Мама улыбалась, но никогда не отвечала. Её образ таял в воздухе, если я слишком долго его допрашивала. Но я всё равно верила, что у меня будет такая же любовь, как у неё. Такая, ради которой можно пойти на всё.

На раскрытых страницах книги, позабытой на диване, лежала вырезка из газеты, которую я привезла с собой из дома: красивая женщина в длинном красном платье сбегала вниз по широкой каменной лестнице. Атласный подол развевался, из-под него выглядывали изящные туфельки, на лице женщины застыла радостная улыбка. Она бежала к своему возлюбленному, который ждал, распахнув объятия, внизу.

Я вырезала эту картинку из случайно принесённой отцом газеты и до сих пор испытывала восторг, который маленьким колокольчиком начинал переливчато звенеть в душе, стоило взглянуть на женщину в красном. Однажды я стану такой же красивой и счастливой. И кажется, моя мечта начала сбываться.

В половине двенадцатого дня позвонил Егор. Я вздрогнула, увидев его имя на экране телефона, и поняла, что уже пять с половиной часов ждала этого момента.

– Привет, лисичка. – Он выдумывал новые прозвища чуть ли не каждый день, и меня это смешило. – Как спалось? Подскочила ни свет ни заря? А я только что почистил зубы. Полетаешь со мной в облаках?

Часто он сыпал вопросами вместо того, чтобы задать один, и я терялась.

– В облаках?

– Это сюрприз, тебе понравится. Жду тебя через час на «Речном». Помнишь, как доехать?

– Две станции на метро, да?

– Умничка моя. Встречу у выхода.

Когда мы встретились и вышли на набережную, я ещё не подозревала, где мы окажемся. Скоро Егор подвёл меня к круглой громадине, похожей на безумный аттракцион. «Колесо обозрения!» – радостно возопил он. Я же сжалась от страха.

Задрав голову, я поняла, что никогда в жизни не забиралась так высоко, не считая гор, и не могла поверить, что мы сделаем это. Егор рассмеялся, как нашкодивший ребёнок, кажется, даже потёр руки, а потом покровительственно приобнял меня за плечи, подтолкнул вперёд и сказал:

– Не бойся. Это круто, вот увидишь!

Скоро мы оказались внутри стеклянной кабинки. Когда дверь за нами закрылась, я поняла, что деваться некуда. Сейчас эта гигантское колесо, ни на секунду не прекращающее вращение, поднимет нас в самое небо, и я не смогу ничего сделать. Вцепившись в сидение со всей силы, я зажмурилась, чувствуя, как медленно отрываюсь от земли. Когда-то я мечтала оказаться в самолете, взмыть выше облаков, увидеть землю так, как видят её птицы, поразиться свободе и обречённости полёта, но сейчас мне было просто страшно.

Егор придвинулся ближе, обнял меня и прошептал на ухо:

– Открой глаза.

Его губы горячо и щекотно коснулись виска, щеки, добрались до шеи. Я вспыхнула, едва сдержав стон. Острое наслаждение, смешанное с ужасом, опалило нервы. Распахнув глаза, я увидела его лицо – довольное, улыбающееся. И невольная мысль пронеслась в голове: «Если он хочет, чтобы я была смелой, я буду!»

– Смотри. – Егор развернул меня к стеклу, и я ахнула от раскинувшегося вокруг простора. Внизу поблёскивала широкая лента Оби, которую пересекали две чётких линии мостов, на противоположном берегу детскими кубиками возвышались многоэтажки, а над всем этим царствовало небо, набитое, как пуховая подушка, мягкими кучевыми облаками.

– C тобой я опять становлюсь ребёнком. И это классно, – услышала я за спиной. И страх растворился в бесконечной радости и любви. К этой жизни и к мужчине, который обнимал меня сзади.

Я возненавидела пятницы, потому что по пятницам вечеринки у Инессы были самыми бурными, самыми пьяными. Гости собирались после семи-восьми вечера и засиживались далеко за полночь, а громкость разговоров и музыки постепенно нарастала, обрываясь на пределе допустимого. Что такого в этом дне?

Однажды Егор объяснил, что люди в городе привыкли отмечать окончание рабочей недели именно по пятницам. Но магазин Инессы работал с понедельника по воскресенье, без выходных, а сама она приходила в офис и уходила, когда захочется. Более того, изучив завсегдатаев её посиделок, я поняла, что мужик с прокуренными усами – безработный художник, а девушка с татуировкой под ключицей называла себя блогером, значит, тоже не ходила на работу. Мало кто из других гостей трудился положенную пятидневку с девяти до шести.

