Он вытерпел ещё час, пока возвращался домой. Обратный путь от поселковой площади, где располагалось почтовое отделение, до Усадьбы Волхва показался ему слишком долгим, и даже коротенькая, состоявшая всего из нескольких домиков, улица Овражная – бесконечной. Дальше начиналась изрытая копытами коров просёлочная дорога, ведущая к оврагу, давшему название улочке. Со всех сторон её обступал лес, который Олегу, городскому жителю, всегда казался дремучим и непроходимым, но сейчас он даже не заметил этого. Через овраг он перешел по ветхому мостику с прогнившими перилами, рискуя если не жизнью, то падением в мутный ручей, шумно текущий внизу. Чуть дальше был перекинут новый надёжный мост, воздвигнутый прошлым летом приезжими строителями для проезда автотранспорта, но так Олег сэкономил несколько минут. После этого он шёл быстрым шагом, который напоминал бег трусцой. Весь путь он тяжело и прерывисто дышал, но не сбавлял темпа. И только открыв калитку ключом-секирой, Олег принял невозмутимый вид и перешел на обычный шаг, чтобы не привлекать к себе пристального внимания ворон, сидящих, по своему обыкновению, на крыше дома. В некотором смысле эти птицы мало чем отличались от миловидной сотрудницы почты.
На его счастье, он никого не встретил, войдя в дом, и далее по пути в кабинет. Это было единственное место в доме, где он мог читать и писать, не рискуя вызвать досужих вопросов домочадцев, особенно Тимофея. А отвечать на чьи-либо вопросы, пока он не ознакомился с содержанием письма, то есть, образно говоря, толочь воду в ступе, Олегу сейчас очень не хотелось. Пока он добирался до дома, его тревога выросла почти до исполинских размеров. И он, допуская, что это обычная мнительность, не собирался волновать Марину. Ей и без того хватало хлопот и волнений с малышкой, у которой начали резаться зубки, и по этой причине она плакала и днём, и ночью, лишая свою мать покоя и сна. Не хватало ещё, думал Олег, чтобы и её муж внес свою лепту в эту разновидность египетских казней, по непонятной причине не вошедшую в библейский список.
Кабинетом в Усадьбе Волхва называлась крошечная комната, в которую едва удалось втиснуть самодельный письменный стол с таким же стулом в углу и грубо выструганные из дерева полки вдоль стен с множеством старинных фолиантов. Но Олег был неприхотлив и не обращал внимания на тесноту и скудость обстановки, доставшейся ему в наследство, как и сам дом. Намного важнее для него было то, что в этой комнатке как будто все еще витал дух его деда, которого он не знал при жизни, ни разу не встречался с ним, но безгранично уважал и любил, доверяя рассказам других людей. А особенно воспоминаниям Тимофея, которого можно было подозревать в чём угодно, но только не в способности приукрашивать действительность, когда речь заходила о том, что не имело отношения к нему лично и к его прошлому. В этих случаях Тимофей был честен до изумления, если принимать во внимание, что в современном обществе ложь и лицемерие уже давно не считаются грехами. И в его рассказах дед вырисовывался поистине былинным богатырём, если, конечно, говорить о духе и разуме. Потому что едва ли, считал Олег, такое сравнение было применимо к языческому волхву, ни разу в жизни не взявшему в руки меч или другое оружие.
Однако в эту минуту Олегу было не до воспоминаний о былом, что случалось каждый раз, когда он входил в кабинет. Закрыв за собой дверь, он сразу же разорвал конверт и извлёк письмо, которое мог отправить только Мстислав Иванович. На это указывала бумага, помеченная геральдическим знаком-эмблемой – пурпурным щитом со скрещенными на нём пером и свитком, – и надписью на латинском языке «написанное нотариусом – закон». Мимоходом отметив это, Олег начал читать послание, с трудом продираясь к смыслу сквозь кривые закорючки, выведенные на бумаге птичьей лапкой старого нотариуса. Чайка, пробежавшая по песку, и та оставила бы за собой более ровный и чёткий след. Но винить старика за плохой почерк Олег не стал, понимая, что только искреннее желание предостеречь его вынудило Мстислава Ивановича написать это письмо, которое, несомненно, стоило старику поистине титанических усилий.
