Всю дорогу до Иркутска не спалось. Вагон шептал, жевал, постукивал и нецензурно выражался по поводу проплывающего мимо ландшафта. Дембеля пришивали оторванные патрулем неуставные погоны и шевроны, аккуратно крепили значки. Бессоннице немало способствовала выпиваемая регулярно «шара» – очень крепкий чай со сгущенным молоком. Никто из заполнивших этот декабрьский поезд не спешил отсыпаться, будучи гражданскими людьми. Уже и не вспоминали, как утром на пересылке в Наушках чуть не схватились с молокососами из комендантской роты. Остановило от этого лишь нежелание сидеть на «губе» вместо того, чтобы дома лопать мамины пирожки.
Был конец года, и вроде бы людям уже некуда было спешить, но все вокзалы, кроме речных, были переполнены. Основной цвет всей этой массы был «шинельный». Люди были с разными погонами, с чемоданами и без, пьяные и непьяные, но у всех на лицах была написана одна забота – «ДОМОЙ!» Из части нас было четверо, и все – отпускники. В аэропорту нам не повезло – билетов не было. Точнее – они были для «чернявых» солдатиков, которые, мило что-то говоря с южным акцентом, совали в кассы военные билеты с «довеском». Были билеты и у местных таксистов, но с «полста сверху». Таких лишних денег у нас не было.
Вечером, несолоно хлебавши, мы рванули на железнодорожный вокзал. Он встретил нас толпой солдат у касс и неодобрительным смехом по поводу нашей надежды уехать в эту же ночь. Билетов не было ни на завтра, ни на послезавтра.
Поработав локтями, мы с Геной Фроловым (мой приятель с первой роты) пробились к кассе. Получив отрицательный ответ на вопрос о билетах до Москвы, мы все-таки почему-то задержались. На столе у кассира зазвонил старый черный довоенный телефон.
– Есть четыре билета. Два на 45-й и два на 75-й.
– Беру все четыре.
Толпа негодующе заколыхалась. Если бы не внушительные размеры Гены, просто так бы мне не уйти.
Так я и взял эти билеты. Это запустило цепь событий, которые будут описаны ниже. Всю ночь мы вчетвером – два «черпака» с третьей роты, я – с четвертой и Гена – с первой, не спали: о чём-то смеялись, потешая весь зал ожидания. Ночью какой-то хмырь, изъясняясь в любви к армейскому братству, продал нам из-под полы две бутылки коньяка и скрылся, ссылаясь на тяжкие и опасные времена горбачевской антиалкогольной перестройки. Новоявленный коммерсант продал нам за ломовую цену, как позже выяснилось, компот, ну да – Бог ему судья. Одна бутылка досталась парням из третьей роты, они уезжали около пяти утра на 45-м, другая бутылка – нам с Фроловым.
К утру трехдневная усталость накопилась до критической массы и давила на мозги. Мы проводили парней и ждали своего поезда. Посадку долго не объявляли. Мы стояли в зале ожидания, как сфинксы. Наконец объявили прибытие поезда, но на сердце у меня было неспокойно. Расположившись в вагоне, я успел переодеться в спортивный костюм. Положил в задний карман военный билет с железнодорожными билетами. Потом пришел проводник. Кричал, что на этих местах поедут другие солдаты и посылал меня к дежурной по вокзалу. Я было попытался возразить, что не успею, но он уверял, что стоять будем долго. Голова не соображала, и я побежал к дежурной по вокзалу. Та, выслушав меня, тихо сказала:
– Парень, твой поезд ушел.
Я, как пуля, вернулся на перрон и, не увидев 75-й, разразился девятиэтажным матом.
Дежурная по вокзалу посоветовала догонять поезд на 53-м, идущим следом. Я не знал, как поступит Гена, но почему-то у меня было одно желание: вперед! Возможно, тот, кто опаздывал на последний пароход с необитаемого острова, поймет меня. Влетая в дверь отходящего 53-го, я сбил с ног проводника и, выслушивая угрозы, двинулся по вагонам в купе бригадира. Толстая тетка – бригадир, застегивая блузку и запихивая мужика из своего купе обратно, ничего не хотела слушать, лишь посоветовала меньше пить, хотя от меня и не пахло, так как я ничего не пил, да побыстрее спрыгнуть с поезда, пока она не вызвала милицию. Не дожидаясь этого, я двинулся по вагонам дальше. Приютили меня у себя дембеля-пограничники, ехавшие из Приморья.
