Луна, словно сырный блин, выкатилась на синее небо, усыпанное звездами, подобно сахарной пудре. Задержавшись ненадолго на одном месте, она мягко направила свои невольно-холодные лучи вниз, освещая путь.

Ирэн посмотрела по сторонам, в надежде увидеть хотя бы намек на то, куда мчал их поезд. Только он несся вперед, не разбирая дорог, снося пространство и время, разбиваясь о хрупкое равновесие мира.

– Желаете остаться? – Брам Квал не двигалась, источая удивительное спокойствие. Выдержка проводницы была на зависть всем вокруг, взгляд невозмутимый, улыбка пустая. Ирэн с силой сжала пальцами перила, уже почти отвернувшись от горизонта, от луны и звезд, от бесконечности дорог. Почти шагнула к выходу, когда услышала лай. Это был точно он – протяжный, громкий, с тоскливым подвыванием, отбрасывающий далеко назад, во времена суеверий и страха.

Ирэн замерла и резко обернулась. В полумраке мира, освещенного лишь лунным светом, она постаралась разглядеть то создание, что так завывало жалобно, зовя на помощь, прося не бросать. Будь ее воля, девушка бы покинула поезд, давно бы уже бегала и всех обнимала.

– Мы не можем взять ее? – с надеждой спросила Ирэн, поворачиваясь к проводнице. Та лишь пожала плечами, механически, неестественно, как будто повторяла чужие движения. Не было в этом действии искренности, которая могла без слов дать нужный ответ.

– Уже слишком поздно, госпожа Ирэн.

Девушка с обидой посмотрела на проводницу, но поняла, что речь не о времени суток, не о глубокой ночи. Вой собаки становился громче, перетекал в мелодию боли и грусти, лишал всех надежд. Даже самой последней. Той, где поезд все же остановится, хотя бы на одно мгновение. Но этот зубастый и глазастый червь мчался вперед, подгоняемый жаром дневного солнца, которое вот-вот должно было вернуться на небо, небрежно отпихивая грациозную луну.

Поезд все несся по рельсам, но Ирэн успела увидеть одиноко стоящий дом. Два этажа, аккуратно подстриженный газон, красивые ветвистые деревья, полные фруктов. В окнах никого, как и в саду. Словно кто-то слизнул жизнь одним неверным движением. И только собака, прекрасная, изящная, с большими преданными глазами, стояла посреди газона, тоскливо глядя в сторону уходящего поезда.

Ирэн видела, что собака ухоженная и воспитанная. Значит ее любили, о ней заботились. Кормили и ласкали, учили командам и фокусам. А ей многого и не надо было – лишь чуткие хозяева да крыша над головой. Этого достаточно. Только вот одна осталась она, за порогом пустого, покинутого всеми дома. В жару и холод, в снег и дождь.

Возможно, неугодной стала собака. Надоело хозяевам следить за ней, ухаживать, перевозить из одного дома в другой. Оно понятно: накладно, сложно и не все смогут. Ирэн бы не позволила выбросить такую красоту на улицу. Не смогла бы спать спокойно, если бы собака скулила под окнами.

– Е–а–е–и–а, – прошептала она набор гласных, никак не связанных между собой. Они сами пришли ей на ум, стоило лишь прикрыть глаза.

– Поздно уже, госпожа Ирэн, все поздно. Рассвет лишь один раз наступает утром, а вечером бывает только закат. Не поменять их местами. Не изменить ничего, – Брам Квал была беспощадна. Ее слова разрывали сердце пополам, но была в них доля истины.

– Неужели совсем ничего изменить нельзя?

– Вы не можете заставить весь мир оглянуться назад. Нельзя, следуя своим капризам, идти в прошлое и менять его. Получится у вас – захотят и другие. Одно изменение – одна деталь. Если смогут все, изменится вся картина целиком, – мудро изрекла проводница, словно читая текст из книги. Повторяя то, что видела и слышала. – Вы не можете снова стать младенцем, как и увидеть то, что не дозволено.

Ирэн отвернулась, не желая смотреть на собаку, которая едва-едва дергала хвостом, все еще надеясь. Ее жалобный лай, тихие порыкивания, скулеж и вой. Ветер приносил эти страшные звуки, а поезд уезжал все дальше и дальше.

Ирэн убежала с балкона. Едва не падая, слетела с лестницы и бросилась к дверям, дернула их на себя. Те не поддались.

