– А вы ему кто будете, барышня? – поинтересовался швейцар.

– Я – Софья Ленорова, дочь его старого друга. Николай Петрович преподавал в той же гимназии мадам Бове, что и мой покойный батюшка. Я тоже училась там…

– Ленорова… Софья… – швейцар смешался, словно раздумывая, как поступить, и вдруг спросил: – А почему вы без сопровождения ходите? Уж который раз. Я вас запомнил. Приличные барышни одни без компаньонок, на худой конец без горничных, по улицам не гуляют!

Соня смешалась. Сказать, что на горничную у нее нет средств? Но тогда важный швейцар мгновенно выставит нищенку вон. Он и так сомневается – называть ли ее барышней. Конечно, по одежке Соня на богатую барышню никак не тянет. Впрочем, и на небогатую тоже…

Вздохнув, Соня сказала:

– Я хожу сюда одна, потому что у меня конфиденциальное дело к Николаю Петровичу… – Голосок девушки дрогнул, и она добавила: – Было…

Швейцар по-своему понял дрогнувший голос девушки: видно, та надеялась в чем-то на Николая Петровича, только надежда не сбылась. Впрочем, это не его, швейцарово, дело. Меньше знаешь – крепче спишь. Однако жилец господин Контин именно к этой девушке имел особое отношение и швейцара в эти отношения впутал. К тому же то, что случилось, дело странное, непонятное. Пусть лучше эта девушка знает, как все произошло. А то вдруг потребует с него что-нибудь.

И потому служитель парадного подъезда вздохнул, подскреб подбородок и решился:

– Конечно, дело не мое, но вам скажу. Только вам, барышня. Я знаю, что Николай Петрович принимал в вас участие. Вот и вчера вспоминал. Вернулся он под вечер. Прошел в квартиру, потом спустился ко мне, перекинулся парой слов и оставил конверт. Ну а потом странное случилось. Явились к нему двое. Один постарше, мордатый такой, в пальто с котиковым воротником, другой помоложе, но одет поплоше. В общем, не посетители – так, мелюзга. Я бы и не пустил таких, у нас приличный дом. Но Николай Петрович, пока поднимался по лестнице, крикнул: «Ко мне могут прийти!» Ну, я и пропустил. Больше двух часов они у господина Контина пробыли, потом молодой выбежал, взволнованный ужасно. «Николаю Петровичу плохо! – кричит. – Я за врачом побегу!» Я ему говорю: «Позови господина Мельникова из третьей квартиры! Он врач, завсегда жильцам помогает!» Но тип этот головой покрутил: «Николай Петрович велел своего врача позвать!» Ну, мне что? Своего, так своего. Через четверть часа врач прибыл. Вдвоем они к господину Контину поднялись да быстро выбежали. Кричат взволнованно: скончался, мол, Контин, надо квартального звать. А тут как раз дверь открылась – на пороге квартальный. Мне, правда, незнакомый. Говорит, что наш господин Соколов в отъезде на три дня, а он, Симков Валентин Сидорович, его пока замещает. И спрашивает: что, мол, у вас тут за крики?

– Как вы сказали? Симков?! – удивилась Соня.

– Симков Валентин Сидорович. Он и бляху полицейскую показал с номером, все честь по чести. Хорошо, конечно, что пришел вовремя. Мне тут вопли ни к чему. У нас дом почтенный, жильцы все тишину и покой любят.

Соня поежилась – Симков точно поспел вовремя, чтобы не было лишних свидетелей. Господи, выходит, эти мерзавцы и на Николая Петровича вышли? А Грандов говорил вчера так уверенно, что эта двойня – старший в пальто да младший оборванец – воры, и на убийство не решатся. Но что же получается – решились?! Убили Николая Петровича, потом вызвали какого-то подставного врача – недаром же отказались от услуг Мельникова. Поддельный врач смерть Николая Петровича засвидетельствовал как обычную, а тут и проклятый Симков подоспел – на всякий случай.

– И что дальше? – прошептала Соня в ужасе.

Швейцар понял ее страх по-своему:

– Да вы не пужайтесь, барышня, покойника вчера еще унесли. Квартальный велел тем двум посетителям его и простыню завернуть и вынести.

– Куда? – У Сони уже зубы застучали.

– Врач сказал, в морг. Да не волнуйтесь вы так. Все под Богом ходим. У господина Контина апоплексический удар приключился. Это тоже врач мне сказал. Ну а квартальный Симков, добрая душа, сам взялся родственников оповестить. Слава Богу, не на мне эта неприятная обязанность.

