Гости часто любовались роскошными мимозами, бесстыдно распахнувшими пахучую сердцевину пионами, изысканно-изнеженными лилиями и ярко-розовыми роскошными гортензиями. Но вырастила их она, Сара. Все, чего она ни касалась, начинало цвести и благоухать.

Бывает и такой дар.

В конце концов, кто они такие? Они просто богаты. А их гости – талантливы и знамениты. Да, собирать вместе таланты – тоже талант. Они с Джеральдом наделены им сполна…

«И все равно мы останемся только их спутниками, – подумала Сара. – Джеральд этого не понимает. Он думает, мы с ними на равных. Или даже немного над. Ведь это мы их собираем.

Но нет. В этом саду они – яркие цветы. А мы лишь садовники. Нельзя лишать себя таких редких, хоть и капризных экземпляров».

Кроме того, Скотт ей нужен. Без него устойчивость их треугольника нарушится. Надо будет объясняться с Эрнестом, который и так мечется между женой и любовницей. Нет, она совсем к этому не готова…

– Мы не можем не принять Фицджеральдов. У них непростые времена. В такие минуты друзей не бросают, – повернулась Сара к мужу.

– Ты умница! Женщины всегда милосерднее мужчин! – солнечно улыбнулся он.

Оба знали, что их диалог – лишь камешек, легким блинчиком проскользнувший над водной глубиной. Но в браке свои правила.

До прихода гостей оставалось еще несколько часов. Джеральд, как всегда, пошел рисовать. Когда находишься рядом с гениями, тебя подхватывает торнадо их энергии и ты тоже начинаешь лихорадочно творить: талант – штука заразительная. Зельда пишет рассказы, Джеральд рисует, и вполне успешно. Дягилев даже доверил ему оформлять свои балеты.

Она и сама взяла шесть уроков у Пикассо. Но быстро поняла: нет, это не ее. Во-первых, ей никогда не дотянуться до гениев. А быть посредственностью обидно. Во-вторых, у нее есть свой, пусть и более приземленный, талант. Превращать жизнь в праздник.

Сара глянула на солнце – оно еще жарило вовсю, хотя понемногу клонило голову к морю, – и направилась в свою крошечную рабочую пристройку. Оглядела аккуратно разложенные на полках пачки цветной бумаги, банки с клеем, кисточки, ленты, лоскутки тканей.

Она знала, чем занять себя эти два часа.

Первыми гостями стали Джонсоны, про которых она знала только их фамилию. Утром Джеральд пришел с пляжа и, снимая с шеи мокрое полотенце, виновато улыбнулся:

– Я там назвал гостей, точно не знаю, кто они. Но, представь, две пары американцев, и у одних фамилия Смит, а у вторых – Джонсон! Фантастическая ординарность – как из учебника английского языка. И потом – дама из Смитов так забавно смеется. Широко открывает рот, будто на приеме у дантиста. Оказалось – ее муж на самом деле дантист! Ну разве мог я их не позвать!

– Хорошо! – Сара оглядела длинный стол. – Попрошу, чтобы поставили больше тарелок.

Она привыкла, что люди влипают в их очарование, как осы в мед. Подходят к ним с Джеральдом в кафе, в лавочках, сюсюкают с их обаятельными тремя малышами на прогулке. И часто так и остаются в солнечной орбите Мэрфи, не в силах преодолеть тяготение.

– Ваше обаяние должны исследовать ученые, – почти серьезно заявлял ей недавно Скотт. – Вы новая порода людей. Не знаю, как вы это делаете, но рядом с вами мир кажется ярче, волшебнее, от вас будто идет теплый, нежный, чарующий свет. Но зачем тащить сюда, на ваши прекрасные вечеринки, всех подряд?!

Сара знала, зачем. Невозможно, чтобы компания состояла только из одних людей-молний. Они испепелят друг друга. Всегда нужны те, кто будет восхищаться их блеском. Великим актерам необходимы зрители. Поэтому сейчас она стояла у входа в дом, который поражал гостей новомодной плоской крышей, раскинувшимся перед ним прелестным садом и примостившимся с краю личным огородом – удивительной новинкой для частных вилл.

И выдавала вставшим в очередь гостям костюмы. Мужчинам – смешные турецкие конусообразные шапочки из бумаги, на которые она пришила кисточки, и огромные круглые очки без стекол. Женщинам – венки из цветов, собранных в саду, и накидки на выбор: рядом стояла плетеная корзина с кучей шалей, шарфиков, кусков цветного шелка.

