Над головой мужчины (я догадался про мужчину: не положат же меня в женскую палату, к тому же размер ступни явно не женский) – белая пластиковая табличка с его фамилией «Ерёминко». Да-да, так и написано, через «и». Инициалы у него «И. С.», и мне почему-то сразу в голову пришло «Иосиф Сталин». Интересно, исправят они ошибку в фамилии? Нет, не это интересно, другое: мужчине, если верить все тому же планшету, девяносто четыре года! На тридцать с лишком больше, чем мне. И мы в одной камере. Простите, палате.

Мужчина в коме, он жутко хрипит, под такие звуки уснуть невозможно.

– Не спите? – уточняет сестра. – Наверно, думы одолевают.

Здесь все ходят в разноцветном – оранжевом, зеленом, белом – и никто не носит бейджики. Наверно, чтобы к ним не обращались. В реанимации не приняты разговоры.

– Который час? – спрашиваю у той, которая перекладывала меня с каталки на кровать.

Молчание. Хотя мы с ней уже успели поговорить. Правда, это был не совсем разговор. При перекладке она обнаружила на мне трусы – небывалый наряд для здешних мест.

– Это кто додумался? – В глазах изумление самой большой неожиданностью в ее жизни. – А ну-ка, снимай немедленно!

И тут я точно ее поразил. Хотя меня привезли сюда не в коме, голова работала не совсем ясно.

– Тогда ты тоже снимай! – брякнул я.

Согласитесь, некоторая логика в моем предложении все-таки была. Если учесть, что прием нового больного в реанимацию происходит в присутствии нескольких персон, кое-кому веселья сдержать не удалось…

Манекенщица Галка приехала в Москву на два дня раньше срока. Ночевать ей в эти дни негде. Я, если честно, тоже плохо представлял, где буду обретаться, однако позвал ее с собой. А мне за несколько дней до нынешнего вдруг позвонила бывшая жена, сказала, что хочет видеть, и назвала адрес, по которому будет ждать. И еще говорила про какую-то компанию, только я не запомнил.

Дверь была филенчатая, старая, но не из тех старых московских дверей, устремленных вверх, к столетним паутинам. Обычная дверь хрущевки начала семидесятых годов. По прошествии трех десятков лет я бы подумал, стоя перед этой охряной дверью: «Подарить им, что ли»

Настороженная, выскочила моя бывшая жена.

– Значит, так, – торопливо зашептала она. – Нинка, нахалка, успела настучать – он про тебя знает. Ну, мало ли что было. Все равно ты – не ты, понял? Тебя зовут Саша, понял? Мы знакомы, но так, по работе. Ты с девкой? Это хорошо. Кстати, где подцепил-то?

– Да Юркина это…

– Я тебе не девка!

– Ладно, ладно, давайте быстрей, сейчас вся орава вывалит.

При этом обе дамы успевают рассмотреть друг друга полностью. Конечно, моя космическая жена – уже столичная штучка со стажем, Галка рядом с ней выглядит соискателем на конкурсе юных портняжек. Но и красивы же обе!

Веселье в доме шло горой. За столом известный генерал-лейтенант, не менее известный – в штатском, еще один чуть менее известный… Е-мое! Убрать бутылки со стола – ни дать ни взять пресс-конференция с героями-космонавтами!

– Радик! – протянул руку коренастый полковник.

– Саша! – опередила меня жена, и я понял, что передо мной ее новый герой. – Александр то есть.

– «То есть» – это моя фамилия, – сгрубил я.

Главной фигурой собрания оказался некто Иван Павлович Вихуньков – личность на редкость малорослая, неприметная, пожухлая, с огромными линзами в учительской оправе и вытертой плешью. Все женщины без исключения звали его Ванечкой. А женщин, кроме названных, было еще две. Одна, судя по всему, подруга Ванечки, восходящая оперная звезда, разумеется, солистка Большого театра. Она и сама была большая. Правда большая – и все тут! И звали ее Ольгой. Вот все такое большое и круглое. А другая… Тут я просто готов был надорваться от смеха: другая была нашей популярной ведущей с телевидения. Местного, само собой, барнаульского! И само собой, она была красавица!

Все находились уже в хорошем подпитии, потому на реверансы время тратить не стали.

