— Но ведь тайное всё равно становится явным.

— Да, рано или поздно.

— Значит, моя тётя… сошла с ума?

— Видимо так. А ты её помнишь?

— Нет. Отец сказал, что она умерла, и вообще об этом говорить было не принято.

— А няня ваша ничего никогда не рассказывала?

— Няня нас покинула, когда мы выросли. Я её хорошо помню. Живём в одном городе, но даже не звоним друг другу. Отец запретил. Его решения для нас всегда были законом. Я как-то видел Валентину Дмитриевну в магазине, но сделал вид, что не узнал. Стыдно признаться, но это так. Отец грубо с ней расстался, и я думаю, ей не захочется с нами встречаться…

— Егор, муж рассказал мне… про записку Дины.

Парень посмотрел на Веру каким-то опустошённым взглядом и тихо произнёс:

— Я ношу её с собой. Пытаюсь понять.

— Сомневаешься, думаешь, что это она сделала?

— Не знаю. Боюсь.

— Боишься?

— Да. Боюсь… поверить в это.

Испытывая душевное опустошение, Вера сидела в кресле и сквозь стекло любовалась закатом. Раскрасивший небесное полотно в жёлто-фиолетовые полосы, неизвестный художник словно подчёркивал неоднозначность земного бытия, что постепенно настроило на раздумья об иллюзорности всего сущего. Усилия отогнать нахлынувшие сомнения были тщетны: «Дина сама обратилась за помощью… А теперь я вынуждена констатировать, что именно Дина… убийца. Такая хрупкая, сентиментальная девушка. Разве такое бывает?». Вывод более чем горький.

Вера, накормив мужа, отправилась к компьютеру, лучшего способа скоротать время до сна не нашлось.

Утром сомнения не исчезли, словно ноготком кто-то стучал в запотевшее стекло хрупкого сосуда под названием сердце. В конце концов, она набрала номер телефона Пригожиной, но та категорически отказалась от встречи.

— Понимаете, я занята, да и дело, как я слышала, закрыто. Вам это зачем надо?

— Журналистский интерес. Дина ко мне обратилась за помощью, а теперь выясняется, что у неё был мотив. Дело, скорее всего, возобновят. Вы Дину знали до… убийства.

— И что?

— Помогите, Наталья Николаевна.

После уговоров психолог согласилась ответить на вопросы по телефону. А у Веры они были. Изложив информацию о болезни девушки, она приготовилась записывать ответы специалиста.

— Дина ещё не скоро сможет адекватно реагировать на происходящее. Сейчас для неё детское восприятие мира — спасение. Если бы она погрузилась в свои переживания, то последствия могли быть необратимыми. — Голос Пригожиной был уверенным, не допускающим сомнений.

— А когда она придёт в себя?

— Трудно сказать. Это зависит от многих факторов.

— А могло её помешательство быть следствием преступления?

— В каком это смысле?

— Ну, если она совершила преступление, и её неокрепшая психика, грубо говоря, отказалась переварить случившееся.

— Знаете, я ждала этот вопрос. То, что вы не случайно интересуетесь этим делом, очевидно. Вы, как все журналисты, просто жаждете чего-то жареного.

— Не совсем так. Но я, верно, журналист, и мне важно знать правду.

— Знаете, о причастности Дины к убийству я подумала ещё тогда, когда она не явилась на занятие. Ну, не сразу, конечно… Ей было трудно со мной общаться. Ведь людей я вижу насквозь.

— А рисунки Вики?

— Не поняла…

— Они ведь тоже могут натолкнуть на мысли о причастности к преступлению. И, как мне показалось, содержание их вам было знакомо.

— А, вы про это… Конечно, рисунки её я видела и раньше. Трагические образы в них не случайны. Мне кажется, это было предчувствие. Знаете, говорят, люди находящиеся перед лицом смерти, всегда чувствуют её холодное дыхание и свой скорый конец. Когда вы ко мне приходили, она уже была мертва. Но вы мне об этом ничего не сказали, а навязывать мнение не в правилах психологии…

— Мне многое было непонятно.

