Утро встретило их пением птиц, пока еще скудным, это ближе к маю пернатые заголосят на все децибелы. Малкович развел костерок из очень сухих хвойных веточек, почти не дающих дыма. Несвицкий наполнил котелок водой из речки, она здесь чистая и после кипячения наверняка безвредная. Горячей едой они не могли себя побаловать, но хотя бы кофе…

— Вот су-ука! — Василий едва не расплескал напиток, звонко шлепнув себя по физиономии, прибив комара. — Еще даже апрель не начался, а кусаются, демоны летучие.

— Ты тоже — летучий демон. А твоя винтовка пострашнее комариных укусов, — хмыкнул Черненко. — Что гонишь на своих?

— Какие «свои»… Я же кровь не пью! Только пиво. И не на задании.

— Кстати, господин снайпер верно обратил внимание: для кровососущего гнуса слишком ранняя пора, — заметил Дворжецкий. Он пил кофе, стоя в такой позе, будто у него за спиной виднелась грифельная доска в два человеческих роста, а его речам внимала сотня студентов. Львиную седоватую гриву он отказался стричь на корабле, хоть ему предлагали: и в походе легче, и экономия каких-то там граммов веса. — Предполагаю, что виной тому аномально ранняя весна, теплая даже по меркам этого южного региона.

— Профессор, а инсекты передают вирусные инфекции? — поинтересовался Несвицкий.

— И вирусные, и бактериальные, князь. Но научно подтвержденные факты заражения относятся только к тропическим широтам. Так что, уважаемый, это не наш случай. Пока мы не в контакте с больными, нам ничего не грозит. Далее помогут маски и респираторы.

После завтрака уничтожили следы своего пребывания и двинулись вперед на юго-запад, где по пути, если верить карте, находился достаточно уединенный хутор.

Настоящие партизанские леса, думал Николай, преодолевая очередной подъем, продираясь через кусты или обходя по длинной дуге непроходимую без альпийских кошек скальную стену. Именно в такой местности воевали сербские партизаны Иосипа Броз Тито, кстати — хорвата по происхождению, удерживали свободной от немцев и хорватских усташей огромную Ужицкую республику. Почему здешние столь пассивны? Из-за того, что нет надежды на Большого Друга — Советский Союз? Но народное восстание королевских четников и югославских коммунистов началось до 22 июня 1941 года, то есть до нападения Германии на СССР. Что-то здесь пошло не так…

— Вот он, хутор! — остановил отряд Касаткин-Ростовский.

Он передал бинокль Несвицкому. Слабенький, зато легкий, тот отчетливо приблизил усадебный дом, россыпь строений, сад, трактор без кабины и прочие детали сельского быта. Печная труба слабо дымилась, выдавая присутствие людей.

— Нужно разведать, — сказал Николай, опустив бинокль. — По возможности купить продуктов. Мне, Борис, плохо чаруется на пустой желудок.

И правда, завтрак у всех летунов словно провалился в бездонную бочку. Летели недолго, но несли много, боролись с ветром и буксировали пассажиров. Соответственно — поистратили «нажитое непосильным трудом».

— Николай, остаешься за старшего, — стал командовать Касаткин-Ростовский. — Докиш! Малкович! За мной. Милица, надень только кепку и шарфик вместо черной шапки, а то слишком на солдата похожа.

Душан тоже попытался преобразиться, нацепив на голову серую шайкачу, шерстяную пилотку совершенно невоенного вида, весьма распространенную в Сербии.

За полчаса их троица добралась до хутора. Их приветствовал громкий лай цепного пса. Но навстречу им никто не вышел. Странно…

Борис поднялся на крыльцо и стукнул в дверь. Ее открыла довольно молодая женщина, но странно изможденная. Тотчас закашлялась, отступив на шаг и прикрываясь полотенцем. Победив приступ кашля, немедленно затянулась папиросой и снова закхекала, как готовая модель для социальной рекламы «курение убивает».

— Респираторы! — скомандовал князь и первым натянул его на себя, продолжив по-немецки: — Фрау! Гутен таг! Мы — команда врачей из Берлинского госпиталя. Проверяем карантинный режим около зоны. Есть заболевшие?

Малкович повторил тот же текст по-сербски.

