– Давно пора, – Ольга одобряюще кивает и многозначительно улыбается.

Опять она о своём. Закатываю глаза и качаю головой. Не пробиваемая.

– Я не об этом.

Давно настаивает, что мне пора развестись и завести любовника, для здоровья. Не могу же я ей рассказать про свой персональный ад. Точнее, она знает в общих чертах только то, что нельзя было скрыть.

– А я об этом, – с нажимом. – Раздевайся и на кресло.

Спорить бессмысленно и я даже не пытаюсь. Если уж попала в лапы к Оле, то всё, живой не уйти. Пока всё не проверит, не успокоится.

Снимаю за ширмой джинсы и трусики. На носочках подхожу к креслу и неуклюже вскарабкиваюсь. Приятного, конечно, мало, но потерпеть всего ничего. В такие моменты я прям очень рада, что однажды встретила Ольгу. Она очень тактичная и мягкая в осмотре, практически не доставляет дискомфорт.

– Рассказывай, – Оля моет руки и готовит необходимый инструмент.

– У меня задержка и токсикоз, – выдыхаю и закрываю лицо ладонями.

От одной мысли о возможной беременности становится не по себе. Просто страшно. И мысли всякие дурацкие, которые приходится уничтожать в зачатке.

– А тест?

– Я не делала…

– Ну-у-у, – тянет она и подходит ближе. – Шанс очень мал.

– Да знаю я, – стараюсь выровнять дыхание и успокоиться. – Мне нельзя беременеть. Ну никак.

– Я помню, – Ольга ободряюще улыбается и надевает перчатки. – Придумаем что-нибудь.

Ловлю её за запястье и смотрю в глаза.

– Оля, я не буду рожать. Ни за что.

– Я слышу, но всё уже случилось или не случилось, – голос звучит спокойно и размеренно. – Давай разберёмся сначала, а потом будем решать.

– Хорошо.

От уверенности подруги меня отпускает. Даже удаётся немного расслабиться, насколько это возможно на кресле гинеколога. Ольга начинает осмотр, а я, уставившись в потолок, стискиваю кулаки, чтобы не мешать ей.

– Ир, ты обалдела? – подруга поднимает на меня глаза и хмурится.

– Что?

– Напиши заявление, – её глаза полыхают праведным гневом. – Я дам показания и сделаю освидетельствование.

Заканчивает осмотр и позволяет свести ноги. Какое ещё заявление? Что мне это даст? Да ничего. Эта мразь держит меня за горло очень крепко. Любое моё действие может спровоцировать Асада на ответные. Я не могу этого допустить.

– Перестань, – отмахиваюсь и небрежно дёргаю плечами. – Просто выпиши мазь…

Обычно всё проходит более лайтово. Но в последнее время Асада срывает в какую-то жесть. Я сама виновата. Не смогла заткнуться вовремя, за что и получила.

– Да какая, на хрен, мазь? – злится Ольга. – Это изнасилование, ты это понимаешь?

– Всё я понимаю, – поджимаю губы. – Справлюсь.

Сейчас я ничего не могу противопоставить. Но я найду способ. У меня нет выбора, когда припёрли к стенке. А это скоро случится. Чувствую, что совершила ошибку в разговоре с Рустамом. Надо действовать на опережение.

– Я выпишу рецепт, – выдыхает Ольга и качает головой. – Но Ира. Это не шутки. Может всё закончиться плачевно.

Да всё я знаю. И на её месте говорила бы тоже самое. Типичная жертва тирана. Но всё не так просто. Не могу я ей рассказать насколько.

– Оль, не начинай, пожалуйста, – прошу тихо. – И без тебя тошно.

– Ладно, – сдаётся и ободряюще сжимает моё плечо. – Но на всякий случай я сохраню записи, слышишь? Может, когда-нибудь пригодится.

– Спасибо.

Вот что бы я без неё делала?

– Ложись на кушетку.

Послушно исполняю. Ольга включает аппарат УЗИ и вводит датчик внутрь. Внимательно всё рассматривает и поджимает губы. Не нравится ей картинка. Мне же не видно. Дышу через раз и отчаянно молюсь, ожидая вердикта.

– Я не вижу плодного яйца, – заключает подруга и подаёт мне салфетки. – Если беременность и есть, то либо срок очень маленький, либо найдётся не в матке.

Перспектива так себе в обоих случаях. Остаётся надеяться, что обойдётся. Единственное, что даёт надежду – токсикоз вырабатывается уже после прикрепления плодного яйца.