Через крохотное окно она видела очертания дома, извилистые деревья и ярко сияющий в темноте газон, посреди которого прилегла одинокая и грустная собака. Она больше не выла и как будто бы смирилась с неизбежным.

– Прости меня, – прошептала Ирэн, закрывая глаза и не видя, как растворяется в небытии собака. – Прости.

Брам Квал спустилась следом. Она прошла мимо девушки и скрылась в коридоре.

– Закуток Пустых Обещаний.

Поезд вздрогнул и начал замедляться, как будто бы его обхватили щупальца со всех сторон. Рельсы стали влажными, скользкими. Чавкающие звуки говорили о том, что колеса тяжело вошли в металл, стали ерзать внутри и пытаться сдвинуться. Сперва замер один вагон, а следом за ним и другие.

Вся правда на ладони

Ирэн замерла, прислушиваясь. Как же ей хотелось вернуться домой, под теплое и уютное одеяло, которое дарило покой и защиту. Не хотела она более находиться в этом странном месте, где мимо нее проходили незнакомые ей люди.

Девушка поспешила к себе в купе и снова вжалась в угол. Усатый мужчина вздохнул и наконец приобнял маленькую дочь. Та дернулась.

– Отстань! Я хочу найти Евангелину! И к маме хочу! Ты надоел мне! – заверещала малышка и громко всхлипнула. Мужчина тяжело поднялся, мрачно посмотрел на дочь и вышел из купе. Шаги его затихли около тамбура. Ирэн перевела взгляд на девочку, которая продолжала дуться. Ее взгляд метал маленькие молнии, а брови так сильно сдвинулись, будто готовы были переплестись.

– Нельзя так, – тихо прошептала Ирэн. Ребенок никак не отреагировал. – Нельзя обижать папу, ведь он у тебя один. Он тебя любит, заботится о тебе. Вам пришлось уехать далеко, но скоро все наладится.

– Так не должно быть, – пробормотала девочка. Она подняла глаза и их взгляды наконец встретились. Впервые за все это время. – Ты не должна со мной говорить. Так нельзя.

– Почему же? Я пытаюсь помочь тебе.

– Ты вмешиваешься, – малышка выглядела расстроенной и напуганной одновременно. – Нельзя.

– Прости отца за то, что увез тебя, помирись с ним.

Ирэн закусила губу, отводя взгляд, и посмотрела на свою тарелку. Маринованная медуза все еще лежала там. Девушка подцепила ее пальцами и медленно поднесла к губам. Лизнула на пробу. Медуза должна была оказаться скользкой, неприятной, или странной. Но удивительно: нотки сладости попала на самый кончик языка, слегка пощипав кислинкй. Это необычное сочетания удовольствия и удивления зажгли внутри Ирэн огоньки, которые забавно было ощущать.

В купе вернулся мужчина и опустился на свое место. Он раскрыл газету, готовый с головой нырнуть в какие-то важные события мира.

– Папочка, я люблю тебя.

Мужчина перевел взгляд на дочь. Его глаза, как две кружки горячего шоколада, с нежностью взирали на крохотное, неразумное создание, которое только-только начинало жить. Ей предстояло многое осознать и принять, со многим столкнуться по жизни, что-то потерять. Девочка только-только соприкасалась с миром, еще не подозревая, что ее ждет.

Ирэн грустно улыбнулась, отложила маринад и тихонько вышла из купе. Ей не сиделось на месте, не могла она унять дрожь в руках, помнила взгляд той женщины на перроне, голос вдовы на балконе и слышала жалобный вой собаки у дома. Неужели все они несчастны? Неужели она такая же одинокая и никому ненужная?

– Госпожа Ирэн, вы довольны?

Брам Квал возникла рядом неожиданно. Ирэн только сейчас поняла, что внешне она чем-то напоминала голливудскую актрису сороковых, лицо одухотворенное, но совершенно незатейливое. Без каких-либо излишеств, ни грамма косметики, никаких нарощенных ресниц, даже помады не было.

– Не знаю, – ответила девушка. Пожала плечами, бросая взгляд за окно – маленькое и круглое, оно больше походило на иллюминатор. Там занимался рассвет. Как свежее масло, еще не застывшее, он растекался по нежным творожным облакам. А они жадно впитывали золотистое тепло. – Не знаю, не понимаю. Я совсем потерялась.