Изложенная теория противоречит тем твердым данным, которые добыло сравнительно-историческое языкознание. Длительная история древнейшего греческого диалекта красноречиво свидетельствует против столь позднего появления грекоязычных племен на юге Балканского полуострова[101], не говоря уже о более ранних индоевропейских обитателях всей этой территории[102].
Одним из главных доводов сторонников этнической смены в Греции на рубеже III и II тысчелетий служит появление посуды, сделанной на гончарном кругу, — так называемой «минийской». Как нам представляется, один факт подобного рода вообще не может служить критерием при определении этнической принадлежности. Только в случае полной смены всего комплекса бытовых древностей можно с уверенностью говорить о появлении нового этнического массива. Между тем в Греции начала II тысячелетия продолжала существовать и получила дальнейшее развитие керамика, расписанная простыми линейными орнаментами (матовой черной краской по светлому фону глины сосуда, отсюда ее название: «матово-расписная»), продолжающая традиции орнаментированной керамики эпохи Ранней бронзы. Это обстоятельство заставило А. Уэйса несколько отойти от теории «разрыва» и истолковать сосуществование минийской керамики с матово-расписной как отражение факта смешения двух этнических массивов — раннеэлладского и среднеэлладского[103].
Кардинальное разграничение населения Греции в периоды до и после 2000 или 1900 гг. представляется совершенно неправомерным в свете важных археологических свидетельств, добытых за последние 10—15 лет. Так, в Лерне значительный перелом наблюдается на грани Раннеэлладского II и III периодов, приходящейся на XXII век (по радиокарбонной датировке). Как отмечает Дж. Кэски, вскоре после пожара, уничтожившего недостроенный «Дом черепиц», руины его около 2070 г. были расчищены таким образом, чтобы придать им форму кургана (диаметром около 19 м), причем основание последнего было тщательно окружено каменной выкладкой. Новое поселение Лерна-IV, располагавшееся возле этого кургана, являет материальную культуру иного облика, чем тот, который имели бытовые древности в слое Лерна-III. Уже теперь, в XXI в., здесь появилась минийская посуда, сделанная на гончарном круге. Дальнейшее развитие проходило без сколько-нибудь заметных следов насилия[104]. Весьма примечательно бережное отношение жителей Лерны-IV к руинам сгоревшего «Дома черепиц»: видимо, между старым и новым населением этого места существовали какие-то связи преемственности, породившие превращение пожарища в священное место[105].
Во всяком случае, история слоев Лерна-III и Лерна-IV свидетельствует не только о появлении новых элементов материальной культуры, но и сохранении каких-то старых традиций. Более ясные следы прямой последовательности слоев Раннеэлладского и Среднеэлладского времени дали раскопки в Кандии и Синоро (область Эпидавра)[106]. Судьбы названных пунктов в Арголиде показывают, что около 1900 г. до н. э. некоторые районы этой области вели мирное существование и не подвергались опустошению.
В Фессалии можно привести столь же яркий пример: раскопки Гремноса (область Фессалии) показали, что здесь население первой половины II тысячелетия до н. э. сохраняло культурные традиции раннеэлладского времени без какого-либо перерыва[107].
Выше мы уже приводили наблюдения Блегена относительно сохранения приемов раннеэлладского ювелирного дела в Коринфии в XVIII в. до н. э. Интересные данные о преемственности погребальных обрядов во второй половине III и в первой половине II тысячелетий также позволяют говорить о связях между обитателями страны в указанные периоды[108].
Приведенные факты[109] следует сопоставить с достоверно известными разрушениями, которым подверглись Кораку, Зигуриес, Дорион и некоторые другие раннеэлладские центры на рубеже III и II тысячелетий. Упомянутые военные катастрофы не всегда означали появление нового этнического элемента. Так, в Дорионе, судя по описанию Н. Валмина, произошло некоторое отступление назад, к более грубым и примитивным формам начальных ступеней раннеэлладской культуры, хотя одновременно здесь появилась и «минийская» керамика[110]. Некоторое упрощение жизни в опустошенных неприятелем местностях представляет вполне закономерное явление. Важен другой вопрос: можно ли считать носителей этих локальных разрушений первыми грекоязычными племенами, вступившими на почву будущей Эллады. Ранее мы уже отвечали отрицательно на этот вопрос[111], новые данные подкрепляют изложенную точку зрения. По-видимому, ход событий следует реконструировать следующим образом: в течение III тысячелетия взаимосмешение племен пеласгов и переселявшихся праионян происходило в разных областях страны то мирным, то военным путем, причем размеры конфликтов не выходили за рамки локальных столкновений. Где-то около 2300 г. до н.э. в Южной Греции появилось еще одно греческое или, возможно, близкородственное грекам племя[112], нанесшее губительные удары по ряду богатых центров Пелопоннеса. Непрерывные военные действия неизбежно должны были привести к сокращению численности вторгшихся, а последующее длительное пребывание в среде грекоязычного населения[113] завершилось ассимиляцией поселившейся группы. Наряду с этим не следует забывать и постоянные военные конфликты внутри самих прагреческих племен, которые происходили и в III, и во II тысячелетиях и могли быть причиной разорения того же Кораку или той же Лерны — ведь XXII—XX вв. это большой промежуток времени в 300 лет.
Итак, полагая, что военные столкновения в начале II тысячелетия происходили в среде в основном уже грекоязычного населения, мы считаем нужным подчеркнуть значение этих конфликтов для ускорения политического и культурного развития. Необходимость отражения вторгающегося неприятеля усиливала предпосылки для развития государственности и монархических тенденций. Большие материальные потери сосредоточивали внимание общества на совершенствовании производственных навыков.
Следует отметить, что в работах последнего времени ясно наметился отход от прямолинейной «переселенческо-завоевательской» теории о причинах крупных сдвигов в древнейшей истории Греции. Сам Блеген отметил необходимость учета трех различных племенных массивов и их взаимодействия на протяжении III — начала II тысячелетий[114]. К. Ринфрю впадает в противоположную крайность и в истории III тысячелетия выдвигает на первое место факторы местных процессов, прежде всего торговлю металлом в пределах Эгейского бассейна 53. Данное мнение основывается на изучении лишь одной из сторон жизни племен, населявших Пеласгию, и поэтому не разрешает сколько-нибудь полно изучаемую проблему. Д. Феохарис развивает мысль Блегена о трех компонентах, но подчеркивает, что начальные, субнеолитические ступени каждой из трех главных локальных культур — Элладской, Кикладской и Раннеминойской — были совершенно различны. Это породило автономный характер каждой из культур в период их наивысшего расцвета в эпоху Ранней бронзы. Видя в Греции III тысячелетия «ряд отдельных независимых цивилизации, имевших связи друг с другом» и с культурами западной части Малой Азии, Феохарис вместе с тем указывает на независимую, западную, грецизирующую ориентацию, которая определила полностью отличный характер элладской Ранней бронзы от современных ей цивилизаций Египта или Переднего Востока. Все же Феохарис придает большое значение передвижению племен на севере Балканского полуострова в конце второй фазы Ранней бронзы[115]. Как можно заметить, Феохарис избегает ответа на вопрос о связях элладских племен с населением будущих Македонии, Фракии и Иллирии.
