Я купил себе японскую куртку на синтепоне: холодно стало в моей прежней. И тут понял, что это единственная и последняя покупка для себя из всех заработанных за полгода денег.
Неожиданно я получил приглашение в дом к своей бывшей. Через Ивана Павловича. Зачем ей это надо? Из-за непонятных расстояний Москвы пришел раньше времени и застал в квартире одного хозяина.
– Последние штрихи для праздничного стола, – объяснил Радик отсутствие жены. – Скоро будет. А мы пока, чтобы не терять время…
Он достал бутылку и (вот придумать же, разгадство!) налил мне огромный фужер под самый обрез.
И тут я не выдержал:
– Слушай, ты, космонавт из тарелочки, а тебе известно, что я всего лишь подсобный рабочий на стройке – землю копать, бетон месить, грузы стропить… И вообще никакой я не Саша, а тот самый бывший муж твоей жены, кого бы ты точно видеть в этой своей жизни не хотел.
– Я догадывался, я чувствовал, – забормотал он.
– Чего ты догадывался? Вам же в голову не придет: если нормальный человек появился в вашем доме, он уже никогда не покусится на ваше имущество, пусть это будет даже женщина, с которой он когда-то задыхался в объятьях. Вы сами воры по сути своей, так и норовите что-нибудь друг у друга стянуть… Саша! Сына своего так назовите, хорошее имя.
И тут он кинулся драться.
Подошедшая вскоре хозяйка застала меня сидящим на диване, а своего мужа – у меня под задом в бельевом диванном ящике. Он никак не хотел там утихомириться – ну не связывать же хозяина в его собственном доме! Я пообещал прибить крышку гвоздями намертво, с тем и ушел.
Любить нельзя много. Любить нельзя часто. Любить нельзя ни умно, ни глупо, ни каким-либо другим образом…
Ну, кто там провозгласил, что лишь благодаря узам любви наша жизнь перестает быть кратким эпизодом и обретает смысл вечности?
Это все от слабости, это от бессилия, это от невозможности захотеть вдруг и сделать это!
Я вчера влюбился – бред, вранье, сказка про аленький цветочек, начатая с конца!
Я мало молитв помню, но почему-то все время повторяю слова из колыбельной, которую моя давно забывшая все на свете жена сочинила сыну:
– Мальчик мой! Не теряйся в ночи!
Таня! Танечка! Танюша! Ты рассеяна по белу свету! Я не разменивал тебя, не тратил по мелочам! Я не разносил твои запахи по безумным своим походам, не развеивал медные волосы по шалым ветрам. Я просто увидел тебя, но не нашел. У меня было мало времени и оказалось его так много!
И кто-то вероломный поместил тебя во все, из чего создан этот мир!
Я иду по Москве – в новой куртке, свободный и счастливый. Мы неделю не виделись с Иваном Павловичем (я попросту не выдержал, сбежал от него), однако он каким-то фантастическим образом отыскал меня. И вот я отправляюсь по указанному адресу.
– Эй, дядька!
Меня окликает человек как минимум вдвое старше меня. Видок еще тот, не иначе только что с гор спустился. У нас дома их много – соседи. Республика у них теперь. Своя.
– Алтаец, что ли?
– О! Как узнала?
И он взялся оглядывать себя, будто табличку искал, где написано, кто он такой есть. Со смеху помереть! Малахай с лисьими лапами, какое-то подобие стеганого халата, мягкие сапоги с галошами. Вообще-то можно еще с казахом спутать. Кто не разбирается толком.
– Мне, дядька, больница нада…
– Так их тут немерено.
– Мне особо нада, вот.
Он протянул бумажку с несколькими строчками, среди которых я разобрал слово «Бурденко».
– Ясно. Тебе лучше всего к постовому подойти, так-то никто не скажет, тут все или приезжие (вроде нас с тобой), или гордые старожилы. Понял?
– Понял.
– А что ж ты в такую даль приехал, у вас там шаманы, говорят, лучше всяких докторов лечат. Чего к шаману не пошел?
– Это которые экстрасенсы, что ли?
– Тьфу ты! – махнул я рукой, утверждаясь в мысли, что уголков с нормальной человеческой жизнью уже не осталось нигде. – А мы все равно рванем в Шамбалу! Точно, горный орел?
