Так завязалась эта странная дружба. Скотт наконец получил возможность работать после обеда. А Зельда с Эдуардом – побыть вдвоем. После полудня они уходили на море купаться: оба были прекрасные пловцы. Потом весело обедали, вечером ездили танцевать; иногда Скотт отправлял их на танцульки вдвоем.
Будто не видел, как сверкают золотые глаза Жозана, когда он смотрит на вдруг расцветшую, повеселевшую, бесшабашную Зельду. А может, нарочно поддерживал это увлечение? По крайней мере, так утверждал Хэм, которому Скотт не без мазохистской сладости вывалил эту историю в первую же их совместную поездку.
– Он может писать только об одной героине – о Зельде. И ему надо, чтобы с ней все время что-то происходило. Кто-то точно сказал: Фицджеральд – новеллист, а Зельда – новинка. Вот он и провоцирует ее на все эти безумства. А она бешено ревнует его к славе и ко всякой прошмыгнувшей мимо юбке, – зло говорил Саре Хемингуэй.
Как бы то ни было, год назад все побережье шепталось, а Скотт делал вид, что ничего не происходит. И даже когда Жозан, рискуя жизнью, пролетел над их домом, чуть не задев крылом красную черепичную крышу, чтобы сбросить Зельде записочку с неба, ничуть не обеспокоился. Он считал: они с Зельдой спаяны друг с другом настолько прочно, что делает их неразделимыми, как сиамские близнецы.
Но он ошибся.
Зельда нарушила правила их кружка: не влюбляться всерьез. Все скользили в своих увлечениях, как водомерки над речной гладью. А она ухнула с головой.
В один из вечеров Зельда зашла в кабинет, где Фиц сидел перед початой бутылкой розового вина: роман опять не шел. И буднично сказала волнующим глубоким контральто:
– Я люблю Жозана. Мне нужен развод.
Это был удар такой силы, что Скотт даже не сразу его осознал. Ошалело спросил:
– Опять напилась? Шутишь?
Но Зельда не шутила. Несколько дней они непрерывно скандалили. Скотт кричал:
– Ты предала наше доверие! А как же Скотти?
Их дочери к тому времени исполнилось три года, и почти все время, пока родители занимались своей жизнью, она проводила с гувернанткой, так что аргумент не сработал.
Зельда стояла на своем.
Наконец Скотт сдался и сказал, что им нужно поговорить втроем. Пусть Жозан объяснится и подтвердит, что готов взять заботу о Зельде на себя.
Тут-то и выяснилось неожиданное. Мужественный летчик испугался семейных разборок. А может, он уже чутким летным ухом уловил в Зельде эту внутреннюю поломку, пугающую диковатую странность. Словом, встречаться с взрывоопасной парой Жозан не стал. Написал Зельде прощальное письмо. И улетел – перевелся в другую часть. Говорят, Зельда так горевала, что Скотт месяц не выпускал ее из дома. Потом вроде бы все улеглось. Он даже сказал Саре недавно:
– Все наладилось. Мы с Зельдой снова близки.
И вот – эта склянка со снотворным…
* * *
– Идите, выпейте что-нибудь, не мешайтесь под ногами! – наконец прогнала Сара растерянных Скотта и Джеральда, каждую минуту попеременно спрашивающих:
– Ну что? Как она?
А у Зельды при виде мужа каменело лицо и стыл взгляд.
Утром ей стало лучше, и Мэрфи уехали.
Больше они ни разу об этом не говорили – будто и не было никакой сумасшедшей ночи.
Но в отношениях Фицджеральдов что-то сломалось. А может, в самой Зельде. Сара слышала истории о ее странных взрывах истерического смеха за закрытой дверью ванной. О диких выходках даже для этой самой эпатажной пары побережья: недавно в матросском пабе Зельда вскочила на стол и принялась так истово танцевать, что задрала юбку до головы, показав всем трусы и голый живот. Несколько раз, когда за рулем был Фиц, они с Джеральдом замирали. На самом крутом вираже серпантина сидящая рядом с мужем Зельда, хитро прищурившись, хлопала его по колену:
– Не дашь мне прикурить сигарету? Ну же, я хочу сейчас!
Казалось, она и сама может вывернуть руль в пропасть.