Не могут же они просто чинно сидеть за столом. Это должен быть карнавал!

Хемингуэй уже обвязывал алую шаль вокруг пояса, а другую, ярко-красную, накинул на плечи, как плащ матадора.

Его жена Хэдли неуверенно рылась в корзине. Сара сама удивилась мгновенной неприязни, которая заставила ее отвести взгляд.

Хэдли и в юности не была такой уж красоткой. А сейчас расплылась и больше напоминала мамку веселых обалдуев, которые куролесили тут ночи напролет. Был у нее и еще один дефект, пожалуй, самый страшный в компании Мэрфи. Она не смеялась шуткам. И это при том, что остроумие ценилось в их кружке гораздо выше всех прочих добродетелей, а остроты летали над головами с кучностью стрел при осаде древних крепостей. Даже обычно молчаливая Зельда, если открывала рот, изрекала нечто невероятное, необычное, парадоксально-смешное. А уж у Хэма язык и вовсе как бритва.

Хэдли же в ответ на их шутки только поджимала губы:

– Эрнест, это неприлично!

Проблемы с юмором – тяжелый камень на шее жены в браке с остроумным мужем.

…Скотт с Зельдой пришли последними. Когда Сара услышала гомон и шум еще за воротами, то поняла: там опять что-то происходит.

– Я надеюсь, они не приползли на четвереньках и не начали лаять, как на приеме у Голдвина… – шепнул Саре на ухо Джеральд. Она опять почувствовала в его словах еле скрытое раздражение. И попыталась погасить его мягкой усмешкой:

– Не волнуйся. Фицджеральды никогда не повторяются!

Они и правда стояли на своих двоих, но Скотт – явно нетвердо. Сара подумала, что не пройдет и часа, как он будет мертвецки пьян. Фиц так отчаянно боролся за звание самого большого пьяницы Америки и Европы, что терял человеческий облик уже после нескольких порций виски. В последнее время он не без бравады представлялся гостям: «Скотт Фицджеральд, алкоголик».

Сейчас он смотрел на нее влюбленными мутно-голубыми глазами, а когда она протянула ему бумажную шапочку, вдруг, неловко завалившись, попытался ее облапить и поцеловать.

– Скотт, от тебя плохо пахнет! – отодвинулась Сара: ей было неудобно за эти неуместные объятия перед Зельдой и Джеральдом.

Но Зельда неожиданно посмотрела на нее с вызовом:

– А мне кажется, от него пахнет приятно!

На это проявление супружеской преданности ответить было нечего. Все-таки они странная пара. Сара улыбнулась и протянула Зельде венок:

– Надень. Он будет тебе к лицу!

Надо было идти, вырабатывать то волнующее ощущение чудесной избранности, что и привлекало толпы в их дом.

Через два часа веселье было в самом разгаре. Вокруг каждого из мужчин собрался кружок восхищенных поклонниц, то и дело слышались взрывы хохота. Особенно громкого – возле ее мужа: Джеральд умел шутить так, что это возвышало, а не ранило.

Дородная миссис Джонсон зажала в углу гостиной Пикассо и, игриво размахивая перед его носом веером, со слоновьей грацией кокетничала:

– Так вы меня нарисуете? Нарисуете? Агнес в Миннесоте умрет от зависти!

Скотт, вопреки ее ожиданиям, все еще держался и рассказывал забавные истории хищной стайке молодых девиц, восторгающихся его романом «По эту сторону рая». Судя по возбужденному смеху, каждая мечтала стать героиней его следующего произведения.

Король поп-музыки Коул Портер в гостиной наигрывал на «Стейнвее» свою новую мелодию, кумир женщин Морис Шевалье пытался ее напеть, несколько пар танцевали, русская художница со сложной фамилией – Гон-ча-роффа – черкала карандашом на салфетке, зарисовывая профиль писателя Джона Дос Пассоса. К столу с коктейлями беспрерывно подскакивали гости, как садовые птицы к кормушке, и тут же вспархивали обратно в веселую толпу. Официанты разносили вазочки с черной икрой, рано утром доставленной с Каспия, хрустальные чаши с бренди, – в них радостно плавали желтые персики, – фазанов с красиво переливающимися хвостами и редкое в этих местах американское угощение – горы вареной кукурузы на больших подносах.