Иван Павлович насовал мне денег в карманы на билеты до дома. На первый случай, до зарплаты.
– А я бы все равно рассказал ему, кто ты есть на самом деле: с друзьями нельзя иначе.
Это, понятно, о моей бывшей и ее нынешнем.
– Странная у вас тут дружба… А во-вторых, не я этот цирк затевал. Ладно, проехали! Как там моя землячка, встречаетесь?
– Галина-то? Это отдельное собрание изящной словесности. Я ее прописал у людей в Крылатском, нормально с меня взяли, не постеснялись. А через несколько дней – вестовой к ним из местной власти: мол, вас сносят, здесь будет строиться какой-то спорткомплекс. А это что означает? Каждый законно прописанный гражданин имеет право на собственную жилплощадь. Ей как минимум надлежит получать однокомнатную квартиру. Хозяева ко мне с отступными: давай, мол, назад ее забирай, хоть за тройную плату. Я-то что, пожалуйста! Только паспорт с пропиской уже не в моих руках. А она не дура…
Московская квартира прямо с неба! Ха! Вот они, провинциалы!
– Слушай, я сейчас загнусь от восторга! Это вас-то, жучар московских, так обуть! Давай, я следующую вам подвезу! Да я готов вернуть все твои червонцы и топать до Барнаула пешком, чтобы больше времени хохотать было!
– Если уж о червонцах, это я вернул твои. Ты полный дурак, но парень неплохой. Я тебя к делу не зову, не будет из тебя дела. Меси свой бетон – меньше яду хапнешь. Кстати, вот тебе для смеха еще: она с меня за ночь по четвертаку берет.
С этими словами он отвел меня на кухню, где посреди помещения стояли две огромные запечатанные коробки.
– Здесь еда вкусная, считай, подарок к Новому году. Одну тебе, другую – на телевидение, сам знаешь кому.
– О-о-о! Ковровая дорожка с бриллиантами!
– Нет, ты точно дурак!
И тут – о диво! – я впервые увидел, как он улыбнулся. И ведь действительно, до того в голову не приходило, что он никогда не улыбается. Улыбка у него оказалась такой детской, беспомощной, удивленной. Вот пришел к тебе Дед Мороз, вытащил из мешка огромного робота, напичканного электроникой, – мечту любого мальчишки. А ты ждал щенка, ты слышал, как родители обсуждали новогодние подарки, укрывшись в спальне. И слышал про щенка…
– У меня в Долгопрудном дочка живет, Даша. Веришь, нет, а мне никто на этом свете больше не нужен!
Глава шестая
– Сынок, ты помнишь эту колыбельную? Мама ее пела тебе, когда ты уже был большой. «Мальчик мой, не теряйся в ночи!»
– Нет, папа, не помню…
Я придумал этот город!
Я придумал дом под названием «небоскреб», который не выше обычной хрущевской пятиэтажки. И сами хрущевки в небывалом количестве придумал я. Если, допустим, начать сносить их такими же темпами, как в Москве, две трети барнаульцев окажутся без жилья. Я придумал яму в районе улиц Гоголя и Короленко, куда скатывается весь холод с городских проспектов и переулков и все выхлопные газы. Я придумал закуток в старом деревянном доме на улице Никитинской, где можно с товарищами хоть сутки напролет играть в карты и пить портвейн. И никто никогда тебя не погонит оттуда. И полицию не вызовет. Я придумал новую архитектуру, когда на самом высоком месте города построили самые высокие дома. И стало казаться, что эта нависшая над Красноармейским проспектом громадина рухнет однажды и погребет под собой полгорода. Я придумал Светку с улицы Пушкина, 62 и сам себе воткнул в ногу нож, чтобы показывать потом друзьям, как пострадал за любовь от местных Светкиных ухажеров…
Вот я и услышал наконец!
– Да что ты мог здесь придумать, послевоенный выкормыш, когда город старше тебя почти в пять раз!
А вы, господа материалисты, головы разверните, устали, поди, глаза носить с одной стороны! Я родился в бараке где-то в районе улиц Червонной и Бриллиантовой (а вы говорите, у советских чиновников не было чувства юмора!). Так вот, интересно, был бы я, если б не было барака? А с другой стороны, был бы барак, если б не было меня? Для вас все вроде здесь очевидно, да так ли это на самом деле?
