— Вино из Газы и моллюски с острым соусом! — сказал он сам себе. — Определенно! Это то, что мне сейчас нужно! Странно, Юлдуз ведь не глупа. Откуда в ее голове поселились такие дурацкие мысли?

В то же самое время. Константинополь.

Холодно! Очень холодно! Давно не приходила такая стужа в богоспасаемый град Константинов. Даже Золотой Рог подернулся льдом, что случалось нечасто. Великий город застыл, прибитый к земле этим несчастьем, и люди боялись выходить на улицу, страшась божьего наказания. Каждый грелся как мог. Те, кто побогаче, жгли подорожавшие до небес дрова. Те, кто победнее, затыкали тряпками все щели и согревали себя, дыша под убогим тряпьем, которым укрывались с головой. А еще городская стража каждый день находила на улицах замерзших людей. Бездомные босяки, которых нужда и голод гнали на мороз, не всегда успевали добраться до своей норы и умирали прямо на форумах и около церквей.

Коста ненавидел холод, хотя здесь он был совсем не так лют, как в Словении. Там, случалось, птицы с неба падали, промерзая насквозь. Впрочем, в Константинополе всегда влажно и ветрено, а потому мороз ощущается не в пример сильнее, чем на севере. Коста в эти дни даже носу на улицу не показывал, предусмотрительно сняв комнату в харчевне, где печь горела день и ночь. Все заведения, где готовили еду, были забиты сейчас под завязку, ведь люди приходили поесть грошовой снеди и заодно согреться. Тут-то Коста и встретился с высоким начальством, которое носило жетон, украшенный двумя звездами.

— Вацлав Драгомирович! — Коста изобразил было удар кулака в грудь, но не стал, увидев недовольную гримасу на лице боярина. И впрямь, глупость ведь. Люди рядом. Поэтому Коста просто почесал шею и пододвинул к собеседнику корчагу с каким-то пахучим варевом.

— Острый суп, — сказал он. — То, что надо по такой погоде. До печенок продирает.

— Ум-м! Неплохо! Очень неплохо! — Вацлав заработал ложкой, отдавая должное мастерству повара. — У нас не умеют так! Попроще живем.

Через десять минут он откинулся к дощатой стене, ощущая, как по жилам потекло блаженное тепло. Густой суп с куском говядины и овощами, обжаренными в муке, был густ до того, что скорее напоминал кашу. И перца хозяин не пожалел, хоть и содрал за порцию восемьдесят нуммиев. Да и хрен с ним! Не жалко! Плащ без рукавов Вацлав носил, подражая местной моде. Холодно, неудобно, но деваться некуда! Очень уж словенские кафтаны с пуговицами приметны. Не прижились они тут еще, хотя намного удобнее. Ледяные сосульки, которые повисли на плаще, заплакали первыми каплями, растекаясь лужей на плитах пола. Вацлав наступил в нее, развезя подошвой грязь. А вот местную обувь он ни в жизнь не наденет. Это ж совсем надо без головы быть, чтобы справный теплый сапог на меху на эту дрянь поменять. Многие тут и вовсе обычные сандалии носили, всунув туда ноги, обмотанные тряпьем.

— Задачи на следующий год понял? — спросил он Косту, который ел степенно и теперь обмакивал в соус запеченное тесто, которым был обмазан горшок вместо крышки. Вацлав не стал чиниться и повторил за ним. Вкусно!

— Понял, Вацлав Драгомирович, — кивнул Коста. — Все до последнего слова понял. Да только тут дельце одно наклевывается…

— Ты спятил? — начал наливаться кровью подполковник. Хоть и гвалт в харчевне был неописуемый, но он зашипел едва слышно. — Да ты хоть понимаешь, что на кону стоит? Ты прямо сейчас решил очередного шулера обнести? Другого времени не нашел?

— Патриарха, — с ангельской кротостью во взоре ответил Коста.

— Что патриарха? — тупо уставился на него Вацлав.

— Патриарха нашего Пирра решил обнести, а не шулера, — пояснил Коста. — И не совсем его. Он чужие деньги взял на хранение. Это василиссы Мартины деньги. Так что это и не грех вовсе, а весьма и весьма похвальный поступок. За такое воровство даже епитимию не наложат.

— Сколько там? — посерьезнел Вацлав. Он понял все и сразу. Золото — главный ресурс императрицы. Именно на эти деньги она будет интриговать и лавировать, подкупая сторонников. Отними у нее это золото, и опытнейший боец превратится в беззубую змею. Страшно для непривычного человека, но не слишком опасно.

