Можно полагать, что применявшиеся еще в XVII—XVI вв. чернила из жидкости каракатицы[436] использовались и в последующих столетиях.

Окончательная дешифровка линейной письменности Б была произведена в 1953 г. английскими учеными М. Вентрисом и Дж. Чадвиком, бесспорно установившими, что писавшие этими силлабограммами люди говорили на ахейском диалекте греческого языка[437].

Это открытие положило начало работе многих лингвистов по изучению ранних форм греческой письменности, что нашло отражение в многочисленных публикациях и исследованиях[438].

Еще в III тысячелетии энергичные кикладские мореходы затратили немало усилий, чтобы получить представление об очертаниях многочисленных островов и скал в Эгейском море. С этих времен началась в Греции та тяга к описанию земли (географии), которая была всегда присуща эллинской науке.

Известную роль играли давние сухопутные связи с севером балканского полуострова, которые надежно засвидетельствованы для периода между XXX и XX вв.[439]

В первой половине II тысячелетия знакомство с северными землями расширилось, так как связи неуклонно росли. Тогда особенно четко вырисовывались северо-западное их направление, шедшее по янтарному пути в страны Центральной и Северной Европы (о притоке янтаря в Пелопоннес в XVII—XVI вв. см. стр. 93), и северо-восточное, охватывавшее земли вплоть до Нижнего Дуная[440]. Позднее в обиходе северных соседей ранних греков появилось довольно много вещей, изготовленных ахейскими мастерами[441], что позволяет предполагать дальнейшее расширение связей и географических знаний.

Но гораздо более детальными были сведения о заморских странах, лежавших к югу и юго-востоку от Греции. Постоянные контакты критян с Египтом и с сирийским побережьем, приведшие к возникновению критского подворья в Угарите уже около XVII в. и к широкой волне минойского влияния в Египте в XIV в., сопровождались углублением знакомства с этими странами. Конечно, знания ахеян, касавшиеся прибрежных земель Египта и Передней Азии, во многом ограничивались субъективными восприятиями мореходов, но все же из них складывалось какое-то более общее географическое знание. Ахеяне в свою очередь рассказывали о своем мире и, видимо, этим нужно объяснить то, что в Египте знали о многих островах и городах Греции, что засвидетельствовано надписью около 1400 г., которая недавно найдена[442].

Расширение коммерческих связей в XV—XII вв., о котором красноречиво свидетельствуют изделия раннегреческих мастеров находимые в далеких землях[443], шло не только в южном и юго-восточном, но и в западном направлениях. Для ахейских мореходоа Италия и Сицилия были легко достижимы. Активное проникновение ранних греков в центральносредиземноморские территории сопровождалось не только ввозом туда микенской керамики, но и возникновением многих легенд об ахейских героях, перекочевавших в те или иные области будущей Великой Греции. Конечно, некоторые предания могли возникнуть как поздний повтор сравнительно небольшого числа древнейших мифов, но все же наличие первоначального ядра бесспорно засвидетельствовано материальными находками[444].

Итак, географический кругозор ахеян во второй половине II тысячелетия был достаточно широк, хотя глубина и достоверность знаний о тех или иных территориях была далеко не одинакова. Так, представления об островном мире Эгейского моря были весьма полными. Сведения об островах, сообщаемые в «Илиаде» (II, 671—680), позволяют сделать вывод, что поэтическая традиция довольно точно отразила политическую географию Додеканезского архипелага в микенские времена (вернее, в последний период, когда мелкие острова могли стать независимыми от более крупного Родоса)[445].

Менее точными были знания о дальних землях. Однако все берега[446] Восточного Средиземноморья достаточно известны — это следует из того, что в XIV в. из Фессалии (из Иолка) отправилась большая морская экспедиция в Колхиду, на восточном берегу Черного моря. Перенесение операций в черноморские воды показывает, что тогда ахейские династы хорошо представляли экономические и политические условия в близких странах Средиземноморья. Обстановка здесь была такова, что устраивать поход Аргонавтов в эти земли не имело никакого смысла. Появление легенды о походе Аргонавтов может служить ясным свидетельством того, что в XV — XIV вв. в Греции бытовали рассказы о богатствах колхидских земель.

Менее ясны общие взгляды ранних греков на строение Земли. В эпосе господствует представление о том, что все земли обтекает Океан, мировая река (Il., XVIII, 606—607) — такое понимание было наиболее логичным для ахейских мореходов.

Медицинские знания всегда особенно тщательно передавались из поколения в поколение. Судя по некоторым данным, врачебное дело в ахейской Греции стояло на большой высоте. В этом убеждают, например, следы великолепно произведенной в XVI в. до н. э. трепанации черепа, которые обнаружены у костяка молодого человека (№ 4) в могиле Гамма в Микенах[447]. Использование лечебных трав, таких, как мята, засвидетельствованное ахейскими документами, указывает, что наряду с хирургическими методами развивалось и терапевтическое лечение внутренних болезней.

Весьма интересны данные ахейского эпоса, согласно которому один из фессалийских царей, Махаон, династ обильной конями Трикки, был искусным врачевателем ран[448]. Вместе с братом своим Подалирием Махаон получил познания в медицине от отца, бога-врачевателя Асклепия. Обоих братьев как искусных врачей неоднократно упоминает эпос[449].

Даже раненые боги Аид и Арей должны обратиться к врачу, и Пеон их исцеляет (Il., V, 401, 899). Можно полагать, что описанные в «Илиаде» способы лечения (например, рану посыпают чем-то) более или менее точно соответствуют приемам врачевания во II тысячелетии до н. э.

Весьма интересно упоминание в «Илиаде» еще об одном, сведущем в медицине, — кентавре Хироне, наставнике Асклепия и Ахилла. Он не только владеет искусством врачевания, но также обладает даром прорицания. Образ кентавра в эпосе о Троянской войне представляется нам заимствованным из былин гораздо более Древних времен. Но интересна та связь, которую обнаруживает этот миф, между лекарским делом и прорицанием. Близость обеих профессий, видимо, существовала в Греции в очень раннее время.

То внимание, которое ахейские аэды и рапсоды уделили врачеванию и искусным в этом деле героям, лишь в небольшой степени отражает роль медицины в быту ранних греков.

Прогресс в области знаний, естественно, привел к тому, что за тысячу лет после XXIII века раннегреческое общество претерпело серьезные изменения во всех сферах жизни. Параллельно происходили и сдвиги в быту.

Многие стороны тогдашней жизни остаются пока неизвестными. Но все же какое-то общее представление о культуре быта можно составить.

Изучая общественные настроения того времени, можно с большой уверенностью говорить о явном жизнелюбии и оптимистическом восприятии действительности. Такой «настрой» раннегреческого общества вполне закономерен — человек тогда умело пользовался крупными достижениями в производственной сфере и овладевал некоторыми ранее непонятными силами природы. В то же время медленная социальная дифференциация, которая наталкивалась на сопротивление греческой общины, и сравнительно слабый гнет молодой государственности не оказывали еще подавляющего воздействия на человеческий ум. Отсюда то особое жизнеутверждающее настроение, которое пронизывает весь быт ранних греков. Оно сказывается и в том, какими глазами смотрели люди на окружающий их мир[450], Однако в конце изучаемого периода в умонастроениях греков появились иные тенденции. Росписи танагрских ларнаков XIII в. показывают, что даже рядовые мастера проникновенно передавали трагические эмоции изображаемых людей.