«Любезный мой друг, Олег Витальевич! Посыпаю свою голову пеплом и прошу простить меня за то, что я не смог предвидеть того, что произошло. Если бы я был провидцем… Если бы Центробанк был более предсказуем… Если бы… если бы… Тогда бы многое в нашей жизни было по другому. Но жизнь не имеет сослагательного наклонения, как известно. И мы вынуждены с этим считаться. Я знаю, что вы сильный и мужественный человек, способный противостоять любым испытаниям, которым порой подвергает нас жизнь. Поэтому я не буду растекаться мыслью по древу…»
– Вот уж спасибо за это! – проворчал Олег, не сдержавшись. Его утомляли не только почерк старого нотариуса, но и его старомодная манера витиевато излагать суть дела. Для современного человека, привыкшего к коротким смс-сообщениям и смайликам, это была настоящая пытка, сродни китайской, когда капля за каплей ударяет о голову жертвы, сводя её с ума. И только то, что он был историк по образованию, и ему раньше доводилось читать древние рукописи, позволяло Олегу сейчас понимать написанное и продолжать чтение. Пробежав глазами несколько строк, в которых, несмотря на своё обещание, Мстислав Иванович, продолжал ходить вокруг да около того, о чём собирался сообщить, Олег выхватил ключевую фразу, всё объясняющую:
«…Центробанк, руководствуясь одному ему ведомыми фактами, лишил лицензии банк, в котором ваш дед, а мой старинный друг и клиент, Святослав Вячеславович Полоцкий, хранил свои деньги, отошедшие к вам по его завещанию…»
Олег почувствовал, как его ноги задрожали и ослабли в коленках. Чтобы не упасть, он бессильно опустился на стул, жалобно, будто выражая сочувствие, заскрипевший под ним. Полученное неприятное известие ошеломило Олега. Это была настоящая катастрофа. Еще накануне они говорили с женой о том, как много им в ближайшем будущем понадобится денег на расходы, связанные с малышкой. Мечтали о путешествии к морю. Собирались оплатить поездку родителей Марины в Кулички, чтобы те наконец-то смогли увидеть свою внучку и подержать её на руках. И вот все эти планы, как и многие другие, рухнули.
«Бедняжка моя!» – сказал себе Олег, вспомнив о почти детском восторге Марины при разговоре о морском круизе. Она никогда не была на море и, вероятно, так и не сможет побывать…
Подумав об этом, Олег болезненно скривился, как от внезапного приступа зубной боли, и почти машинально продолжил чтение, чтобы изгнать из своей головы мысли о разочаровании, которое предстояло пережить жене. Он любил Марину, и её страдания всегда были для него много горше собственных.
«Сумма, которую вам, в числе других клиентов банка, выплатит Агентство по страхованию вкладов, настолько мала, что об этих деньгах не стоит и говорить. К сожалению, та же судьба постигла и акции, принадлежащие вам по завещанию. По роковой случайности, ваш дед в своё время приобрел акции предприятий, которые в дальнейшем разорились и обанкротились по разным причинам. И теперь они ничего не стоят. Надеюсь, что у вас нет долгов, которые требуют скорых выплат. И в вашем распоряжении имеются наличные средства, достаточные для того, чтобы оплатить налоги, начисленные за прошлый год, и прочие насущные расходы…»
Олег досадливо поморщился и снова пропустил несколько строк, в которых старик пространно выражал своё сожаление и давал советы. Его взгляд зацепился за слова «Усадьба волхва», и он прочитал:
«Усадьба волхва – единственное имущество, которое остаётся в вашем полном и безраздельном пользовании, но оно требует больших финансовых вложений, как и любой загородный дом. Поэтому, считаю, было бы разумным выставить её на продажу, а вырученные деньги…»
От негодования Олег даже отбросил письмо в сторону, словно оно обожгло ему пальцы.
– Ну, уж нет! – стукнул он кулаком по письменному столу. – Костьми лягу, а Усадьбу волхва сохраню. Не позволю разорить родовое гнездо!
В любое другое время Олег первым рассмеялся бы над высокопарностью произнесённой фразы. Но сейчас он испытывал сильное возбуждение, и сам Аристотель, живи он в наше время и стань свидетелем этой вспышки, не смог бы упрекнуть Олега в том, что он переборщил с пафосом, пойдя «на поводу у страсти». Олег был совершенно искренен в своём негодовании и не выглядел смешным. Скорее, наоборот, о чём можно было судить по реакции Тимофея, который в эту самую минуту, отворив дверь, вошёл в комнату со словами:
