— Слободан! — спросил он капрала. — Знаешь такого — Ваня Гудурич?
— Наравно! Все его знают, он всех знает. Они с Ивонкой, это его жена, делают единственную газету в бановине и четыре часа в день балбочут на УКВ-радиостанции.
— И где же его радио-пресс-центр?
— Да совсем рядом.
— Будь любезен, Слободан, проводи нас к этому местному дарованию. Тем более, разговор предвижу трудный, представитель закона не помешает.
Капрал оставил рядового патрульного за старшего, в том числе ответственным за трех невольников, побега которых никто не опасался — их можно было выдворить из камер только силой. Сам возглавил маленькую процессию, гордо накручивая усы. Помочь волхву-спасителю считалось в городке самым почетным делом.
«Пресс-центр» представлял собой беседку, увитую виноградными лозами, на которых еще не проклюнулись листики. Наверно, в летнюю жару здесь приятно скрываться от прямых солнечных лучей.
Сквозь паутину веток виднелся компьютерный монитор с выпуклым стеклянным экраном. За клавиатурой колдовал всклокоченный малый, не обернувшийся, даже когда его собака устроила перепалку с Цербером. Стучал, словно тренировался перед чемпионатом мира по скоростному набору текста.
Слободан тронул журналиста за плечо.
— Оторвись. К тебе пришли.
Лохматый вскочил, узнав Несвицкого, тотчас бросился навстречу. Серб был высокий, нескладный, к тому же прихрамывал. Мятая рубашка и полотняные штаны в пятнах довершали облик человека, безразличного к собственной внешности.
— Господин Пивень! Честь для меня. Хотел просить интервью. Да вы присаживайтесь, — крикнул в сторону дома: — Ивонка! Неси ракию с заедочками. Ивонка? Где же ты?
— Давайте пока без ракии поговорим, — мягко осадил его Несвицкий. Он сел на скамью напротив хозяина беседки, трое сопровождавших и собака по-прежнему стояли как караул. — Расскажите, чем занимаетесь.
— О-о!!! Наша трагедия — это одновременно и золотое дно для журналиста. Как только наладится связь с внешним миром, я отправлю многостраничный репортаж с фотографиями. В Берлин к знакомым, в Великобританию и Америку, потому подготовил версии и на немецком, и на английском. Это будет настоящий взрыв! Миллиарды людей узнают, как власти нас заперли в мешке на верную смерть, и только бескорыстные волонтеры спасли три бановины от вымирания!
— Это ты меня сфотографировал? — волхв положил на стол снимок из «иконы».
— Конечно! У меня десятки ваших снимков. Есть даже цифровая камера. Не думайте, я — профессионал, не просто какая-то деревенская самодеятельность. А откуда у вас это фото?
— Его оформили в рамку словно икону и молились ей. Еще день-два, начала бы мироточить.
Гудурич задумался не более чем на секунду.
— Да! Приходили ваши поклонники. Я подарил им одну фотографию.
— А еще кому?
— Никому… В чем дело?
— Если вы хотите сотрудничать со мной, тем более — писать интервью, не могли бы дать почитать текст вашего репортажа?
— Пока лишь черновик…
— Черновик устроит. Нет, не обязательно распечатывать! Посмотрю с монитора.
Несвицкий провел у компьютера пять минут, убедившись: парень не бесталанный. Сделал десятки душераздирающих снимков с умершими сербами, безутешных родителей, плачущих над телами детей, младенцев с неподвижными открытыми глазами, по лица которых ползают мухи, протестующих женщин возле околотка, требующих расправы над лаборантами БиоМеда, угрюмых пленных немецких коммандос, идущих под конвоем хорватов от больницы к кузову камеона. Отдельно — все члены варяжского отряда, включая улетевшего Касаткина-Ростовского крупным планом. Как вишенка на тортике — тот самый митинг около скупщины, Николай с разных ракурсов — мелким и крупным планом. Десяток страниц текста, расписывающих происшедшее с леденящими душу подробностями, и обещание — продолжение следует.
Да, слов нет — годится для выдвижения на любую крупную премию по журналистике. И одновременно трехсотпроцентная гарания, что из Берлина сюда сорвется целая лавина карателей — закатать Високи Планины в асфальт вместе с жителями и особенно со зловредным господином Пивенем (фу, какая гадкая фамилия), в коем слишком многие узнают… присутствующим необязательно знать — кого именно.
