– Ты, Юлиу, всегда был на пакости горазд, – резко перебила она моего брата. – Я уверена, ты это подстроил. Если и впредь будешь гадить, Мариус об этом узнает.

Брат вырвал руку из ее цепких пальцев, а его смех сменился издевкой.

– Не тебе приказывать, что мне делать, а чего не делать в доме моего отца, – сказал он как отрезал. – Пока его нет, я здесь хозяин, и ты со своим отродьем находишься под моей защитой. Лучше бы тебе помнить об этом.

Три ночи спустя я лежал на матрасе рядом с постелью Флорины, по другую сторону от меня в люльке пыхтели спящие близнецы, и вдруг я услышал, как открывается входная дверь, и сноп света прокрался в комнату. Моя мать спала, но, разбуженная скрипом, села лицом к двери, чтобы разглядеть, кто побеспокоил нас в столь поздний час.

Как же я был потрясен, опознав Катурикса! Вот он, совершенно раздетый, шагает во тьме к постели моей матери, ступая неслышно, словно кот, и разбухший член ведет его прямиком к намеченной жертве.

– Откуда ты взялся? – прошипела Флорина, кутаясь в грубое пеньковое одеяло, служившее ей для обогрева по ночам. – Тебе здесь не место…

– Юлиу сказал, что я могу навестить тебя, – перебил ее Катурикс. – И передал мне твою записку.

– Записку? – изумилась мать.

– Да, ты пишешь, что мне следует прийти и возлечь с тобой сегодняшним вечером. Обещаю, никто никогда ничего не узнает.

Флорина вскочила и выбежала из комнаты, голый Катурикс устремился за ней. Они долго и громко препирались за дверью, и на следующее утро, когда я открыл глаза, мать лежала одна в постели, а Юлиу будто сквозь землю провалился.

Когда мой отец Марван вернулся из Армении, где он воевал против римлян, атмосфера в нашем доме заметно переменилась. Побывав в бесчисленных войнах, потеряв многих друзей, погибших страшной смертью, он явился домой вымотанным и вспыльчивым, чуть что переходил на крик, и даже на нас, детей, у него не хватало терпения. Громкий шум приводил отца в ярость, порою бешеную, и тогда он походил на богиню Иштар, ту, что насылает бури на Землю и подменяет воду в реках кровью.

Отчасти его дурное настроение можно было объяснить загадочным исчезновением моего брата Ованесса: с тех пор как брат пропал двумя годами ранее, мы не получали от него никаких известий. Слыхали только, что Ованесса видели у храма в Ктесифоне[9], – с обезьянкой на плече и тигренком на поводке он попрошайничал у прохожих. Но кое-кто утверждал, что мой брат добрался аж до Митридаткерта[10], где женился на девушке, происходившей по прямой линии от самого Аршака[11], и теперь живет в несказанной роскоши и великолепии. Ходили и другие слухи – якобы Ованесс вовсе не покидал нашей деревни, а был убит нашей мачехой Фабианой и сброшен в пустой колодец либо зарыт под полом одного из новых строений, что возвели в деревне рядом с нашим домом. Марван постоянно расспрашивал жену о том, что могло подтолкнуть его сына уйти из дома, но всякий раз она отвечала уклончиво.

– Он всегда меня ненавидел, ты же знаешь, – не без раздражения поясняла Фабиана. – И да, мы ругались, пока тебя здесь не было, но я его не выгоняла и уж тем более не причинила бы ему никакого вреда. Однажды ночью мы легли спать, все мы, а утром, когда я проснулась, его уже не было. Больше мне и сказать нечего.

Марван допускал, что так оно и было на самом деле, и прекращал расспросы, но некая холодность возникла между моими родителями, и когда отец вновь отправлялся на берег, где ранее промышлял починкой лодок и где стояла его мастерская, заброшенная с тех пор, как Ованесс покинул наши края, чувствовалось, что без наследника и помощника Марван теряет интерес к своему промыслу. Изредка я сопровождал отца, но по малолетству толку от меня было чуть, и отец непрестанно злился на меня, а домой возвращался в дурном настроении.