– А у Николая Петровича разве есть родственники? Он никогда ни о ком не поминал, – прошептала Соня.

– Есть, есть! – утешил швейцар. – Сейчас-то похорон не будет, понятное дело. Но уж после Рождества все сделают по-родственному – по-христиански.

Соня до боли стиснула пальцы. Да уж, все по-христиански, все по-родственному!.. Сами убили, сами похороним. Но ей-то теперь что делать?! Единственный советчик у нее был – и того нет. Неужто его убили из-за нее?! Тогда скоро очередь Леноровой…

Швейцар взглянул на помертвевшую девушку и погладил ее по плечу:

– Не убивайтесь так, барышня! Николай Петрович о нас не забыл. Я же сказал, что он конверт мне оставил. Так конверт тот для вас. Вернее, господин Контин хотел, чтобы я, как всегда, вам по почте переслал. Но раз уж вы тут – сами возьмите!

Дрожащими пальцами девушка взяла конверт и вскрыла. В конверте лежали 25 рублей.

– Я вам каждый месяц такую сумму по поручению господина Контина отсылал, – услышала Соня голос швейцара. – Он сам стеснялся. Думал, вдруг вас обидит такой помощью. А по почте вроде и неизвестно от кого. Аноним, так сказать…

И тут Соня не сдержалась. Слезы потекли ручьем. Так вот кто был ее благодетель, посылавший деньги! Вот кто спасал ее от голодной смерти…

– Ну-ну, барышня! – ласково гудел швейцар. – Что ж плакать… Он был хороший человек и квартирант спокойный, ответственный. Плату всегда вносил аккуратно и в полном объеме. Не то что некоторые, к которым находишься да накланяешься, пока получишь. А с меня хозяин за недосдачу может даже штраф слупить, будто это я за квартиры не плачу. Но господин Контин меня никогда не подводил. Понимал, что швейцар – человек зависимый, не для своей выгоды плату собирает – для хозяйской. Исключительный был квартирант. Образцовый! Но ведь вечно никто не живет. Даже образцовые… А вы, барышня, сходите в церковь, свечку поставьте за упокой раба Божьего Николая, помолитесь – легче станет.

Соня всхлипнула. Куда ж еще идти, как не в храм Божий? Больше негде искать защитников. Друга убили, полиция сама прикрывает убийц. Один Бог теперь – Сонин защитник.

Соня выскользнула из подъезда. Смахнула слезы – нельзя плакать на улице. У всех праздник…

Надо успокоиться. Надо! Теперь все придется решать только самой. Никто ничего не подскажет, не даст совета. Проклятые записки проклятой маркизы! Не зря придворные, ее дьяволицей называли, Версальской грешницей. Сжечь бы ее сатанинские записи – и дело с концом. Только вот батюшка наказывал: «Сохрани!»

Соня вытерла последние слезы. Вздохнула поглубже. Морозный воздух ворвался в легкие, и стало не так жутко.

– Софья Ивановна! Соня! – услышала она вдруг знакомый голос.

Збарский! Его прекрасный певучий голос не спутать ни с каким другим. И как же этот неженка вышел на мороз? Лидочка ведь говорила, что он так бережет свой неповторимый голос, что кутается в кашне даже дома. И вдруг – надо же!

Соня подняла голову: Альфред Збарский, прикрывая рот рукавицей, выходил из лавочки купца Плисова с целой корзинкой завернутых в позолоченную бумагу апельсинов. А за Збарским, улыбаясь, шел… Грандов.

– Какая встреча! – Виктор наклонился над ручкой Сони. – Видите, сама судьба назначает нам встречи. Что вы надумали? Поедете со мной во Францию?

– И право, Соня, о чем тут думать? – почти пропел Збарский. – Не в Жмеринку же ехать, а в Париж. Это же мечта всей жизни. Если б не моя загруженность в театре, сам бы поехал с Виктором!

– Очень ты мне нужен! – отпарировал тот. – Ты же французского не знаешь. Партии на разных языках поешь, а самих языков не учишь!

– А зачем мне их учить? – хмыкнул певец. – Мне русскими буквами суфлер партию напишет, я спою. Сколько опера продержится, столько я эту абракадабру помнить буду. А сняли оперу с репертуара – и я всю галиматью из головы вон.