В полдень у ворот дома на улице Ла Файет остановилась карета, запряженная тройкой белых резвых жеребцов. Лакей отворил дверцу, и из кареты вышел мужчина в темно-синем фраке с золотыми пуговицами, с цилиндром, пышным шейным платком, в узких черных брюках по британской моде. Слуги в доме заторопились сообщить господам о прибытии гостя; вскоре он был принят со всеми почестями, встречаемый не только дворецким, но и самим хозяином дома.

На обед подали супы, запеченное сладкое мясо, испанский паштет и десерты. Увлекшись разговорами об экономике с бароном, месье Эрвье уговорил его остаться до ужина.

За трапезой последовала беседа, поначалу непринужденная. Рене не принимала в ней никакого участия, находясь поодаль от всех и лишь изредка отвечая на вопросы краткими «да» или «нет». Она сидела в кресле и делала вид, что полностью заинтересована чтением романа, принесенного ей ранее служанкой. Однако мысли ее уносились далеко, не принадлежа ни родным, ни дому, ни книге, да и не ей самой; они взволнованно вились рядом со златокудрым юношей с Латинского квартала. Глаза девушки впивались в буквы, растворяющиеся, словно в тумане, разговор давно не тревожил ее ушей. Совершенно неожиданно она услышала по правую сторону от себя голос.

– Мадемуазель Эрвье, – терпеливо и негромко позвали ее еще раз. – Что вы читаете?

Узнав барона, она даже не подняла взгляда, но осознала, что дедушка покинул зал, и они остались одни.

– Какое вам дело? – Рене перевернула страницу.

– Литература поистине мне интересна! – заверил Нестор д'Арно. – В Греции я пробовал себя в писательстве. Как вы относитесь к комедии?

– Равнодушна.

– Идентично, – тут же выпалил барон. – Предпочитаю трагедию.

– Ненавижу трагедию.

Сконфузившийся гость умолк, недоумевая, чем он мог вызвать злобу девушки.

– Я уважаю ваш вкус, мадемуазель, – робея, проговорил он с осторожностью. – Видимо, вы не желаете говорить о литературе. Могу ли я узнать ваши музыкальные предпочтения?

– Я не увлекаюсь музыкой, – хладно изрекла Рене.

– Как же? – всерьез изумился барон. – Совсем? Мне думалось, что этот рояль принадлежит вам, – он бросил взгляд на огромный черный инструмент, украшающий торжественную комнату. – Тешил себя надеждами услышать вашу прекрасную игру.

– Прошу прощения за растоптанные надежды, – без капли сожаления сказала барышня. – Вы можете послушать игру моей матери. Я не умею играть.

Она врала не краснея. Музыка появилась в ее жизни в четыре года; Рене превосходно играла на рояле и обожала практиковаться в лютне и гитаре, столь непопулярными в светском обществе.

– Если уж вы не умеете, я мог бы вас научить, мадемуазель!

Барон д'Арно протянул ей руку, однако Рене качнула головой.

– Спасибо, не стоит себя утруждать.

– Право, мне не сложно!

– Я ужасно глупа, меня невозможно чему-либо научить.

– Я терпелив.

Девушка лишь опустила взор на желтые книжные страницы.

– Как изволите, – вздохнул раздосадованный Нестор.

Он отошел от кресла и посмотрел в окно. Темнело. Рене посмотрела на него исподлобья; жалость украдкой кольнула ее, но безразличие сию секунду залечило укол.

Люстра хорошо освещала страницы книги, наскучившие девушке. Ее тоскливый взгляд приковался к веткам деревца за стеклом, а воображение уводило прочь, на другой берег Сены.

«Несносно!» – пронеслось у нее в голове.

Гонимая ветром, с ветки сорвалась стайка воробьев. Свобода распахнула объятия для своих маленьких любимцев.

Тихий вздох вырвался у Рене. Но тут же блеклая надежда обратила к ней свое лицо и вселила идею. Чего же она ждет, когда следует бежать!

Девушка захлопнула книгу и стремительно поднялась. Заслышав шорох, барон обернулся.

– Прошу меня простить, – обратилась к нему юная барышня. – Уже поздно. Я предпочитаю ложиться спать рано.

– Но как же ужин? – удивился гость.

– Я не ужинаю.

– Мы не увидимся более сегодня? – едва слышимо проговорил Нестор д'Арно.

