребки, веники и тряпки сделались символом экспедиционного корпуса. Дух первозданной сельской природы оказал на начальника экспедиции свое роковое влияние. Лично совершая обход вверенных ему людей, Поль проверял по дворам банные каменки, с рвением гнал патлатых подчиненных под ножницы парикмахеру, посылая в лес целые бригады за березовыми и дубовыми вениками. Самое удивительное, что цель, ради которой затевалась экспедиция, все более распаляла его. Возможно, тому немало поспособствовали огородные «монстры». Арбузоподобная картошка, гигантский и удивительно сладкий горох, тыква, в рост человека, метровая морковь. Последняя, впрочем, была безвкусной, но в вареном виде да в голодные годы, как уверял Поль, именно такой овощ нужен был уставшему от недоедания народу. Вооруженные литовками, с автоматами за спиной (занятное сочетание!), анархисты выходили в огороды, с кряканьем выкашивая чертополох и крапиву, готовя землю под будущие семена гигантов. И, конечно же, на каждом огороде появлялось свое собственное чучело — в меру страшненькое, более или менее человекоподобное.

— Пусть видят, что нас много, что мы бдим! — восклицал Поль.

— Думаешь, нас кто-нибудь видит?

— Ясен пень, видят! И видят, и завидуют! Мы ж по-человечески начинаем жить. А это совсем другая коллизия!..

В чем-то Поль был безусловно прав. Вот и эту баньку он растопил для них по всем правилам древнего крестьянского искусства, выставив в предбанничек высоченный самовар, заставив своих ординарцев наломать в лесу особых «фирменных» веников. По времени он подгадал в самый раз. Очередная волна озноба накатила на Вадима, и, клацая зубами, дрожащими руками срывая с себя одежду, он кое-как взобрался на самый верх. На минуту или две ему стало легче, но когда скалящий зубы Поль кивнул Вадиму на веник, он отрицательно покачал головой. Хотелось просто лежать. Без движения и без разговоров. Поль деликатно вышел, а вместо него в парилку вошла Мадонна. Пожалуй, это было лучшим из возможных вариантов, и ей первой Вадим признался в принятом решении.

Наверное, это походило на бегство, но именно о нем в свое время говорила та странная девочка. Эльза — так ее, кажется, звали. Желанный, окутанный туманом болот финиш, болезненная, но ясность. Люди рыщут в поисках счастья, а находят боль — но если попробовать наоборот? Ведь давно уже доказано философами всех континентов: не счастье очищает, — страдание. Вот и он отправлялся за своей законной болью. Вполне добровольно. В самом деле, если ты уже на мушке, если до пропасти осталась самая малость, почему бы не шагнуть навстречу, попытаться вырвать косу из рук костлявой. Как в той старой разудалой песне: «Ее ударил в ухо он рыцарской рукой…»

— А вдруг это обычная лихорадка? — Мадонна нервно кусала красивые губы. — Или какая-нибудь особая малярия?

— Нет, милая, — Вадим с внутренней усмешкой уловил в собственном голосе некоторую торжественность и еще более твердо повторил: — К сожалению, нет. Это не лихорадка и не малярия.

Увы, он оказался обычным эгоистом. Как очень и очень многие. В глазах у Мадонны стояли слезы, и это доставляло Дымову удовольствие. Она плакала не просто так, она оплакивала его. Сам же он к мысли о скорой смерти почти привык. Он даже успел от нее немного подустать. Иногда это тоже полезно — уставать от собственных страхов. Появляется видимость мужества, и все решается более просто, без истерик. Привыкнуть действительно можно ко всему. Как и над всем посмеяться… «Доктор! Вы прописали мне грязь, неужели она поможет?… Как вам сказать? Помочь, конечно, не поможет, но будем привыкать к землице, дорогой!..» Вот так же у него. Сперва недоумение с ужасом, с медлительным осознанием предстоящего, затем постепенное угасание страха, вытеснение его чем-то покойным и вечным, о чем не думалось раньше. Во всяком случае подобной обостренности ума Вадим не помнил уже давно. В самом деле, легкий мозг — это мозг прежде всего необремененный. А чем обременен мозг живущего? Разумеется, жизнью…

— А ведь я… Я твоему Сереже Катрин сосватала. — Невпопад призналась Мадонна. — Из ревности. Думала, ты ее по-прежнему любишь.