В тот вечер, вернувшись домой с работы, я быстро проскользнула в свою комнату, забралась с ногами на диванчик и открыла книгу. Из-за двери доносились привычные звуки. Я могла предсказать их интенсивность и периодичность с точностью до часа: пение Лепса из колонок, грохот посуды, матерная ругань, пьяный смех. Сосредоточиться на чтении было чертовски трудно, но я продержалась до половины первого ночи. Глаза слипались, голова гудела. Я снова пропустила ужин, но решила, что лучше усну голодной, чем высуну нос из комнаты.

В гостиной зашкаливали децибелы. Незнакомый мужчина визгливым голосом о чём-то спорил с Инессой. Не дошло бы до драки! Тётя долго не сдавалась, но наконец не выдержала.

– Вечеринка окончена! – услышала я её решительный рык.

Кто-то начал возмущаться и пытаться переубедить хозяйку, но это было бесполезно. Через пятнадцать минут квартира опустела.

Я, не веря счастью, прислушалась к блаженной тишине, вытянулась на диване и накинула на ноги плед. Неужели сегодня всё закончилось так рано? Мне было плевать, что там у них случилось, лишь бы дали поспать.

Показалось, я едва сомкнула глаза, как меня что-то разбудило. В комнате стояла плотная тяжёлая темнота. Ни одного горящего фонаря за окном, ни одного отблеска света. Но я тут же почувствовала кожей чьё-то присутствие. Тело инстинктивно напряглось, я замерла и начала вращать глазами, пытаясь разглядеть притаившуюся в ночи опасность.

– Проснулась. А я решила: если проснешься, скажу. Нет – так вырублюсь прямо здесь, на полу.

Я не сразу узнала голос тёти: хриплый, резкий, полный какого-то сильного чувства. Она была очень пьяна, и она недавно плакала. Когда глаза всё-таки сумели выхватить из темноты её фигуру, я поразилась тому, как Инесса похожа на ворону. Раненую ворону. Чёрная, гладкая, острая. И с подбитым крылом.

Она сидела на полу рядом с диваном. Я услышала, как о её зубы стукнуло горлышко бутылки, как она сделала большой глоток. А потом начала говорить.

– Моей дочери сейчас было бы восемнадцать. Как тебе. Врачи не хотели говорить, девочка это или мальчик, но я устроила такую истерику, что они сказали. Она прожила в моём животе целых шесть месяцев, а потом…

Не знаю, почему именно в тот день я поняла, как сильно ненавижу Глеба. Что мне стоило потерпеть ещё три грёбаных месяца? Тогда она была бы жива. Но стояла такая адская жара, что у меня поехала крыша. Я не могла уснуть всю ночь. Ворочалась с боку на бок в мокрой постели. Ждала, представляла, как он в эти часы кувыркается с какой-нибудь куклой, злилась и только под утро задремала. Проснулась от звука открывающейся двери и увидела Глеба. Пьяного, вонючего. Он зашёл в спальню, навалился на меня всем телом и начал целовать. От него несло перегаром, табаком и сладкими духами. Я решила, что лучше умру, чем позволю ему прикоснуться к себе. И всё это высказала, прямо в его тупую помятую рожу.

Но Глебу нельзя было отказывать, неважно, пьян он или трезв. Рывок за волосы, толчок, и вот я уже лежу на полу, пытаясь не завыть от боли. Время пять утра, соседи спят. Разбужу. Какого чёрта я думала об этом? Он выругался, пнул меня и упал на кровать. Пнул сильнее обычного. Живот скрутило от боли. Я доползла до телефона, глядя, как по паркету за мной стелется кровавый след, и вызывала скорую. Открыла дверь и отрубилась. А когда очнулась в больнице, поняла, что в матке пусто.

Глебу за это ничего не было. Ну как ничего… Ровно через три дня он разбился в лепешку на мокрой трассе вместе со своим «геликом». А я, видишь, стала наследницей. И бизнеса, и пьянства, и злобы.

Снова стук бутылки о зубы. Глоток.

Я молчала. Вот то, чего боялся отец, от чего бежал. Он не хотел, чтобы мы жили так, чтобы даже соприкасались с таким миром. В эту минуту я поняла его лучше, чем когда-либо.