— Два миллиона, — ответил Коста, и боярин присвистнул. — Но все взять не получится. Государыня наша, благочестивая августа, туда ныряет частенько. Никто не знает, сколько там останется.

— Сложно будет, — глубоко задумался Вацлав. — Это же патриаршее подворье. Дворец рядом, а там полк экскубиторов размещен.

— Я уже все продумал, — уверил его Коста и протянул исписанный сверху донизу лист папируса. — Мне нужно вот это.

— Поддельная купчая на дом в Севилье… Бочонок настойки, которую благословил владыка Григорий… Коровий колокольчик… Двести фунтов тухлого мяса… Глухонемой кузнец…

Разъяренный Вацлав поднял на Косту глаза и прошипел.

— Ты это пьяный писал, майор? Ты с этим дерьмом собрался украсть у патриарха тридцать тысяч фунтов золота?

— С этим! — радостно кивнул Коста. Высокое начальство начало читать с конца, и еще не дошло до главного. Нужно было просто перевернуть лист.

— А настойка тебе зачем? — на лице Вацлава было написано неописуемое удивление.

— Вторую звезду обмывать буду, — пояснил Коста. — Я уже скоро год, как в майорах хожу. Подполковника за это дело надеюсь получить.

— Я понял, ты все-таки спятил! — убежденно сказал Вацлав, но лист перевернул. По мере чтения с его лица выражение недоумения ушло, словно и не бывало его. Оно уступило место деловитой заинтересованности. Контуры будущей операции становились все более отчетливы. Нужно спешить, пока лед еще крепок. Аварские всадники из его свиты донесут весть в Белград за несколько дней. А там работает телеграф. Они должны успеть…

Начало февраля 641 года. Новгород.

Новгород притих, превратившись в обычный купеческий город. Большая власть и большие деньги ушли отсюда, и теперь зимой он спал в ожидании тепла, когда потянутся на торг купеческие караваны со всех концов мира.

Старый дворец теперь казался Самославу крошечным подобием его настоящего дома. Но ему нравилось тут. Нравилось смотреть с башни цитадели на стрелку рек, где тремя потоками нес свои разноцветные воды Дунай. Нравились здешние люди, лишенные столичного пафоса. В Братиславе, распухшей от денег нобилей, ему даже порой не хотелось находиться. Жлобы! Так называли в его прошлой жизни таких людей. Жадные до одури, неумеренные во всем, невежественные и суеверные люди окружали его, и он ничего не мог с этим поделать. Такова эта эпоха. Они, рожденные в нищете, оказались ненасытны, и очень быстро забыли, в каком ничтожестве пребывали когда-то. Они изо всех сил подчеркивали свою значимость, закатывая богатые пиры, надевая высоченные шапки из соболя и увешиваясь золотом. Даже лучшие из них были такими. Даже такие умные люди, как Лют, Любава и Збыслав. Лишь единицы выбивались из этого ряда — Григорий, Мария, да еще пара умников из Университета. Они оказались выше низменной суеты, и именно за это Самослав их ценил.

Новгородцы смогли удивить его. Три десятка богатых семей, кормившихся с Большого торга, вымостили главную улицу. Правда, они на ней сами и жили, но тем не менее… Что-то начало меняться в головах у людей, работавших на стыке разных культур. И изменения эти случились здесь быстрее, чем в Братиславе, жившей под неусыпным княжеским оком. И вот теперь эти тридцать человек собрались в большом зале, где раньше заседала боярская Дума, и с упрямой настороженностью смотрели на него. Князь давно не был в Новгороде, больше года. Все недосуг было, и эти люди выглядели обиженными.

— Государь!

Купец Бодо, зять покойного Приска, прокашлялся, чтобы начать свою речь. Он давно перебрался сюда, поближе к большим потокам товаров. Да и деньги его семьи лежали в Солеграде, так что выбор не был сложным.

— Государь! — сказал он. — Мы просим вас вместо головы, назначенного из Братиславы, дать нам право избирать его из числа горожан. Так, как было при старых императорах, когда состоятельные граждане сами решали, как им чинить стены, и какой построить акведук. Мы лучше знаем, что нужно нашему городу, чем какой-то чужак. Позвольте нам организовать курию, как было раньше в Галлии. Мы сами соберем налоги, и сами украсим наш город. Вы построили его, и мы его любим. Тут наши дома, тут будут жить наши дети и внуки. Никто лучше нас самих не справится с этой работой. И у нас не будет умысла красть деньги на подрядах, ведь это наши собственные деньги, ваша светлость. Нас тут тридцать человек, мы просто не сможем договориться. А люди мы торговые. Нас не обманешь, показав расходы, которых не было.