– Вы правы, – присев в реверансе подтвердила она. – Прощайте.

Барон унылыми глазами дога проводил Рене, с уверенностью прошедшую к двери около лестницы. Секунда – ее поглотил мрак узкого коридора.

– До свидания, – проронил Нестор, и его слова врезались в закрывшуюся дверцу.

Девушка, очевидно, не намеревалась идти спать. Коридор, в котором она очутилась, вел в семь крошечных комнат, и все они принадлежали слугам. Рене тенью скользнула к одной из дверей и осторожно постучала. Ей отворил дворецкий, недавно простудившийся и на время отставленный от обязанностей.

– Мадемуазель Эрвье? – сорвалось с его уст.

Рене предупредительно шикнула и вошла в комнату.

– Любезный Валентин, – умоляюще начала госпожа, вцепившись в сухие ладони старика. – Позвольте мне пробраться в сад через ваше окно.

Вконец обескураженный слуга не успел вымолвить и слова, как гибкая фигура девушки взобралась на подоконник и через мгновение очутилась на улице.

– Никому не говорите! – попросила она и бегом устремилась к выходу.

В легком платье и домашних туфлях Рене остановила двуколку и покинула Ла Файет.

Genius3

Лошадь остановилась на площади Пантеон, и, чуть не забыв расплатится с кучером, девушка выпорхнула и осмотрелась. Глупая надежда, что Франц еще ждет ее, вела ее вглубь погруженной в предночную темноту улице. В голове, занятой одним лишь обожанием, нет места страху. В ту минуту ей могли бы позавидовать немногие, ведь поздние прогулки в одиночестве не сулят добра.

Поиски друга не оправдали себя. Сокрушаясь, Рене поспешила догнать его или наведаться в гости и извиниться. Ее мысли перебивали одна другую, девушка пыталась придумать, что же ей сказать Францу, как оправдаться? И, понимая неважность всех слов, она с теплотой мечтала о скорой встрече.

Однако спустя десять минут блужданий, Рене пришлось сознаться себе. Она потерялась. Как дойти до квартиры друга от Пантеона она не имела понятия. Постоянно прислушиваясь и вглядываясь в черноту, девушка не могла найти ни единого транспорта, ни единой души, способной ей помочь.

Завернув за очередной угол, беглянка все же почувствовала тревогу. Держась ближе к стенам зданий и практически сливаясь с мраком, Рене продолжала путь. Оглядывалась она часто. Но даже тогда в ее глазах не потухали искры решимости. В них мелькнул страх только единожды: когда до ее ушей долетели шаги. Шаркающие, неверные.

Путница зашагала быстрее. Звуки стихли. Подумав, что ей послышалось, она позволила себе вздохнуть с облегчением.

Узкая дорога направляла девушку вперед, в гущу липких сетей бедных улиц.

Рене остановилась и осмотрелась. Вдали, как ей показалось, мерцал желтый свет. Юная барышня устремилась к нему, точно заплутавший мотылек. Осознание, что это место ей знакомо, грело ее душу и возвращало спокойствие. Она была права, угол улицы освещался висящим под окном второго этажа фонарем.

Шорохи шагов возобновились, однако столь поздно бедная Рене заметила их! Грубая рука холодом пронзила ее предплечье. Подпрыгнув, словно на пружинах, девушка вскрикнула и обернулась.

Все это время ее сопровождал оборванец, совсем еще мальчишка. С лицом, усеянным ссадинами и синяками, выступающими скулами и цепкими неподвижными зрачками, глядящими строго на жертву. Парень хоть и был на пол головы ниже дамы, но широта плеч и сухость натруженных работой рук говорили об исключительной силе и внушали ужас.

– Кто вы такой? – угрожающе рявкнула Рене, пятясь назад и с трудом подавляя страх.

Фраза незнакомки развеселила мальчика, и он хмыкнул, неумолимо приближаясь.

– А разве нужно кем-то быть?

Разбойник попытался схватить девушку за руку, но та с прытью белки выскользнула, желая добраться до ореола света. Вцепившись ей в плечо железной хваткой, босяк одним рывком остановил ее от такого невыгодного ему поступка.

– Герцог Орлеанский, если уж угодно, – шепнул он в ухо обомлевшей Рене, обдав ее противным запахом.