Гребаный Нострадамус! Обидел я, как же… Она знала, на что шла. Я ничего не обещал, ничего не хотел, я взял то, что она предложила… И двадцать раз предупредил ее, что не собираюсь строить настоящие отношения! Так в чем проблема? Наверное, в ее ожиданиях, а не во мне?

– У вас пять минут, Илья Владимирович, – сухо произносит Ева, неожиданно вырастая возле меня. Ах да, забыл… здесь же все передвигаются тихо.

– Садись. Будешь что-нибудь? – напускаю на лицо непринужденный, ленивый вид, сгорая внутри от волнения. Черт, я как будто ее боюсь… Строгая, сухая, холодно-красивая… Холодная. Уверен, никто не согревает ее постель. Иначе, она была бы другой – цветущей и легкой… А сейчас я вижу глубокую скорбь, умело спрятанную за шикарным внешним фасадом.

– Я пообедала, спасибо, – поджимает губы Ева. – Я спешу, Илья Владимирович. Говорите, что вы хотели? Кстати, мне нужен развод. У меня есть любимый человек, мы планируем пожениться.

– Не так быстро, Ев… Как его зовут? – спрашиваю и отпиваю глоток кофе, словно смывая горечь, внезапно заполнившую горло.

– Это не ваше дело, разве нет? – ерзает на кресле она.

Красивая, зараза. Интересно, кто целует эти восхитительные пухлые губы с крошечным шрамиком на нижней? Ласкает густые волосы и тонкие плечи? И… Похоже, моя фантазия уводит меня в сторону. Сбрасываю наваждение и произношу твердо:

– Мое. Потому что я хоть и фиктивный, но муж… И когда-то обещал твоему покойному отцу присматривать за тобой. И за фирмой…

– Не смеши меня, Богданов! – неожиданно громко говорит Ева. Тетенька с кислым лицом за соседним столиком вздрагивает и шумно возвращает чашку на блюдце. – Ты не спрашивал обо мне четыре года. И от управления фирмой отказался, передав дела мне. В письме, конечно, – снисходительно добавляет она.

– Ева, я жил в Европе, а мои полномочия закончились со смертью твоего папы. Единоличной хозяйкой стала по завещанию ты. Какие ко мне претензии? Из-за этого ты… такая? Или, может, твой… гусь плохо согревает тебя по ночам?

– Хам!

– Позерка!

Ева вскакивает с места, собираясь убраться куда подальше, делает шаг к выходу и замирает… Благостную тишину заведения нарушает внезапно ввалившаяся в зал толпа репортеров. Черт! Неужели, по нашу душу?

– Ева Андреевна, это правда, что вы замужем за кандидатом в сенаторы от законодательной власти Ильей Богдановым? – возле лица Евы вырастает лес микрофонов. Странно, чей это может быть заказ?

– Я… Э…

– Правда, – выручаю «супругу» я. Уверенно беру Еву под локоть и тяну к выходу.

– Почему вы никогда не рассказывали о своем муже? Почему вы нигде не появляетесь вместе?

Че-ерт… Вопросы сыплются в спину, как дротики. Журналюги толпятся, растворяя вкусную атмосферу ресторана запахами пота и дешевого парфюма, пластика и… Пожалуй, самый сильный здесь запах скандала.

– Идем, Ева. Не отвечай, я потом с этим разберусь, – сжимаю ее ледяную хрупкую ладошку и уверенно шагаю на улицу.

Слышу, как за нами кто-то бежит… Оборачиваюсь, желая двинуть преследователя по морде и врастаю в землю, как долбанный двухметровый кол, не в силах уразуметь услышанное…

– Ваш сын Александр носит фамилию Аксёнов, почему? Ева, почему вы не отвечаете? Ваш ребенок от Богданова? Он не признает отцовство?

Сосновская, собственной персоной… И ее длинный остренький носик, падший до чужих секретов. Кажется, у нее сейчас слюна потечет по подбородку от предвкушения.

– Идем, – едва сдерживая эмоции, произношу я, встречая перепуганный взгляд Евы. – Я отвезу тебя домой.

– Я за рулем, – успевает буркнуть она, взмахнув рукой в сторону парковки. На ней темнеет изуродованный автомобиль с разбитыми стеклами и красноречивыми надписями на кузове…

Илья.

Подбородок Евы начинает мелко подрагивать, губы белеют, а из горла вырываются нечленораздельные звуки. Она тычет наманикюренным пальчиком в сторону машины и бормочет:

– За… За что, Илья… Владимирович?