Молодые проводницы, выслушав мой рассказ, обещали милиции меня не сдавать. До Ангарска было ехать минут сорок. Мне предложили поспать. Я лег на второй ярус и закрылся простыней с головой. Но ни о каком сне не было и речи. Где Гена, что он делает? Быть может, его ссадили, а может, он слезет в Ангарске сам? Да, Сибирь велика. Лучше было не думать. На каждой станции, где мы останавливались, я выскакивал, как ошалелый, из поезда, бежал в зал ожидания. Крикнув в толпу: «75-й стоит?», и, каждый раз получая ответ: «Минуту назад ушел», я, грязно матерясь, бежал обратно в 53-й.
На улице было -25℃. Я был в одном спортивном костюме и солдатских ботинках. На станции «Зима» поезда стоят 18 минут, здесь меняют локомотивы. На ней мы тоже не догнали мой злополучный поезд. Дежурная по вокзалу дала в Нижнеудинск телеграмму, чтобы сняли мои вещи. Мне выписали бумагу: «Акт от 24.12.88 г. Военнослужащий Георгиев Андрей Николаевич, военный билет №… отстал от поезда № 75.» И поставили штамп Восточно-Сибирской железной дороги. Успокоившись, что хоть что-то сделал, я снова пошел в вагон к пограничникам. За минуту до отхода поезда к нам в вагон вошел наряд милиции. Младший лейтенант спросил проводниц:
– Чужие в вагоне есть?
Те, помня уговор, ответили, что нет. Но что-то заставило милиционера повернуться в дверях. Пристально глядя мне в лицо, он крикнул в вагон:
– Сержант Георгиев здесь?
Только Гена знал, как меня зовут, поэтому я поднялся.
– Там тебя твой друг на телефоне ждет.
Геннадий нашел меня через транспортную милицию. Как он рассказал позже, наш 75-й он тормознул стоп-краном еще под Иркутском и, собрав вещи, под плач старушек вышел в чистом поле. Приученный к порядку в нашей части, он сразу обратился в комендатуру, не учтя, что мы были не в «загранке», а дома. В комендатуре к нему приставили двух солдатиков, обрисовав веселую картинку поездки в отстойник за 50 км от Иркутска, пока меня не найдут. Проводить отпуск на «губе» ему не очень-то хотелось, и, здраво рассудив, крепкий рязанский парень дал каждому из своих сопровождающих в ухо. Не забыв оба чемодана, он скрылся в привокзальной толпе. Помогла меня отыскать ему транспортная милиция, за что ей и хвала. Гена ехал ко мне на электричках. Прибыть он должен был в 19:30.
А в это время на станции «Зима» стояла настоящая сибирская зима. Убить время на вокзале было невозможно: он был переполнен ожидающими. Есть не хотелось, да и было не на что. Вера в милицию, которая осталась у меня еще со времен, когда мне читали «Дядю Степу», привела меня в транспортное отделение милиции. Милиция станции «Зима» располагается в здании бывшей станционной жандармерии. По этой причине отоспаться в карцере мне не разрешили: там температура была, как на улице. Я попросил закурить, мне дали пачку «Стюардессы» и попросили рассказать о случившемся. По радио как раз шла передача о всеобщем безразличии в годы сталинизма. От этого еще сильнее воротило душу. К концу моего рассказа пачка закончилась. Усмехнувшись, мне тогда пододвинули пачку «Астры».
Невольно я стал свидетелем повседневной работы моих новых знакомых. Они разбирали кражи, аварии, опрашивали свидетелей. Не забыли и меня. Саша, младший лейтенант, отыскавший меня, обещал подсобить с билетами. В вечернюю смену в кассе на вокзале работала его жена. Он попросил ее нам помочь. Приходившие в отделение люди здоровались со мной, как со старым знакомым. Кажется, их совсем не удивляло, что в такой мороз я был так легко одет.
Много историй я услышал в тот день. Почему-то запомнилась только одна, поразившая меня тогда, хотя сейчас это в России – норма жизни. История эта об Иване Полиграфыче, затрапезном старике, которого отлавливали на перроне после прихода электрички из Черемхова и сажали обратно до Черемхова. Так было ежедневно, пока старик или Судьба на время не меняли направление поездок. Старшина сказал, что раньше он путешествовал с какой-то старухой, но вот год, как она уже пропала, видимо – умерла. Старик был одет в старую солдатскую шинель, на ногах его были валенки с галошами, на носу – очки с толстыми стеклами, а за спиной висела дряблая, как и он сам, гармонь. Люди шарахались от него: «дух» рядом с ним был такой, что хоть «святых выноси».
