— Очень любезно с вашей стороны. Но что взамен, кроме декларации о сотрудничестве?

— Один из моих учителей сказал: если в Европе останется всего два пациента, способных заплатить за наш раствор, им нужно предложить только одну дозу. Абсурдная ситуация, когда наши империи враждуют, поездки подданных ограничены в обе стороны, рано или поздно закончится. Мы не хотим демпинга, чтобы наши клиенты, посчитав сто шестьдесят экю за грамм разведенного раствора плюс восемь экю за бустер слишком большой ценой, кинулись к вам в надежде получить дешевое исцеление. Своих врачуйте хоть бесплатно. Вас устраивает предложение?

— Разумно. За коллег, правда, не поручусь.

Интуиция подсказывала: немец не врет. Возможно — не договаривает. Желая проверить его рекомендации, Несвицкий вызвал верную Стефу и рассказал, как использовать немецкий заменитель.

Результаты появились к вечеру, но несколько противоречивые. Эффект был налицо, но явно недостаточный. Маги рассчитали дозу, чтобы пациент испытал облегчение, вот только для полного выздоровления требовалось больше. Как минимум, еще несколько инъекций.

— Я все равно не понимаю экономику, — признался Несвицкий, вновь встретившись с гостем. — Три дозы вы продаете примерно за пятьсот экю. Дорого. Но гораздо дешевле хирургических операций или длительного лечения обыкновенными препаратами. Почему основная масса больных в Европе не обращается к вам?

— Вы же слышали: предложение обязано быть многократно ниже спроса, — пожал плечами Зусман. — Я никогда не отдам эликсир здоровья клиенту с улицы. Каждый из целителей десятилетиями сотрудничает с родовитыми семьями, с банковской элитой. Товар для избранных, отработанная столетиями система.

Он не угрожал, напротив — пытался расположить к себе. Но подтекст не разглядел бы только слепой: попытка подорвать налаженный столетиями бизнес повлечет реакцию. И никакая зачарованная плазма не приживит отстреленную голову. Поэтому ссориться с таким вероятным противником — себе дороже.

Расстались на хорошей ноте. Несвицкий подарил Зусману термос, содержащий пробирку с охлажденной зачарованной плазмой самой высокой концентрации — для опытов в Берлине. Сам же передал главврачу бумаги с технологией приготовления бустера и засел за расчеты: сколько ему понадобится времени, если трудиться с прежней отдачей, но вводить разведенную жидкость вместе с немецким препаратом. Оказалось — всего несколько дней!

Отложив расчеты, он расслабился на кресле и отправил потоки силы, обычно струившиеся в направлении сосуда с водой или плазмой, внутрь себя самого, как советовал Зусман. Почувствовал жжение, когда концентрировался на каком-то из внутренних органов. Перебирал их по одному, насыщал, но очень осторожно, как оранжерейные растения под капельным поливом. Через полчаса почувствовал полное истощение дара. Зато тело словно переродилось. Заиграла каждая жилка. Хотелось надеть кроссовки и зарядить марш-бросок по окрестным холмам. Мужские желания забурлили настолько, что Ольгу вечером лучше обходить по противоположной стороне дома!

Правда, к вечеру прилив иссяк, накатила усталость. Зусман прав: надо заниматься собой ежедневно.

Когда садился во внедорожник, чтобы ехать к Благоевичам, мимо проследовала длинная цепочка камеонов: две автоцистерны с дизтопливом и бензином, фуры с эмблемами торговых компаний. Через хорватский блокпост двинулся транспорт, блокада закончена! Правда, ездить пока смогут только переболевшие гриппом водители, иначе придется лечить излишне самонадеянных.

Дома Николай поднял трубку телефона и набрал длинный номер, оставленный Пешичем, дождался гудка после серии коммутационных щелчков. Потом код Нововарягии, Царицыно. Только бы она не на дежурстве…

— Алло? — голос Марины был едва различим через помехи, но это точно он. Любимый, по которому так соскучился…

— Привет, родная. Ольга и Милош передают тебе привет. Миха, наверно, тоже, но он убежал играть.

Пытался выдержать шутливый тон, а сам едва проглотил комок в горле.