– Кровь сдай на гормоны, – Оля стягивает перчатки и возвращается за свой стол. – По анализам посмотрим, что гадать на кофейной гуще.

– Хорошо.

Одеваюсь и сажусь напротив.

– Вот, держи, – протягивает мне направление и строго смотрит в глаза. – Ир…

Во взгляде столько всего намешано, что меня едва не прорывает, но я успеваю взять себя в руки. Она искренне переживает и заботится обо мне. Но я просто не могу поступить по-другому.

– Оль, – мягко улыбаюсь ей и сжимаю ладонь. – Я правда отдаю себе отчёт…

– Как знаешь, – недовольно выдёргивает руку и отходит к окну. – Но я сохраню на всякий случай. Вдруг ты передумаешь.

– Да ради бога.

Подхожу к ней и обнимаю за плечи.

– Всё будет хорошо, – утыкаюсь носом ей в волосы. – Я справлюсь.

– Береги себя, – вздыхает Ольга и сжимает мои руки.

Несколько секунд мы просто стоим вот так вдвоём и смотрим в окно на падающий снег. А потом я ухожу. Не прощаясь. Уже опаздываю, но нужно сдать кровь на гормоны и бежать на подстанцию.

Сын…

Всё, что могло взорваться внутри меня, рвало внутренности на куски все последние дни. Сижу, смотрю на фотографию мальчишки и пытаюсь уложить в своей вселенное это событие – у меня есть сын.

Думать в перспективе было гораздо проще. Я, как любой нормальный человек, представлял себе этот процесс «от» и «до». Новость о беременности, токсикоз, селёдка с арбузом в три часа ночи, первые толчки в мою огрубевшую ладонь, лежащую на животике, рука моей женщины в моей руке во время родов, первый крик, первый раз на руки… Я всё это видел со стороны. На моих глазах выросло четверо мальчишек вместе с сыном друга, Руслана Грановского. Сейчас этот сценарий жёстко сломали, буквально ударив меня под дых такой простой фразой:

«У тебя есть сын»

Взрослый, пятнадцатилетний.

И, блядь, я не один уже в этом чёртовом мире. Сын…

Точно мой?

Сижу, как дебил, на пальцах считаю и пялюсь на фотку. Мальчишка смотрит на меня оттуда. И его взгляд начинает казаться мне не упрямым, а обвиняющим.

Та близость с Ирой. Наша единственная связь. Незащищённая. У меня крыша от неё ехала, чувствовать хотел без резины, присвоить. Мы же всё решили тогда с ней. Моя. И я впервые в жизни башку выключил и позволил себе чувствовать влюблённость в тридцать. В девочку, которую почти не знал! Всё на порывах. Точно как мальчишка.

Все же ошибаются, правда?

При моём статусе и негласном звании ошибаться – непростительная роскошь. Это другие могут встать, отряхнуться и пойти дальше, исправлять, просить прощения. У меня каждый шаг вперёд – это десяток вариантов уйти в любую из сторон света. И тут ушёл, только не туда. С головой в женщину. Семью хотел. Задолбался быть один.

Сын…

Пробую на языке это слово. В новом контексте оно ощущается иначе. «Сын друга» – звучит понятно и естественно. «Мой сын» – пробивает грудную клетку и попадает прямо в мотор, молотящий в последнее время на пределе. Он буксует, останавливается на доли секунды, и всё вокруг тоже останавливается: люди, частицы пыли в воздухе, дыхание…

Удар, ещё один удар, ещё.

Всё заново. С новой силой, в рёбра, в горло, в живот. Сердце стучит везде, словно испугалось, что может больше никогда не забиться.

Я отец…

Ещё одна интересная, ранее недоступная мне формулировка.

Егор Павлович звучит определённо лучше, чем Асадович.

Ох, Ира, Ира… что же ты, мать твою, сделала?! Я же тогда в коляске своего ребёнка, получается, видел? Ты почему мне сейчас про него не сказала? Не заслужил?

Может, и так.

Дуня сопит мне в затылок, разминая плечи.

– Правда же похож, – бормочет девчонка.

– Помолчи, – прошу её.

Мне нужно ещё немного тишины, чтобы пальцы перестали дрожать. Нет у меня права на слабость. Никогда не было, а сейчас нет тем более.

– Поехали, – резко поднявшись, говорю Дуне.