– Не вы потерялись, госпожа Ирэн. Ваша душа.

Девушка удивленно обернулась, всматриваясь в ясные глаза проводницы. Та изобразила улыбку и положила руку ей на плечо.

– Скоро ваша остановка, госпожа Ирэн.

Мир завертелся перед глазами. Резко погас свет, растеряв краски. Полная тьма настигла и затопила сознание Ирэн, которая вцепилась в поручни подле окна. Ее душа изнывала от одиночества и боли, потерянная во времени, пропавшая в прошлом и не нашедшая выхода в настоящее, она так и не появилась в будущем.

Ирэн снова вернулась в купе, сбившись со счета – сколько раз она уже переступала порог? Сколько раз натыкалась на равнодушную спину усатого мужчины, который все свое внимание уделял дочери? А она, глупая, капризничала, отворачивалась. Но сейчас сидела, прижавшись к отцу. Ирэн улыбнулась и посмотрела на свою тарелку, и она решила, что время пришло.

Маринованная медуза оказалась странной, но интересной. Без особого вкуса, хрустящая. Как огурчик, только пресная. Ирэн медленно прожевала и проглотила этот деликатес, жмурясь.

В голове вновь все заиграло красками, снова завертелись яркие события. Как в сказочном мультфильме, где взмахом волшебной палочки возвращаются воспоминания. Жизнь начала казаться не такой серой и унылой, не прожитой зря, насыщенной, но очень грустной. Ирэн закрыла лицо ладонями, пальцами надавливая на глаза. Ей захотелось снова ничего не помнить, стать той, кто бегал от одного окна к другому, пытался все понять.

Не надо было понимать.

Ирэн вскочила, но неожиданно крепкая мужская рука ухватила ее запястье, мягко сжимая. Девушка посмотрела в глаза усатому мужчине, чье имя знала и так. Ему не надо было представляться, не надо было ничего говорить.

Юджин.

Она чуть пошевелила рукой. Сжала его ладонь своею, склонилась и прижалась губами к его руке, прикрыла глаза, зажмурилась, чтобы не расплакаться. Чтобы не видеть этого теплого, всепонимающего взгляда. Который больше она никогда не увидит.

Ирэн выскочила из купе, все так же босиком, в легком одеянии, с распущенными волосами цвета горной ржавчины. Она уверенным шагом направилась вдоль коридора, все ближе и ближе подходя к тамбуру, минуя его, а следом проходя еще коридор. Пока не оказалась у выхода.

Она тяжело дышала, нервничая, но поезд начал замедляться, а ее дыхание – выравниваться. С каждым плавным толчком по мягким рельсам ее сердцебиение становилось спокойнее. Солнце, словно золотистый чай в кружке, выскользнуло на ярко-голубое небо. Сочные цвета. Изумительное сочетание.

Смерть на перроне

Ирэн кусала губы в нетерпении. Ей было одновременно и страшно, и волнительно. Ведь она не знала, что ждало впереди. Не знала и знала наверняка. Двоякое ощущение зародилось внутри, как нечто первородное, древнее. Сомнения всегда преследовали человека, невзирая на его статус, уверенность.

Она тяжело дышала, отводя взгляд от окна каждый раз, когда поезд дергался. Но в какой-то момент Ирэн замерла.

– Пустыня Последнего Вздоха.

Брам Квал незаметно оказалась совсем рядом. Она не касалась, ничего не говорила, ничего и не делала. Лишь стояла подле Ирэн, словно в ожидании чего-то.

– Моя остановка, – прошептала девушка.

– Да, госпожа Ирэн. Вы готовы?

Она неопределенно улыбнулась проводице, поправляя прядь волос. Пальцы слегка подрагивали. Такие непривычно шершавые на ощупь. Ирэн посмотрела на свое отражение в дверях, кое-как собираясь с мыслями.

Была ли она готова?

Бабушка всегда говорила, что любовь – это иллюзия. И главное в жизни – прощение. Ирэн улыбнулась, помня ее, статную, высокую женщину, которая нежно любила свою единственную внучку, смирившись со всем. Ее прохладные ладони всегда обнимали так тепло, а рядом было уютно.

Ирэн толкнула дверь и стала спускаться. С каждым шагом двигаться становилось все тяжелее, словно груз минувших лет опустился на хрупкие плечи.