— А мне, если вас интересует мое мнение, давно всё ясно. — В голосе Пригожиной почему-то прозвучали стальные нотки. — Ведь Дина была одержима ревностью к Вике. Но дело не только в Егоре, вы в курсе их отношений, я знаю, — скороговоркой добавила она, — и именно это послужило последним толчком. Вика была талантлива, из приличной семьи. Можно даже сказать, аристократической семьи. У Дины особых способностей не наблюдалось. Но был ещё один нюанс.

— Какой?

— Об этом знали только Вика и Дина. Но Вика однажды со мной поделилась. Я ведь провожу и индивидуальные консультации… Я… Вообще-то это служебная тайна, но поскольку пациента больше нет в живых, и это вам чем-то поможет…

— Ну что всё-таки было между ними?

— Не торопите меня! — Она собралась с мыслями. — Голос Пригожиной звучал неторопливо, низко, почти как на занятиях. От этого собеседник успокаивался и заворожено следил за течением речи. — Вику давно это беспокоило. Девочка чувствовала, что подруга не так проста в отношениях с ней. А причина, в общем, банальна. Когда-то, давно это было, мать Дины прислуживала в доме Викиных родителей, и девочки вынуждены были проводить время вместе, ведь оставлять дочь в детском саду у неё не было возможности, благо клиенты позволяли. Дина в результате выросла с комплексами. А Вика, как человек тонкой организации, всё понимала, и это тяготило её. Они вроде бы дружили, так как с самого детства много времени проводили вместе. Но, как понимаете, дружба была с подвохом.

— Что, комплекс возник только потому, что когда-то мать убирала дом родителей подруги?

— Знаете ли, девичья зависть-ревность порой возникает ниоткуда, достаточно хлопка, чтобы карточный домик рухнул. Но вы правы, есть ещё одна причина. — Наталья Николаевна вздохнула, было ясно, что ей не очень хочется говорить.

— Так какая причина? — Вере не терпелось выяснить всё до конца.

Адресный стол без промедления выдал справку. Валентина Дмитриевна Ванина жила на другом конце города. Позвонив, Вера подумала, что предстоящий путь — довольно утомительное путешествие. Добираться предполагалось сначала на автобусе, затем на маршрутке и ещё минут десять топать пешком. Однако в трубке довольно бодрым голосом ответили:

— Аллё! Я слушаю вас!

— Можно к телефону Валентину Дмитриевну?

— Я на проводе, — звенящий торжественными фанфарами голос просто излучал энергию.

— Мне бы хотелось встретиться с вами, я журналистка. Можно?

— А по какому вопросу, позвольте узнать?

— Меня интересует семья Корсунских. Вы ведь у них долго работали няней?

— Да, работала. Но что конкретно вас интересует?

— Я это объясню при встрече. Подскажите, как лучше до вас добраться?

— Да я быстрей сама до вас доберусь. Диктуйте адрес.

— ???

— Не волнуйтесь, я на машине. Уже семь лет за рулём.

Веру смутила «бодрая старушка». Сама-то она, 35-летняя женщина, до сих пор была безлошадной. Смирившись однажды с тем, что это «неженское дело», как внушал ей Борис, она при виде женщин-водителей убедила себя в том, что гораздо симпатичней картинка, когда за рулём восседает законный супруг.

Через сорок минут в кабинет не вошла, а почти ворвалась, создавая вокруг вихревые потоки, женщина солидного возраста. Но именно женщина, а не старушка. Стильная стрижка, ухоженные руки, воздушный шёлк на шее, итальянская сумка из коллекции модного дизайнера, бежевого цвета брючный костюм. Всё подчёркивало, что её жизненный тонус на высоте. Она лихо подставила стул к рабочему столу Веры, распространяя в кабинете тонкий аромат французских духов. Вере стало неудобно, ведь контраст с её джинсами и дежурным пучком на затылке был очевиден.

Разговор с Валентиной Дмитриевной развивался легко и непринуждённо, хотя тема была весьма щепетильная. Она хорошо помнила минувшее, ориентировалась в современной жизни, и оставалось ощущение, что беседовала Вера со своей сверстницей. О судьбе Александры посетительница рассказала много интересного.

…Девочка была одинокой, словно брошенной при живых родителях. Няня, как могла, берегла её от внешних воздействий агрессивной среды. А время было таким нещадным, что сама Валентина Дмитриевна не раз порывалась уйти с работы, но детей, особенно Сашу, было очень жалко…