Вадим кивнул, хотя и получалось, что вроде как все зря — и ревность, и сватовство. Но он кивнул, и они снова замолчали. Приступ прошел, и теперь ему было удивительно хорошо. От колен Мадонны, едва прикрытых сорочкой, тянуло теплом, и казалось совершенно естественным опустить на них голову. Мельком подумалось, что, пожалуй, впервые Мадонна решилась выйти на люди в таком виде. Ее кожа, кобура, патроны и заклепки — все осталось там, в предбаннике. И оттого начальница моралитета казалась ему живой, как никогда.

А спустя какое-то время, красный и отдувающийся, из бани вывалился Поль. Кутаясь в полотенце, он браво шагнул к ним. Выражение его сияющего лица ясно говорило: «Мечта сбылась, все люди — братья!» Кинув на него смущенный взгляд, Мадонна удалилась, чтобы привести себя в более подобающий вид. Плюхнувшись на скамью рядом с Вадимом, Поль полотенцем утер взмокшее лицо. Впрочем, совершенно безрезультатно, потому что пот продолжал лить с него градом, каплями вспухая по всей коже, капая с носа, как с весенней тающей сосульки.

— Филька, компоту! — гаркнул он. И компот ему тотчас налили и подали.

— Я что, курица клевать из наперстка? — Поль брезгливо отстранил поданную кружку, по-хозяйски взялся за ручку скороварки. Мужиком он был все-таки здоровым — четырехлитровую скороварку держал, как черпак, шумно глотая, проливая компот на мохнатую грудь.

— Ух! — выдохнул он. — А пивко все-таки лучше. С сольцой да с сервилатиком! И чтоб не свежим, а сморщенным, немного засохшим. Я и раньше такой любил. Покупал, резал и оставлял в холодильнике. Вот была коллизия, так коллизия! Жаль, Панчи нет. Уж как бы я его пропарил! Насквозь бы всего промял! И снега нет, жаль. Баня без снега это как… — он призадумался, подбирая подходящее сравнение, но Вадим его перебил.

— Поеду я, Поль. Прямо сейчас.

— Сейчас? Но куда?! — Поль спрашивал рассеянно, не подозревая подвоха.

— Дельце одно есть — важное. Ты мне дай какую-нибудь колымагу с мотором. Если есть, конечно, свободная.

— Для тебя найдется. — Поль поскреб пятерней в затылке. — До чего все-таки умное изобретение — баня!.. И санкюлотов в сопровождение дам, если хочешь.

— Не надо сопровождения, сам доберусь. — Вадим поднялся. — Мадонне, когда выйдет, не говори, что уехал. Дело у меня там особое. Неженское.

— Понял, — глаза Поля весело сморгнули. Он не стал спрашивать, куда едет приятель и зачем. Возможно, был слишком счастлив в эту минуту, чтобы наседать и выпытывать. Именно по этой причине Вадим не стал ему ничего объяснять.

Броневик тряхнуло, Вадим ударился лбом о приборную панель. На дороге стояла Мадонна.

Одного взгляда хватило, чтобы вобрать в себя всю картину целиком. Раскрасневшееся лицо, сверкающие глаза, лежащий чуть в стороне мотоцикл. Эта женщина все-таки сумела нагнать его! Какое-то время Вадим взирал на Мадонну через узкую щель триплекса, а чуть погодя распахнул люк и выбрался наружу.

Возможно, если бы она заговорила с ним первой, стала бы упрекать или плакать, он нырнул бы обратно под защиту брони. Но она повела себя совершенно иначе: все так же молча приблизилась, щекой прижалась к его колену.

— Пожалуйста, Вадим, возьми меня с собой!

Она не произносила это, но он все равно услышал. И внутренне поразился. На казнь в компаньоны не просятся. Значит, во что-то она тоже верила.

Сидя на башне, Вадим смотрел на голову Мадонны, покрытую десантным беретом, и тщетно пытался осмыслить собственные чувства. Руки сами собой опустились на затылок женщины, мягким движением стянули берет, отбросили в сторону. Темные ее волосы рассыпались по плечам, и это тоже показалось ему до странного знаменательным. В мире действительно ничто не происходит просто так. Надо лишь уметь всматриваться и вслушиваться. Хотя бы время от времени. И нечто всегда подскажет ответ, намекнет тихим шепотом, поддержав и окрылив.