Ах, это водитель мой и предводитель! Он, видите ли, не пропал и зовет не пропасть меня. То есть он-то пропал давным-давно, только не знает этого.
– Семёныч! – Телефон работает исправно. – Я тут обнаружил у тебя в каморке еще одну дверь – белую с серебром, богатая такая. Ее куда?
– На мой фальшбалкончик.
– Так там же натуральный дуб, новье!
– А ту – в комнату отдыха… или в туалет. В общем, куда хочешь. Конец связи.
Придумали же: современный мир стоит на кладбище великих идей (читай: старых идей)! Легко предположить, что завтрашний мир воссядет на нынешних, во всяком случае отчасти. Можно начинать смеяться…
Я уже говорил, что придумал этот город. Он-то наверняка считает, будто я его дитя. Как бы не так! Да! Но в какой кошмарной полудреме можно было сочинить это дурацкое полукружье вдоль Оби, которое закрыли бетоном, обнесли проволокой и наставили там кучу заводов с охранниками по периметру!.. Да сам же ты и придумал, Иван Семёнович! Войну надо было выигрывать, не до архитектурных красот. Где еще их размещать? Котельный, станкостроительный, Трансмаш… Твои родственники ведь тоже прибыли сюда с одним из заводов – голодные, больные, раздетые. Отогрелись, спаслись. А едва на ноги встали, как Родину пошли спасать, на эти самые заводы пошли. Мамка твоя по семь километров на работу и обратно каждый день вымахивала. А диагноз еще не сняли – цинга, дистрофия. На тех заводах тебе родители и штаны заработали, и хлеб с колбасой, и мандат на дальнейшее проживание на этом замечательном свете. Потом вас всех предали, тихонько увели людей с заводов (как в той сказке – под волшебную дудочку). Да вы и сами хороши! Бежите вот…
Заводы кончились, заборы остались, количество охранников увеличилось, а внутри периметра лепят пельмени из мясных отходов!
Я подхожу к проходной механического завода и думаю, что следующая война будет самая кровавая в истории человечества: пушки из маковых рулетов, снаряды из кулебяк, штруделей и патроны из пельменей.
– Мне необходимо пройти на территорию, – обращаюсь к охраннику у турникета. – Вы не могли бы некоторое время покачать коляску с моим внуком? Он спит и будет спать еще долго.
– Вы с ума сошли, мужчина, я же при исполнении, я в форме, я, я, я…
– Да успокойтесь Вы, пожалуйста, не нужен мне Ваш завод, что я, пельменей не видел? Да и внука у меня никакого нет. А детская коляска… Это я собирал по запчастям пулемет по чертежам из вашего КБ. Вот, получилось то, что получилось…
Я неспешно прошел вдоль бетонного забора и в дальнем углу наружного периметра заметил затянутую грязью и поросшую травой крышку люка. Поковыряв грязь на крышке, с трудом прочел вылитую на чугуне надпись: «Поставщик двора Его Императорского Величества». Где-то этот вензель мне уже попадался… Точно, вспомнил: я поставил его на лицевой части балкона рядом с квартирой Саши Родионова!
Утром видок у всех был еще тот. За исключением Галки – испытанного бойца. Мы и вправду поехали покупать машину. Кто помнит, тот знает. Семьдесят третий год. За машинами трудящиеся люди стоят в очередях по двадцать лет, отмечаясь ночами на тайных сходках. Выбывший из очереди по смерти или другой какой уважительной причине вызывал бурю восторга. В Москве существовала какая-то дурацкая система открыток. Некое ведомство отслеживало твою очередь и оповещало о подходе ее с помощью почтовых карточек. Хороший бизнес! Ивану Павловичу принесли открытку на дом в назначенное время за деньги, равные цене машины.
В общем, в то же утро мы оказались в кабине замечательной «копейки», весь день гоняли на ней по Москве и, что самое удивительное, не совершили ни одной аварии. Иван Павлович не уступал руль никому, даже космонавту в штатском, сопровождавшему нас все время. Притом надо отметить, что сам хозяин авто, по его словам, садился за руль лет тридцать назад. Но как он знал Москву! Мы заезжали в маленькие глухие дворики, и Иван Павлович рассказывал, рассказывал…
– Сломают, – безнадежно махнул он рукой, и мне это тогда показалось верхом безумия.
