Вот только, Сперанский тогда издаст стихи в журнале, где публикуется, и тогда государь все равно узнает о таких виршах. Не то, что Куракин не мог обмануть своего же секретаря, но тот уже дворянин, значит человек с честью, с которым так же следует честно поступать. Тут же Сперанский и на дуэль вызвать может, а он даже в Сенат вызывает учителя фехтования и тренируется во дворе три раза на неделе. Ну а стреляет… нет, не нужны дуэли, а нужно и дальше брать от Сперанского все, что можно, ну и давать все, что… Нет не все, а так, по необходимости.

— В счастье смирение, в скорби терпение, дай на земли! [Жуковский В. Молитва русских. Полное стихотворение в приложении] — прочитал император и задумался.

— Пропитано… Россией, православием, единением царя и верноподданного народа. И гимн… Боже, Царя храни! Строк мало, но какие же они… сильные. Это же тоже его стихи? Умом Россию не понять?.. — я в восторге. — Музыкантов! Я желаю музыкантов!

На крики государя, в кабинет зашел статс-секретарь Неделинский-Мелецкий.

— Музыкантов! — потребовал государь.

Понадобилось еще минут десять для того, чтобы уговорить императора самому выйти в другое помещение, так как музыканты просто не могли поместиться в кабинете, или сделали бы это, но не складно.

Через сорок минут под сводами Зимнего дворца впервые прозвучали строки «Боже, храни царя». Что еще было важнее для Павла, так то, что не царицу, не какую еще женщину, а гимн взывает к Господу за царя. Прозвучал будущий гимн нескладно, фальшиво, но музыканты заверили, что такое произведение они освоят быстро, найдут певцов, все будет хорошо и уже скоро представят государю.

— Чего желаете вы и ваш секретарь? — спросил государь.

— Я не смею…

— Сметете! — выкрикнул Павел. — Когда я спрашиваю, смеете!

Перед Куракиным встала дилемма. Он прямо сейчас может сильно спустить на грешную землю Сперанского, ведь тот в шутку, или всерьез, но сказал о желании заполучить корабли. Но не скажется ли немилость государя, неизбежно последующая за таким желанием, на самом князе.

— Я уповаю на волю вашу, государь. А мой секретарь строптивость выказать возжелал. Кораблей просит для себя, — сказал Куракин, и на него резко накатило острое желание провалиться под землю.

— А я было начал думать о Сперанском, как о разумном человеке. Но никто не скажет, что за такие вирши государь не отплатил по-царски. Дам ему имение… Где ваши земли? — спросил государь.

— Под Орлом, на Слабожанщине…

— Вот там, на Слабожанщине и дам. Есть там еще землица с людьми. Три сотни душ и земли преизрядно и доброй. А корабли… Я так думаю, что сие или в шутку сказано, может статься и с каким умыслом. Не может ваш, князь, секретарь, что такие вирши пишет и помогает вам с работой глупцом быть. В нашем отечестве не много кораблей, державе они всяко нужны, — сказал Павел задумчиво.

Он уже что-то слышал про корабли, которые хотели приобрести в частные руки такие разговоры имели место еще при живой матушке. Вроде бы просили ее еще о разрешении на монополию в Америке, да и спрашивали про покупку кораблей. Екатерина Алексеевна тогда отказала, так как была против любых монополий. Но он, Павел не против, если на общее благо.

Глава 5

Петербург

27 декабря 1795 года

В 11 утра 27 декабря 1795 года, когда на улицы Петербурга уже стали выходить чуть заспанные обыватели, они узрели картину, которая заставляла одних становится на колени и читать молитвы, иные просто крестились. Кто-то даже ронял скупую слезу. Все провожали в последний путь Великую императрицу. Ну а кто еще может лежать в гробе, который расположился на черном катафалке, ну а позади его шла императорская фамилия? [здесь и далее приближенное описание событий, согласно летописи Александро-Невской лавры].

Узнай горожане, что в гробу лежит только недавно выкопанный из могилы мертвец, то действия людей должны были быть сродни тем, что они, пребывая в неведении, и делали. Может только крестились еще неистовее, да большее количество мирян плюхнулись на колени, приминая неубранный снег. А еще, неизменно иными были бы взгляды, без слез, но с ужасом.

