— Пятнадцать минут и десять тысяч рублей! Только никому об этом не рассказывайте!

Князь ушел, а я подумал, о чем именно не рассказывать. Сказано было в таком тоне, будто о заработанных мною деньгах. Куракин не подумал о последствиях того, что может быть, если хоть кто-нибудь узнает о том, кто ему сейчас написал Манифест о восхождении Павла. Это мне все равно, или даже на пользу, так как мое имя прогремит, а вот князь позора не оберется.

* * *

Петербург

Дом Николая Зубова на Мойке

16 декабря 1795 года. Утро (интерлюдия)

Если бы была хоть какая-то мера измерения «уровня траура и скорби», то одна точка в столице резко выделялась бы среди прочих. Да, было немало людей, которые искренне сожалели о почившей Екатерине. Однако, скорее, они горевали не по ушедшей из жизни женщине, человеку, да хоть императрице, а по стабильной эпохе, где давно ничего не менялось, и жизнь казалась предсказуемой и комфортной.

Даже в Зимнем дворце, где проводилось бальзамирование тела государыни, не было столько горя, сколько было в доме Зубовых. Да, здесь также была горечь о потерянной эпохе, но чего не отнять, Зубовы любили Екатерину и как человека. Как же не уважать и не любить женщину, которая лично участвовала в судьбе этих людей, благодаря которой младший брат Зубовых Валериан остался в живых, а англичане по специальному заказу сделали лучший в мире протез, доставленный на самом быстроходном фрегате Российской империи, который только имелся в Балтийском флоте.

Сложно утверждать, что Платон Александрович не любил государыню. Нет, не так, что не любил женщину Екатерину Алексеевну. Он и сам не смог бы ответить, что чувствовал к императрице, но то, что Платон не был к ней безразличен, — это точно. Однако, пока спрашивать не у кого. Нет, бывший фаворит бывшей императрицы не умер. Более того, скорее всего, останется жить. Но, с постели более не поднимется.

Николай Иванович прибыл домой, чтобы проведать братьев, ну и переодеться. Он не стал вызывать слуг во дворец, чтобы те привезли сменную одежду. Да и более, как посчитал старший из Зубовых, во дворце находиться ему не следовало, пока не следовало. Он уже скоро вернется в Зимний дворец, но, как только получит полную информацию о произошедшем во время его отсутствия.

— Брат, я должен поехать с тобой, я должен проститься с Великой императрицей, — сказал Валериан Зубов, встречающий брата на первом этаже особняка.

— Это можно, Валериан, — устало отвечал Николай Зубов. — Я правильно сделал, когда решил первым сообщить Павлу, что государыня при смерти. Ублюд… Э… Его императорское величество пообещал нам простить все прегрешения.

— Как мы допустили, что вынуждены вымаливать прощение за то, что искренне служили государыне и Отечеству? — спросил Валериан, с тоской посматривая в сторону комнаты, где все еще без сознания лежал Платон Зубов.

— Бог даст, брат, и ты еще завоюешь славу на Кавказе, — без уверенности в голосе сказал Николай.

Валериан ничего не ответил. Он, двадцатичетырехлетний генерал, был не самым глупым человеком в России. Понимал, что поставлен командовать русскими войсками в будущей русско-персидской войне, способной перерасти и в войну с Османской империи, лишь только по решению государыни. При дворе, тем более в армии, Павла не поняли бы, если он оставит Валериана командовать большим воинским соединением. В России нет недостатка в генералах, а есть еще и Суворов.

— Николай, я тут подумал, а что, если попробовать уговорить императора поставить над войсками Суворова? — спросил Валериан после долгой паузы.

Лакеи уже приносили новый мундир Николаю Ивановичу Зубову, уже стояла кадь с теплой водой и мокрыми полотенцами. Слуги в доме знали свое дело и понимали, что их хозяин не станет подниматься на верх в свои спальни, чтобы переодеться. Уже повара приготовили перекус и доводили до готовности запеченных голубей. Захочет поесть хозяин или не захочет — это дело его. А вот слуги должны быть предупредительными, особенно, когда в доме нет недостатка в средствах.