Недавно Хэм, который невзлюбил Зельду с первой встречи, в сердцах сказал Саре:
– Как Фиц может с такой жить! Она же сумасшедшая!
Сара вспомнила эти истории. Ту ночь, тот взгляд. И про себя признала: возможно, Эрнест не так уж неправ. Золотая девочка-праздник была с червоточиной внутри.
* * *
– Нет, только не в Ниццу! Надоело. Хэм что-то говорил про пикник в горах. Надо телефонировать им из какого-нибудь кафе! – Сара щелкнула застежкой сумочки, доставая зажигалку для Зельды, и скорчила Скотту уморительную рожицу: что, съел?
Не хватало только опять оказаться в центре смерча их семейной ссоры. Сколько можно всех утешать, мирить, развлекать и баюкать! В конце концов, она имеет право сделать что-то приятное и для себя. Например, прислониться к надежному мужскому плечу. Хэм с радостью его подставит. Даже солнце, чтобы светить, нуждается в передышке.
На вилле Ротшильда
(Лазурка, 2013 год)
– Ты должна была дать мне сегодня передохнуть! После вчерашнего у меня раскалывается голова. А эта гидша орет, как потерпевшая! – проныла Машка.
Мы стояли в одной из комнат прекрасной виллы Эфрусси де Ротшильд. Старинные тиары, серьги, колье слепили нас бриллиантовым блеском из витрин. А гид – дама средних лет, косившая под трудного подростка, в чем ей помогало короткое платьице с кокетливо подмигивающим розовым черепом на груди и всколоченные белые волосы с бордовыми перьями – громко вещала нашей группе:
– Как известно, французская королева Мария-Антуанетта, супруга короля Людовика XVI, очень любила бриллианты. Заставляла мужа ей их покупать, хотя казна была пуста. Словом, жила не по средствам. Собрала самую большую коллекцию ювелирных украшений в Европе. За что потом оба и поплатились. Народ возмутился, во Франции разразилась революция. Так что, мужчины, не покупайте женам слишком много бриллиантов. – игриво обратилась она к нескольким замученным экскурсиями мужичкам, которые от такого предположения приосанились. Женщины засмеялись, и только какой-то подросток тоскливо переминался у следующего выхода, ожидая, когда от бабских побрякушек все двинутся в другие залы.
А гид продолжила:
– Во время революции часть драгоценностей королевы была утрачена. Ее, как понимаете, растащили революционеры. Но кое-что Мария-Антуанетта успела собрать в сундучок и переправить в Вену своему племяннику, австрийскому императору. Правда, самой надеть украшения уже было не на что – 16 октября 1793 года ей отрубили голову. Драгоценности достались ее дочери Марии Терезе Французской, а потом были распроданы и разошлись по частным коллекциям. Судьба большинства украшений неизвестна, но кое-что иногда всплывает. В этой экспозиции вы можете впервые увидеть любезно предоставленные анонимным владельцем уникальные серьги с бриллиантами по 14 каратов, которые стоят около 4 миллионов евро. Они выставлены в соседнем зале. А в этом зале мы обратим внимание на…
– Бабах! – вдруг раздался грохот. И тут же истошно взвыла сирена, ударяя нас по ушам.
Зашедшая в зал женщина в мусульманском платке в ужасе смотрела на инвалидную коляску, которую она не удержала: сидящий в ней дедушка в цветастой арафатке наехал на витрину с коронами. Но, невзирая на шум, только улыбался и дружелюбно покачивал головой.
В зал немедленно вбежали двое охранников, к коляске подскочила перепуганная пожилая служительница, до этого мирно дремавшая на стульчике. Вокруг сгрудились экскурсанты.
– Да выключите вы сигнализацию! – заорала Машка, у которой и так бились в голове все выпитые вчера на яхте коктейли.
Охранник что-то сказал по рации. Звук мгновенно стих, будто на нас сверху упала тишина. Но тут в зал быстрым шагом вошел полицейский: молодой, высокий, с отличной выправкой, мужественным лицом, с острой черной бородкой и мягкими оранжево-янтарными глазами в тени длинных ресниц. Из-под рукава белой форменной рубашки выглядывал хвост татуировки дракона.
«Классные парни охраняют тут порядок!» – подумала я.