— Коля… Ты⁈…

В трубке то ли новые помехи, то ли рыдание, попробуй разбери.

— Я, конечно, любимая. У меня хорошие новости: уже все заканчивается. Скоро вернусь. Пригласим Благоевичей? Хотя бы Ольгу с сыном? Здесь будет неспокойно.

— Привози! Пусть приезжают все трое! Только скорее, Коля… Мне без тебя невмоготу. Боря рассказывал — ты работаешь на износ.

— Меня износить невозможно! Дети в порядке?

— Они здоровы, но скучают по тебе. Когда мы увидимся?

— Точно сказать не могу. Вопрос нескольких дней. Ну — неделя. Передай в больнице — скоро выйду на работу. Раствор у них не кончился?

— Экономят. Коля… Я тебя готова была растерзать, когда узнала, что остался в Сербии. Теперь решила — если не вернешься до конца апреля, приеду сама, и никакой Бундесвер меня не остановит!

— Меня тоже! Вернусь. Иногда буду звонить. Со связью плохо.

— Кушаешь?

— Твоя кузина меня раскормила — в дверь не влезу.

Они болтали о совершенных пустяках, хотели сказать очень многое. Несвицкий не успел произнести главное — как он любит Марину и детей. Связь прервалась. Повторный набор уперся в короткие гудки.

Ничего. В крайнем случае сгоняет к Пешичу на КПП и наберет напрямую с его телефона. Пусть потом удивляются счетам за разговор с Царицыно.

Этот вечер стал самым мирным и спокойным в Сербии за прошедшие с марта недели, потому что на следующий день Бундесвер начал наземную операцию. Кайзер издал указ о введении в протекторате чрезвычайного положения, роспуске всех скупщин и самодеятельных советов вроде «Слободной Србии» Давидоваца, полновластии гауляйтеров, создании комендатур, закрытии независимых СМИ, введении военно-полевых судов… И в ближайшую ночь мощный взрыв разнес на куски пролет важнейшего железнодорожного моста на севере страны. Бахнуло в точно рассчитанный момент, когда по мосту шел эшелон с немецкой пехотой. Вагоны ссыпались в Дунай, большинство солдат и офицеров погибло. Вспыхнул склад ГСМ расквартированного под Белградом авиационного полка. Сербы начали сопротивляться — отчаянно, но неорганизованно, без централизованного командования.

Радио стало основным источником новостей, особенно хорватское — его дикторам было что рассказать. Командующий операцией германский генерал узнал об отказе подчиниться со стороны командира хорватского военно-полицейского батальона в Белграде, и, недолго думая, приказал арестовать весь личный состав, а каждого десятого — расстрелять. В результате все заводы в Хорватии с участием германского капитала охватила забастовка. Роты в бановинах соединились с протестующими сербами, забыв на время о многовековой национальной вражде.

Коротковолновая радиостанция, доставшаяся от группы Зейдлиха, ночью приняла приказ из Москвы: не препятствовать посадке транспортных самолетов на дорогу около уничтоженного корпуса БиоМед, прибрать ее от обломков и обозначить. Через сутки, ровно в полночь, вдоль шоссе вспыхнули костры.

Ждали четверть часа, пока не послышался звук авиационных моторов. Несвицкий приказал сопровождавшим его полицейским Ковачича срочно отбежать подальше и залечь. Если немцы перехватили и расшифровали переговоры, из самолетов по повстанцам запросто хлестнут пулеметные очереди…

Но такого не произошло. Пара машин с включенными аэронавигационными огнями пронеслась низко над полосой. Один самолет развернулся. Пилот мастерски притер его на три точки у самого начала полосы и остановил после пробега. Затем приземлился и второй.

Их опознавательные знаки едва различались в темноте, и Несвицкий приближался очень осторожно. Как и полицейские, тащил на себе зачарованный бронежилет, а руки сжимали немецкий пистолет-пулемет. Один выстрел с той стороны, и они покрошат всех прилетевших.

Напряжение отпустило, только когда из первого открывшегося люка на асфальт спрыгнула очень знакомая крепкая фигура. Обознаться было невозможно.

— Борис!

— Николай! Жив, чертяка усатый!