Сегодня у слуг будет шикарный обед, потому как Николаю Ивановичу, не смотря на то, что он не ел более суток, кусок в горло не полезет. А вот водки он выпить был не против.

— Степан, хлебного вина мне! — потребовал старший из братьев Зубовых, когда на нем уже застегивали пуговицы на мундире.

В миг обернувшись, уже через две минуты, ливрейный слуга Степан держал на подносе графин с водкой, две стограммовые рюмки, а так же тарелочку с солеными маленькими огурчиками, которые более остальных закусок предпочитал хозяин, хотя была и нарезанная ветчина.

— Давай, брат, за упокой! — сказал Николай Зубов, подходя ближе к Валериану.

Степан проследовал за хозяином.

Выпили молча. Никто ничего не казал, даже не сморщился. У двух мужчин было такое состояние, когда водка долго не берет. Ну а что говорить? Мужчины испытывали схожие эмоции. Казалось, что рушиться мир, уходит опора под ногами.

— Дозволено ли мне будет обратиться к вам, ваше сиятельство? — дождавшись, когда Зубовы выпью и закусят, спросил лакей Степан.

— Ну, братец, говори! — доброжелательно ответил Николай Иванович.

Степан служил давно и никогда не осмеливался подымать личные темы, всегда понимал момент, имел чувство такта, и не был назойливым, осознавал свое место. Потому Николай Зубов был готов слушать слугу даже в такое время и с таким угрюмым настроением.

— Ее сиятельство, Наталья Александровна, отправляла слугу с тем, что она сегодня же возвернется, — сообщил Степан.

Николай Иванович не стал говорить, что его жена, та самая «Суворочка» нынче не к месту и лучше бы ей находится в имении своего родственника Дмитрия Ивановича Хвостова. Наталья Александровна поехала повидаться со своей кузиной Аграфеной Ивановной, в девичестве, Горчаковой. Хвостовы перед Рождеством всегда отправлялись в небольшое имение недалеко от Петербурга, чтобы там, в семейном кругу, отмечать такой важный праздник.

— Это к лучшему, брат. Молодая жена вернется, да напишет письмо батюшке своему. Удачно, что ты поспешил со свадьбой, не стал тянуть, как Салтыковы, упустившие возможность породниться с Суворовым. Нынче, когда мы в сложном положении, Александр Васильевич не согласился бы на такой брак. Ты не робей, прорвемся! У нас не такая слабая партия, — сказал Валериан, подбадривая брата.

На самом деле, — да, Зубовы были в той или иной степени, но в отношениях со многими видными людьми. Пусть после смерти императрицы большая часть этих вчерашних друзей и знаться не захотят, но другая часть останется. А тут отношения и в английском посольстве и среди военных.

— Поехали, Валериан, покажемся при дворе, а то, еще больше потерям людей в приятелях! — сказал Николай Иванович, обращаясь к брату. Уже на выходе из дома, бросил лакею. — Прибудет ее сиятельство, передай мою волю, чтобы была дома и присматривала за медиками у постели Платона Александровича.

Уже скоро два брата поехали в Зимний дворец. За долгое время они ехали в место сосредоточения власти в России не как хозяева положения, а, как на войну. Да, сейчас им придется воевать, перешагивать через чувство собственного достоинства, лицемерить, врать и хитрить. Но иначе нельзя. Останься братья дома и все, про них немного посплетничают, а после, не увидев по близости, сметут с доски, как битые фигуры.

*……………*………….*

Петербург. Зимний дворец

16 декабря 1795 года. Утро (интерлюдия)

Павел Петрович еще не успел совместными усилиями с Безбородко сформулировать и половины указа о престолонаследии, как пришел Алексей Борисович Куракин.

— Князь? — недоуменно спросил Павел Петрович, задумавшийся только что о том, как еще более понятно написать в указе, чтобы более никакие женщины не занимали Российский престол. — Вы хотели бы что-то спросить? Или фраппируете мою волю?