– Барнаул? – выплюнул генерал и стал водить пальцем по краю стакана, покуда тот не завизжал противно. – И вот они все как есть трое из Барнаула? Разыгрываете?

Генерала убедили, мол, так оно и есть на самом деле. Он узнал, что я тоже из Барнаула, и добился от меня утверждения, будто в Барнауле почти все такие – красавицы на подбор:

– Нет, не почти – все!

К тому времени я уже приканчивал второй стакан коньяка. И ведь знал же: с военными людьми не пошутишь.

– У нас свободный борт найдется? – Генерал повернулся к человеку в штатском и, не дожидаясь ответа, скомандовал: – Завтра летим в Барнаул. – Он повторил название нашего города на разные лады и заметил: – Здесь что-то есть от Луны… А где у вас там… Ну, где они все собираются?

– Девочки? А выйдешь на Ленинский – лопатой греби!

– Обеспечишь?

– Запросто! – меня несло на волнах коньяка и злости моей бывшей.

Генерал приложил широкую ладонь к столу, точно печать поставил:

– Все, завтра садимся на Ленинском.

Я представил, как какой-нибудь Су, или Ил, или Ан, срубая мои любимые тополя, приземляется на аллее посреди проспекта. Вот доигрался! Дожить бы до завтра и утром не умереть со страха!

Ладонь будущей примы на лысине Ивана Павловича, а он стоит на коленях перед телеведущей из глухой провинции и обещает ей бросить под ноги от трапа самолета ковровую дорожку, сплошь усыпанную бриллиантами. «Интересно, до какого места дотянется дорожка?» – вертелся у меня в голове дурацкий вопрос.

– Ему запросто, – авторитетно заявил генерал, пытаясь стащить кофточку с Галки. – Я хочу поцеловать Вас в локоток, – объяснил он свой порыв.

– Так же проще! – отбивалась манекенщица, закатывая рукав.

Забыл сказать, что все происходило в однокомнатной квартирке, где кухня от комнаты отделена едва намеченным выступом стены. Театр военных действий! Космических!

Среди веселого погрома и любовного запала спокойствие – я бы даже сказал, невозмутимость, – демонстрировали только космонавт в штатском и оперная прима Ольга. Нелетавший космонавт Радик досадливо поглядывал на жену, предлагая всем девушкам по очереди выпить на брудершафт. Надо отметить, девушки вели себя достойно. «Так вам», – злорадствовал я.

И тут случилось что-то незапланированное. Звонок в дверь, легкая суета в доме – и нет ни космонавтов, ни моей бывшей жены, ни телеведущей. Последняя, как я узнал позднее, исчезла под шумок: ее положение было самым угрожающим. Но так исчезнуть целому полувзводу! Солдаты из казармы по команде «Готовность номер один!» столь быстро не разбегаются.

На лестничной клетке я успел заметить военного в младшем офицерском звании, многозначительные взгляды своей жены, брошенные из-за спины Радика, и услышал сдавленный рык генерала:

– Космонавтами не рождаются!

– Военная тайна! – блеснув своими линзами, молвил Иван Павлович.

Внезапное исчезновение гостей нисколько не огорчило хозяина:

– Завтра поедем покупать мне машину: день рождения как-никак. А сейчас ну все это… – Он обвел взглядом разор на столе и во всей квартире. – …А поутру они просну-у-у-лись! – И начал демонстрировать желейную дрожь всех прелестей Ольги по очереди. – М-м-м, – сладко постанывал он. – Ур-р-р, – урчал ошалевшим котярой.

Свет выключен, кровать ухнула под мощной звездой, а мы с Галкой остались один на один с диванчиком в темной комнате.

Муха. Отвратительная зеленая помойная муха.

Анимация – оживление, одушевление. Тогда, выходит, реанимация – наоборот?

Меня-то зачем сюда привезли?

Все-таки не вяжется исключительная стерильность всего вокруг и эта муха, свободно разгуливающая по палате. Декабрь на дворе, между прочим!

Монитор над головой дедушки показывает несколько причудливых линий: синие, зеленые, красные, коричневые. Вот эти, коричневые, вызывают неприятные чувства, тревожные, они разгуливают по синусоиде, все время меняя ее амплитуду и ширину шага. Я знаю, у меня за спиной такой же, очень хочется повернуться и посмотреть. Но я, хотя и не привязанный, в движениях ограничен, шея не ворочается.