Я огорчался, припоминая, как родители любили друг друга до войны, и хотя мать неустанно пыталась возродить нежность и задушевность в их отношениях, ее усилия были напрасны. По ночам, когда они укладывались в постель, я слышал, как отец, раздосадованный, ворчит и тяжко вздыхает, а потом встает, одевается и растворятся в ночи, не сказав ни слова. Тогда я скатывался со своей койки и ложился рядом с матерью; она плакала, что расстраивало меня до глубины души, и я как мог старался ее утешить. Фабиана крепко обнимала меня, целовала в лоб, но оставалась безутешной. А когда я отважился спросить ее, куда уходит отец столь поздней ночью, она ответила кратко: искать удовольствий, каких она ему более не в силах предоставить. Я был слишком мал, чтобы понять смысл сказанного, но поклялся матери, что никогда ее не покину и не променяю ни на какую другую мать, и тут же, вообразив, как я вынужденно выбираю между мамами, я тоже расплакался, и вскоре подушка намокла от наших горьких слез.

– Покинешь, мой ненаглядный сын, – вздохнула мать. – Мальчики всегда уходят из дома.

В то время наши друзья и соседи, как и мы, жили в постоянной готовности к новой войне, ибо мирный договор, заключенный между нашим правителем Вологезом и императором Антонием Пием[12], был в лучшем случае недолговечным. Наше чудесное Парфянское царство, да не оставят его боги, пребывало в неизменно неровных отношениях с Римской империей. Я любил своего отца и, однако, мечтал о том дне, когда его вновь призовут надеть воинские доспехи, поскольку война между двумя державами оборачивалась относительным миром и покоем в нашем доме. Впрочем, слова матери застряли в моей голове, и я начал размышлять, не является ли воинственность естественным признаком мужского пола и не настанет ли день, когда и я помчусь разить мечом некоего неведомого врага.

Теперь я должен рассказать подробнее о моей старшей сестре Абир. Блестящий ум и одаренность, данные от рождения, сочетались в ней с ревнивым характером. В годовалом возрасте она рисовала, и весьма умело. В пять лет лихо разъезжала верхом, а в девять фехтовала на зависть многим. В придачу она была настойчивой, храброй и за словом в карман не лезла, то есть обладала теми качествами, которые мой отец страстно желал бы увидеть в сыне, но для дочери почитал зряшными. Как и я, Абир всячески стремилась заслужить отцовское одобрение, но женское потомство интереса для Марвана почти не представляло, заботили его главным образом отсутствующий Ованесс и я. Один из близнецов, мальчик Конштанц, страдал слабоумием, его еще в детстве отдали прислуживать в богатую семью, прежде чем он навсегда испарился из нашей жизни. Дочерей же растили как будущих жен и матерей, полагая, что этого вполне достаточно.

Мой брат по большей части мирился со своеволием сестры, но его благорасположение к Абир потускнело, когда на детском турнире воинов сестра превзошла Ованесса. Вооруженная лишь плетеным щитом и коротким копьем, она сумела сбить его с ног, свидетелями чему была вся деревня, а затем брату пришлось молить о пощаде, когда Абир приставила острие копья к его горлу. Я наслаждался этим зрелищем – ранее мне не доводилось видеть брата в роли просителя; Ованесс побагровел как от унижения, так и от обиды на своих друзей, свистевших и насмехавшихся над ним.

В возрасте девяти лет Абир уже слыла прелестной, и когда стало окончательно ясно, что из нее вырастет женщина исключительной красоты, один из старейшин обратился к Марвану с предложением объявить Абир невестой его сына. Отец ответил отказом, он твердо решил, что никто не разделит с его дочерью брачное ложе, прежде чем ей исполнится шестнадцать. На самом деле Марван не искал ни высокопоставленного жениха, ни богатого, и, думаю, отец надеялся, что Абир выйдет замуж за человека, который просто полюбит ее, как сам Марван некогда влюбился в мою мать с первого взгляда.