Бабушка всегда поджимала губы, когда была недовольна. Например, когда пришлось оставить собаку и покинуть дом, с любовью обставленный, созданный своими руками. Собака, прекрасная, белоснежная Евангелина, преданно охраняла их, не пуская чужих на порог. Но, к сожалению, выпуская и своих.

Ирэн коснулась босой ногой перрона, все еще крепко держась за поручень, словно не желая отпускать поезд. Не желая, чтобы он ехал дальше без нее. Пальцы сдавливали металл, мягкий и податливый. И снова сотни маленьких глаз окнами уставились на нее.

Она безумно любила отца, и ей так не хватало его. Чуткий и заботливый, он не бросал ее. Пережил измену жены, ее уход, и встал на ноги, чтобы вырастить дочь.

Ирэн коснулась пальцами кулона на шее, маленького синего сердца, как в старом фильме про огромный корабль. Отец тогда пошутил, что внутри хранилась вода из того самого океана. А в воде – частичка воспоминаний о той ночи.

– Прощайте, госпожа Ирэн… – произнесла Брам Квал, и дверь вагона захлопнулась.

Уже-не-девушка упала на колени. Ноги не держали ее, руки тряслись. Волосы, некогда цвета горной ржавчины, покрылись первым снегом. Ирэн почувствовала, как силы покидают ее, и упала на бок.

Поезд начал плавно двигаться дальше, равномерно стуча колесами по влажным рельсам.

– Я увижу тебя однажды снова, мама, – прошептала Ирэн одними губами. – Я прощаю тебя. Где бы ты ни была. Ведь мы семья… На твоей руке такая же родинка – в форме перечеркнутого месяца, только у меня он смотрит направо, а у тебя налево…

Поезд отъехал, оставляя перрон в гордом одиночестве. Ни вывесок, ни людей.

Лишь старая седая женщина с кулоном на шее и родинкой на руке лежала на земле и улыбалась в пустоту. Ее глаза больше ничего не выражали.

ЛЮБИ СЕБЯ

Многочисленные наблюдения привели проводницу к выводу, что счастье уйти из жизни без сожалений доступно только избранным. Тем, кто любил себя, уделял больше времени духовному развитию, исполнял свои мечты, выражал чувства открыто, имел силу поддерживать отношения с близкими людьми и смелость жить своей жизнью, не оглядываясь на предрассудки общества.

Большинство же людей этого счастья были лишены напрочь. Они жалели. О том, что слишком много работали. О том, что не успели сказать близким, как сильно их любят. Или так и не смогли уйти из ведущих в никуда отношений. О мечтах стать художником или скульптором, летчиком или водителем трамвая. О том, что никогда не были во Флоренции и не видели своими глазами собор Санта-Мария-Дель-Фьоре, не плавали с черепахами у побережья Травангана, не спускались на лыжах со склонов в Гудаури. И о том, что никому не передали накопленные за жизнь знания.

Но хотя бы некоторым повезло оказаться в этом поезде…

«Поезде? Кажется я помню название поезда… Хм… Аурелия! Точно! Его так назвала моя…»

Проводница затрясла головой неестественно, рвано, будто ее пронзило током. Приступ закончился так же неожиданно, как и начался. Женщина посмотрела на руки – одна была заметно больше другой, тряхнула ими и пристально оглядела еще раз. Пропорции выровнялись.

– Так-то лучше. Гораздо лучше. А теперь пришло время проверить плацкарт, – пробубнила проводница.

Хлопнув тяжелой дверью, она зашла в третий вагон. Прошла мимо пассажира в дырявом черном носке, подумала, что пора бы ему уже спешиться, а то так можно всю жизнь прокататься. Шутка ли? Уже третий год едет. Проводница вспомнила, что когда-то носок был целехонький, потом штопаный, потом уж сквозь маленькую прореху показался кусочек розовой кожи и в конце концов кривоватый большой палец, будто новорожденный, вылез целиком. Еще пара лет – оторвется и в школу пойдет. Сам. Без хозяина. Ищи-свищи его.

На койке рядом с туалетом валялась смятая банка из-под газировки. Проводница вытащила из кармана тряпку и сунула руку в стену, достав баллончик с чистящим средством и пульверизатором. Распылила средство по поверхностям. Скрупулезно протерла койки и столик. Результат ее более чем устроил.