Как сломают? За что? Как вот это можно сломать? Я без устали крутил головой, разглядывая старинные постройки и вдруг наткнулся взглядом на балкончик. Это же мой балкончик! И литье знакомое, и вензель николаевский посредине!
– Сашка! – заорал я, уверенный, что сей же час из-за шторины высунется всклоченная рыжая борода Родионова. – Сашка!
Трижды за дорогу Галка нашептывала мне, будто ночью она не поддалась на Ванечкины горячие уговоры. Наверно, сильно опасалась, что не услышу с первого раза. По наивности я подумал было, что она боится Юрку, потом понял, в чем дело. Она умнее и хитрее Юрки, меня и даже самого Ивана Павловича вместе взятых.
Когда Галка собиралась на свое место в общежитие, я услышал, как Ванечка обещал ей ковровую дорожку в бриллиантах. Но я уже знал, что нужно Галке. И не сомневался: она это получит.
Мой разводящий и сводящий, мой вечный соглядатай зудит беспрестанно:
– Все хочу тебя спросить: а ты сам-то как определяешь свое сегодняшнее состояние? Как самое ужасное в жизни или бывали времена почище? Мне интересна твоя личная оценка себя. От этого надо плясать, как от той печки. Просеять мусор сквозь колосники головы и определиться. А так можно сколь угодно долго переливать из пустого в порожнее. Я, например, не очень уверен даже в том, что ты можешь решиться на такой отчаянный поступок, как переезд в «центр мира». Ты же в принципе человек абсолютно оседлый и уехать от цивилизации навсегда вряд ли сможешь. Или я ошибаюсь?
Глава четвертая
А как бы мне хотелось увидеть тебя в ряду привокзальных дурочек-побирушек! Со спутанной челкой из-под клетчатого коричневого платка, с присохшей к щеке слюнкой, с кошелкой, из которой поверх мятого пластикового пакета выглядывает надкушенный беляш. От тебя даже перронные полицейские отворачиваются. Чего с тебя взять, разве что вшей набраться…
Для нее я и жил. Вероятно. Для нее и родился. Возможно.
– А мы заведем собаку – беспородную, лохматую, четырехцветную и четырехлапую, и теперь все рассказы про любовь будут называться «Про собаку». Представляешь, вчера на даче (это было почти в полночь, руки-ноги-спины убиты дачной пыткой) я вдруг испекла фантастический пирог! Вот не поверишь, на этой даче меня в который раз преследует тень Адова. Так вот этот пирог пекся для тени. И он получился и вправду особенным! А сегодня запекла мидии… Дома тоже есть твоя тень. Здесь даже что-то большее живет, чем тень. Дух! Так что садимся за стол. У нас обед!
А по телевизору идут титры фильма «Еще раз про любовь».
Таня Пирогова! Вот же! Это ее имя и фамилия! Я почти забыл! Как мог? Таня Пирогова! Таня Пирогова!
Вместо тебя со мной говорят многочисленные подруги, знакомые, не пойми кто. Подозреваю, что во всем этом принимает участие и этот потаенный подсказчик, который, с одной стороны, экзопсихолог, а с другой – эндопсихолог. Я тебе больше скажу (только по страшному секрету!): они даже живут со мной, они прописываются на моей жилплощади, пытаются кормить меня завтраками и рожают детей. Но на самом деле это ты, я знаю точно. И это твои дети! И меня смех разбирает, когда они подносят их, месячных, к зеркалу и угадывают сходство с собой!
– Да скажет мне кто-нибудь, который час?
Молчание.
– Дед, а ты знаешь, какая погода на улице? Какое время года? Месяц? Ты, как всегда, прикидываешься, а ведь все видишь и слышишь. Однако я тебе все-таки скажу, то есть не я, а некто Маркес: «И снова был декабрь, наставший точно в свое время».
Нет, дед, силы наши отняты в сей момент не для того, чтобы мы декабрь (подумаешь, месяц как месяц!) за окном не разглядели, а для того, чтобы не увидели вот эти волшебные гирлянды куржака, в которых забавляется бриллиантовыми играми солнце. За грехи наказывают и так, а не обязательно лишением богатства и даже близких. Ты вот, наверно, они думают, нагрешил больше меня уже тем, что прожил сверх моего целых тридцать четыре года! Простая арифметика – и все?