Мерно шел снег, тяжелыми хлопьями устилая мостовые, которые немного оледенели и оттого, казалось, что процессия, следующая за гробом чуть пошатывается, несколько неуклюжа. Так можно идти или в состоянии глубокой печали, или, что и было на самом деле, дабы не упасть на скользких камнях мостовых.

Ни у кого не возникало особого желания думать. Зачем? Разве есть место рациональному в период скорби? Но случись то, что пытливый разум затребует ответов, то первым вопросом будет: а почему они идут со стороны кладбища во дворец, а не наоборот? Впрочем, кто их знает, этих венценосных особ! Они и могилы в храмах копают для своих родственников.

— Охочки! Какоже ему бедняге тяжко! — высказывалась одна пожилая женщина, глядя на человека, который плелся сразу вслед за кавалергардами.

Впереди шел Алексей Григорьевич Орлов, тот самый, что принял деятельное участие в смерти Петра Федоровича, кто написал письмо Екатерине Алексеевне, в котором говорил о нечаянном, непреднамеренном убийстве.

Павел Петрович посчитал, что так, подобным шествием, сродни Крестному, Орлов-Чесменский если и не искупит свою вину, то хотя бы покается в содеянном. Были мысли у Павла Петровича заявить во всеуслышание то, что ему рассказали только по восшествию на престол. Он хотел кричать, карать, потом миловать, после замкнулся и долго смотрел в окно, не замечая происходящего. И лишь идея заставить Алексея Орлова нести корону, которую после возложить на гроб Петра Федоровича, смогла немного затушить бурлящие эмоции и чувства русского императора.

Последний кирпич, одиноко валявшийся около места, где мог быть семейный многоэтажный дом, полный любви и взаимопонимания, и тот, как многие ранее, превратился в труху. Мать убила отца! А убил он — Алексей Орлов.

Брат бывшего, ныне покойного, фаворита Екатерины Алексеевны Григория Григорьевича Орлова, еще не настолько старый человек, чтобы было, действительно тяжело идти. Но мужчина только за сегодняшнее утро постарел лет на десять от понимания, какому унижению он сейчас предается. Он, герой Чесменского сражения, где Россия разгромила наголову превосходящий турецкий флот, он, человек, который половину жизни положил на то, чтобы в России были отличные лошади и, казалось, вечный дефицит в кавалерии оказался конечным. И сейчас все смотрят на убийцу, а не на героя. Все заслуги Алексея Орлова меркнут перед одним эпизодом пьяной драки с уже подписавшим отречение Петром Федоровичем.

Орлов шел, как и другие, стараясь не упасть на скользких камнях, не за себя боялся, а за то, что он, и так уже униженный, может уронить корону, которую нес на вытянутых руках. Напряжение, некоторые боли в ногах из-за варикозного расширения вен, страх, униженность — в итоге Алексей Григорьевич казался болезненным и вышагивающим только на морально-волевых качествах.

Невообразимое, оскверненное, началось сегодня еще до восхода солнца, когда в семь утра, тело Петра Федоровича положили в новый гроб, оббитый золотым глазетом, с императорскими гербами и с серебряными гасами. В Благовещенской церкви открыли гроб для того, чтобы все желающие могли «проститься» с императором. Да, именно так и требовал относиться к своему отцу Павел Петрович, словно тот был коронован. Хотя… церемония перезахоронения еще не закончилось, будет и коронация.

Павел подошел к гробу и первым, среди присутствующих, поцеловал в лоб своего отца. Рядом стояла супруга императора, его дети, жена наследника.

— Ну же, прощайтесь со своим дедом! — заметив смущение, потребовал Павел Петрович.

У императора застило глаза, он перешел в состояние безумия. Павел хотел рыдать, понимая, что у него отобрали жизнь, когда убили отца. Не видя матери, лишь покоряясь императрице, уже давно Павел Петрович идеализировал своего отца, находя в этом отдушину и наделяя такое явление сакральными смыслами.