— Все болеем… Муж, оба сына, младший — совсем плох… Никакой помощи не дозваться! Этот сербский грипп всех нас уложит в могилу!

Хворь, как и ожидалось, получила свое имя.

— Фрау! Позвольте нам взглянуть.

Они беспрепятственно ступили внутрь и прошли в спальню. Милица бросилась к кровати паренька лет шести-семи.

— Потеря сознания. Высокая температура. Зрачковая реакция… а, плевать на подробности!

Она быстрыми движениями достала шприц и флакон с зачарованным раствором, набрала три кубика и, протерев сгиб локтя спиртом, не без труда нащупала иглой синюю жилку вены.

Глядя на ее манипуляции, князь вдруг почувствовал такой прилив гнева, что аж покраснело перед глазами. Ведь у кайзеровцев есть свои вариации волшебного раствора! Николай — мощный волхв, но, конечно же, не чемпион мира. Дело в другом. Раствор дорог и через какое-то время теряет лечебные свойства. Несвицкому предлагали несметные тысячи экю за склянку при условии продажи за границу, тамошние дельцы наверняка надеялись перепродать вдвое или втрое дороже… Хоть сербские крестьяне — производительный актив в экономике Рейха, дать им сдохнуть, выходит, рентабельнее, чем переводить на них раствор. Недаром Коля зовет немцев странным словом «фашисты». Пусть непонятным, но он столько гнева и горечи в него вкладывает…

— Если лекарство подходящее, то вашему дечко станет лучше примерно через полчаса, — заверила Милица. — Если нет… его срочно нужно вести в больницу.

— Муж не сможет сесть за руль, — всхлипнула хуторянка. — Да и через пост не пустят. Я пробовала вызвать врача по телефону. «Ждите». Через день снова звоню. Больничарка с раздражением крикнула: «Жди, залупача!»[1], и бросила трубку.

— Мы так не поступим, — мягко возразил Душан. — Позвольте осмотреть остальных больных.

Касаткин-Ростовский, не привлекая внимания, скользнул в коридор и поднял трубку телефона. В наушнике тишина — линию отключили. Стало быть, границу карантинной зоны расширили, и хутор внутри нее. Германские власти уведомлены, что здесь тоже обнаружились очаги заболевания.

Милица тем временем извела под ноль все запасы чудодейственного раствора, розданные им перед вылетом. Последнюю инъекцию сделала хозяйке хутора, а сама пошла навестить ее младшего. Мальчишка открыл глаза и, увидев незнакомку, до глаз укрытую респиратором, выше — прозрачная маска, слегка испугался.

— Кто ты, тетка?

Мать с криком радости кинулась к малышу. Пришел в сознание! Ее самочувствие моментально улучшилось, даже до того, как заработало чудо-лекарство Несвицкого. А вяряги переглянулись: и без слов ясно, что раствор действует. Значит, не все потеряно. Надо лишь быстрее добраться до эпицентра, там дело упрется лишь в «производительность труда» волхва.

Стоило только заикнуться о продуктах, как хуторянка мигом собрала им корзину с мамалыгой, копченым мясом, булочками кифла, овощами и фруктами, налила целый бидон кофе, извиняясь, что он — плохой, практически «сиктеруша»[2], а ждать, пока сварится свежий, троица отказалась, как и женщина от денег, которые ей предлагали. Жизнь и здоровье всей семьи — дороже целого мешка экю.

Приподнятое настроение развеялось как дым, когда Касаткин-Ростовский в сопровождении двух сербов вернулся на опушку. Василий лежал на земле, кашлял, лицо малиновое, изо рта валила пена. Оставшиеся уже были в респираторах. Осмоловский, опустившись на колени, ввел больному четыре кубика раствора.

— Боюсь, эти игрушки можно выбросить, — Несвицкий провел рукой по респиратору. — У Василия ни с кем не было никаких контактов сутки, не считая Иосифа, но тот выглядел здоровым как царь Соломон. Да и мы ехали в том же автобусе, но никто не подхватил заразу. И вот — у нашего товарища все те же симптомы, что передавали по радио. Значит, заразился не воздушно-капельным путем.

Борис вспомнил проклятия снайпера, укушенного ранним комаром, но поостерегся озвучивать гипотезу, глядя на непреклонное выражение профессорского лица.