В машине выбиты стекла. Капот облит белой краской, а на дверях «красуется» надпись: «Сдохни, продажная тварь!»

– Ева, не подходи к машине, – шиплю и цепко сжимаю пальцы на ее плече.

– Я никуда с вами не поеду, – фыркает она, пытаясь увернуться.

– Очевидно, ты хочешь, чтобы репортеры запечатлели тебя возле машины, так?

Не знаю, что действует на нее больше: мой строгий взгляд или толпа жаждущих сенсации журналюг, бегущих прямо к нам. Они выкрикивают дебильные вопросы, на бегу выставляя перед собой микрофоны. Наивные… Неужели, кто-то из них думает, что Ева станет разговаривать? Мило улыбаться и держать спину, словно в нее вогнали спицу? Прямо как на сегодняшнем утреннем интервью?

– Не… хочу, – сникает она. – Подвезешь меня?

– Спрашиваешь! Бежим к моей, она с другой стороны здания.

Ева доверчиво вкладывает холодную руку в мою крепкую ладонь и послушно семенит следом. Стук ее тонких каблучков отражается от высоких стен офисного здания. Ни одного слова… И больше никакой холодности, один лишь неприкрытый, почти животный страх…

Щелкаю брелоком, легонько подталкивая Еву к стоящему возле входа джипу.

– Вы не изменяете своим вкусам, Илья Владимирович, – язвительно произносит она. – Сколько вас помню, вы всегда катались на Мерседесах.

– Садись, Ева. Не то завтра мы появимся во всех новостных лентах, – отвечаю, косясь на тротуар. – Вернее, точно появимся.

Сосновская бежит впереди группы, выкрикивая молодняку приказы. Юркий хлыщ в грязных с дырками на коленях джинсах присаживается, чтобы успеть запечатлеть наш с Евой общий кадр. Она слегка отстраняется и тянет ладошку к дверной ручке, но я… Сам не знаю, что на меня находит – наверное, я пытаюсь вогнать ее в жесткие рамки и не допустить отказа. Потому что, мне нужна эта чертова должность!

– Ева… – зову ее тихо. – Доверься мне.

Притягиваю молодую леди к груди и впиваюсь поцелуем в сладкие губы, заглушая им ее протестные стоны. Зарываюсь пальцами в кудрявый хвост, глажу плечи и спину под аккомпанемент щелчков фотоаппаратов и довольных возгласов толпы. Ева и не думает мне отвечать. Позволяет исследовать свои пухлые губки и вдыхать аромат дорогого, незнакомого мне парфюма.

– Довольно, Богданов, – наконец, произносит она. Переводит дыхание и отстраняется, на секунду посмотрев мне прямо в глаза. Ей понравилось, черт… Зрачки затопили радужку, к щекам прилила кровь…

Мое дыхание давно сбилось и покинуло легкие, а ясная картинка перед глазами сменилась черными мушками и разноцветным туманом. Я и о репортерах позабыл, отдавшись на поруки странному чувству дежавю… Я ведь думал, что забыл обо всем…

– Поедем? – произношу хрипло и распахиваю перед Евой переднюю пассажирскую дверь.

Помогаю жене устроиться и, помахав довольной публике рукой, сажусь за руль. Запускаю двигатель, включаю подогрев сидений и печку.

– Что это было, Богданов? – поеживаясь, произносит Ева. На дворе лето, а она дрожит как осиновый лист. – Я не давала согласия так себя вести. Завтра я дам официальное опровержение и попрошу юриста подготовить документы на развод. Ты не нужен мне… Ты мне никто. Ты все сейчас испортил! Зачем?

Ее слова бьют наотмашь нескрываемой обидой. Неужели, все из-за прошлого? И, неужели… любит до сих пор?

– Ева, я предлагаю тебе сделку. Как ты уже знаешь, я баллотируюсь на должность сенатора от области. Мне всего-то нужно, чтобы ты подыграла мне.

– Иди в жопу, Богданов! Со своими сделками! – пыхтит юная красавица.

– Будешь играть перед журналистами роль моей жены. Недолго, Ева… Потом я уеду в Москву.

– Если тебя изберут, Илья Владимирович, – едко замечает она.

– Даже если не изберут, Ева, – согласно киваю, изредка поглядывая на нее. – Я больше тебя не потревожу. Всего пару совместных мероприятий. Ты же так их любишь – устраивать показуху перед журналистами, улыбаться и демонстрировать телезрителям красивые серьги.

– Я смотрю, ты следишь за моими успехами. Куда ты, кстати, едешь? – Ева поворачивает голову в окно, на пролетающий мимо речной порт.