И что я, с историей Авалона не справлюсь? За два-то месяца? На уровне школьной программы? Хо-хо!

— ДОПИЛ? ВЗБОДРИЛСЯ? ШУРУЙ В ДУШ, ВОНЮЧКА!

— А ты — душнила. Невидимый, несуществующий душнила! — огрызнулся я. — Будешь плохо себя вести — пойду к психиатру. Или к экзорцисту. Вытравлю тебя этими, как их… Препаратами для глистов! То есть — от глистов.

— НЕ ПОЙДЕШЬ! НЕ ВЫТРАВИШЬ!

— Не пойду, не пойду. Сам разберусь. Я с язвой разобрался, с миафасциальным болевым синдромом разобрался, а с тобой, душный ты глюк, и подавно разберусь! Sapienti sat, говорите? Разумному — достаточно? Вот и мне хватит собственных сил!

Я зашвырнул ношеное нижнее белье в ванную, чтобы постирать его по студенческому методу — по ходу совершения гигиенических процедур, потом нашел в рюкзаке кусок пахнущего дегтем армейского мыла, сходил в комнату за полотенцами (они нашлись в одном из бесконечных ящиков комода) и, наконец, вознамерился помыться.

Сначала выкрутил холодный вентиль — трубы исторгли стон умирающего кита и каплю ржавой жижи. Потом — крутанул горячий, и смеситель затрясся в предсмертных конвульсиях, громко завыл, и лейка душа выдала мне на башку в качестве аперитива порцию кипятку, потом — ведро ледяной, как сердце бывшей, воды, а чуть позже — меня окатило с ног до головы ядреной порцией оранжевой жидкости!

— А-а-а-а-а-а!!! — завопил я, подпрыгнул едва ли не до потолка, оборвал клеенчатую занавеску вместе с держателем, и хотел было уже сбежать из ванной, но тут водопровод смилостивился, и полилась прекрасная, теплая, ровно такая, какая надо, водичка.

— Сосед! — раздался мужской голос из-за стены. — Ты вернулся, что ли? Чего орешь?

— Вернулся. Ошпарился! — откликнулся я куда-то в пространство.

— Надо ж было слить воду-то сначала! Тебя ж полгода не было! Ну, будет наука…

— Будет!.. — со слышимостью тут дела обстояли точно, как в наших «хрущевках»: просто прекрасно. То есть — очень дерьмово. Слышно было все, что нужно и все, что не нужно.

Я постелил сразу на диван какую-то линялую простынь, кинул сверху подушку, укрылся тем самым пыльным клетчатым пледом, повернулся на бок — и вырубился практически моментально. Какие-то пару секунд что-то на краю сознания мелькало, про дракона, Малюту Скуратова, Святого Георгия и копье, и мне почему-то все это показалось очень важным, но я слишком устал, так что сконцентрироваться не удалось категорически. Я уснул.

И не мешали мне ни орущие под окном коты, ни пьяные разговоры орков в беседке, ни насыщенная сексуальная жизнь четы Шиферов, за которой весь подъезд мог следить в аудиоформате, в режиме реального времени.

— Двери закрывать не пробовал? — спросила Наталья Кузьминична Пруткова. — Совсем дурак?

— Ой, да кому я надо… — вяло отмахнулся я, пытаясь открыть глаза спросонья.

— Давай, расплюшчвай вочы! — внезапно по-белорусски заговорила опричница. — Кошмарно звучит, кстати. Вы, белорусы, как раз те самые черти в тихом омуте. Хрен разберешь, что у вас на душе. В какой момент вместо бульбы в вашей руке появится граната — сие тайна, покрытая мраком. Так вот: что это за фраза вообще такая дикая — «расплюшчвай вочы»? Бери молоток и расплющивай?

— Ничога вы не разумееце у сакавiтай ды мiлагучный мове… — откликнулся я. — Как будто по-русски ничего не звучит странно! Почему Настя — женское имя, а ненастья — плохая погода?

— Что? — удивилась она.