Когда Несвицкий высказал свои соображения вслух, Гудурич взвился как сигнальная ракета.
— Вы намерены запретить мне публикацию⁈ Не имеете права! У нас свобода прессы!!!
— А также право на жизнь, — Николаю стало немного смешно, несмотря на дикость и абсурдность ситуации. Они всерьез рассуждают о гражданских правах на земле, где действует оккупационный режим плюс особое карантинное положение? Сдержавшись, продолжил: — Допустим, тебе плевать, что немцы меня увезут в клетке, прикуют цепью к батарее в каком-нибудь отделении БиоМеда и заставят до смерти зачаровывать плазму для них. Но без этой плазмы останутся сербы. В трех бановинах не менее пятнадцати-двадцати тысяч человек в стабильно-тяжелом состоянии, удерживаемые от смерти обычными тонизирующими препаратами. Ждут зачарованный раствор. Ты намерен их убить ради своих амбиций? Так прогуляйся к околотку, посмотри, как ваши земляки тянут руки к горлу несчастных лаборантов, причем, скорее всего, ни один из них не виновен в оплошности. Ты же сознательно и целенаправленно умертвишь тысячи сербов — только в угоду честолюбивым амбициям. Боюсь, после этого тебе не найдется места не только в Сербии, но и вообще на Земле.
— Но как же…
— Давай по-хорошему. Этот материал, бесспорно, нужен, но на несколько дней позже. И с моего ведома — когда и что давать в эфир. Ты же не убийца?
— Нет, конечно, — Ваня судорожно глотнул, гоняя кадык вверх-вниз по длинной шее. — Только свобода слова…
— Свобода слова — высшая добродетель цивилизации. Надеюсь, мы друг друга поняли. Завтра часов в одиннадцать приходи в больницу — писать интервью. Можешь ракию с заедочками захватить, для смазки разговора. Пока!
Несвицкий хлопнул журналиста по плечу и двинулся к выходу. У калитки дал знак своей команде повременить. Прислушались.
— Гав! — сказал Цербер.
Действительно, из беседки донесся тихий звук — попискивание и словно перекатывание пригоршни камушков в стакане.
— Подключается к Сети, — прорычал Слободан.
— Но телефонной связи с внешним миром нет же? — удивился Олег.
— Местная работает. Значит, сливает данные кому-то, кто может передать дальше. Брате, не возражаешь, если я от имени начальника полиции конфискую компьютер? — хищно осклабился капрал.
— Действуй, Слободан!
Когда полицейский отключил от розетки модем, вытащил провода из системного блока и объявил, что оборудование конфисковано, Гудурич заломил руки под немыслимым для человеческой анатомии углом, а его вопль стоило записать на магнитофон, чтоб по ночам отпугивать кладбищенскую нечисть. Несвицкий пожалел, что поганца вылечили в числе первых, а не записали в самый дальний конец очереди.
На улице Василий указал на тонкий телефонный кабель, тянувшийся от беседки к столбу на улице.
— Принести лестницу? — предложил капрал.
— И так справлюсь.
Снайпер просто взлетел, обрезал десантным ножом провод у столба, смотал два десятка метров и снова обрезал.
Полицейский едва не выронил компьютер от неожиданности. Он никогда не видел воочию боевого волхва со способностью к полету.
Конечно, найти новый кусок кабеля и присоединить — возможно. Но Ваня относится к умельцам чесать языком, а не работать руками. К тому же, пометил себе мысленно Несвицкий, надо не забыть сказать местным связистам — не торопиться с ремонтом телефонной линии нахала.
Они не видели, как журналист, убедившись, что четверо обидчиков свободной прессы удалились, принес из дома ноутбук и, злорадно ухмыляясь, включил разъем провода во встроенный модем. Выругался, обнаружив, что линия приказала долго жить. Тогда, вставляя дискету за дискетой в щель дисковода, сбросил данные. С дискетами в кармане выкатил из сарая мопед и двинул прочь, надеясь на помощь знакомых, у кого сохранился коннект с внешним миром. У хорошего репортера всегда много нужных связей!
