Его приближение к подготовленному шалашу не осталось незамеченным. За полосой кустов, росших вдоль канавы, поднялись семь гусей. Утки, сидевшие на луже, возле которой он собрался отстоять зорьку, тоже улетели, но не все сразу, а, видимо, по мере просыпания. Шалаш, сделанный вчера, не был шалашом в прямом смысле этого слова. Это просто была стена из воткнутых ивовых веток, за которой он и стоял. Позади него были кусты с канавой. Охотник неспроста выбрал это место. В сплошной полосе из кустов, росших вдоль канавы, был разрыв метров тридцать длиной. Над ним-то, как в коридоре, и пролетали утки.

Первыми гостями над его головой были большие веретенники. Парочка этих крупных куликов с рыжими грудками летели как на стендовой стрельбе. Но Николай не знал, чем отличается самец от самки, поэтому стрелять не стал. Несколько раз с резким свистом на большой высоте и скорости прошли свиязи. Вдруг парочка этих пёстрых уток села на расстоянии выстрела на соседней луже. Николай осторожно поднял ружьё и выстрелил в селезня. От грохота выстрела со всех ближайших водоёмов поднялись неизвестно откуда взявшиеся птицы. Раскатав «болотники», он принёс свиязя и снова стал внимательно осматриваться по сторонам, автоматически то ставя, то снимая ружьё с предохранителя. Справа вылетел селезень шилохвости. Николай выстрелил из правого ствола, но не попал. Когда он стрелял из левого, птица уже была в 50 метрах. Охотник сразу увидел, что второй раз не промахнулся. Селезень закачался, протянул ещё метров сто и камнем упал в большую лужу, оставленную разливом. Николай бросился к убитой птице, стараясь не потерять направление. К счастью, утка упала на открытый участок воды, и острый хвост торчал как гигантский поплавок. «Острохвост», – вспомнил Николай название шилохвости, которое услышал в одной сибирской деревне.

Третью птицу не пришлось ждать долго. Пара чирков-трескунов выскочила из «коридора» с той стороны канавы. Глаз безошибочно выбрал селезня, который в подтверждение хрипло протрещал. Охотник опять не попал из правого ствола, но левый не подвёл. «Всё. Бог троицу любит», – подумал Николай и пошёл с добычей к байдарке. Рядом с ней поднялся чирок-свистунок и перемахнул через канаву. Человек стрелять не стал: ему лень было перетаскивать байдарку, вначале за птицей, а потом обратно.

Вокруг буйствовала весна. Солнце расшевелило всё живое. То тут, то там пролетали утки. Гуси клиньями направлялись на поля, к местам дневных кормёжек. Вот сокол-сапсан выскочил из леса и мимоходом на бреющем полёте прошёл над кряквами. Утки неуклюже попытались нырнуть, но у них получилось лишь паническое барахтанье. А сапсан был уже далеко, стремительно разрезая крыльями воздух. Вот на вешку, к которой обычно крепят весной сети, присел сорокопут, а мимо пролетала парочка деревенских ласточек. Николай, гребя веслом, затянул во всю глотку: «Эй, дубинушка, ухнем, эх, зелёная, сама пойдёт». Так под песню он и добрался до палатки. Собрав вещи, сходил за котелком, который с утра повесил на берёзу, чтобы набрать сок. Литровый котелок наполнился едва сладкой водой. На ней-то Николай и заварил чай. Добил оставшиеся полбанки сгущенки, подъел весь хлеб и отправился в путь.

Он считал, что отохотился удачно, но ружьё убирать не стал, а заряженным положил в отсек впереди себя. Речка несла байдарку быстро, лишь изредка, после крутого поворота, ему приходилось налегать на вёсла, чтобы лодку не развернуло боком или не вынесло в кусты, растущие вдоль берега.

Его внимание привлёк крупный селезень, уводящий двух крякв от четырёх напористых соперников. Николай даже пристал к берегу, чтобы досмотреть финал борьбы. Селезень, как искусный пилот, пропустил вперёд себя четырёх «холостяков», а потом, догнав, резко вошёл в их строй и крыльями, и клювом быстро восстановил «статус-кво». Четвёрка отвалила в сторону, а он, зайдя на круг, присоединился к своим кряквам.

«Мужик», – с уважением подумал охотник. Вот он, естественный отбор, в действии». Но тут кряквы и селезень сели на реку, прямо за соседним поворотом от охотника. «А вот это ты напрасно сделал. Внесём «человеческий фактор» в ход естественного отбора». Николай положил весло в байдарку, оттолкнулся от берега и взял ружьё наизготовку. Лодка бесшумно полетела к повороту. Большой палец правой руки перещёлкнул предохранитель.

Когда байдарку вынесло из-за поворота, Николай поймал на планку ружья селезня, но тут прямо перед собой увидел сваленную с подмытого берега сосну. Байдарка с размаху ударилась носом в дерево, а грудь вдавило толстым сосновым суком. Вода закипела вдоль бортов. По лицу хлестала хвоя. Ружьё выстрелило. Это автоматически сжались пальцы. Пару секунд байдарка, а с ней и Николай торчали под свалившимся деревом. Оно всей своей массой вдавливало охотника в воду, но «Таймень» сопротивлялась. Охотник тщетно хватался за ветви и ствол. Наконец река протолкнула лодку под препятствием. Лицо было изодрано, но главное – ни в руках, ни в байдарке не было ружья. Оно благополучно ушло под воду, когда Николая вместе с лодкой течение протаскивало под упавшей сосной. Охотник пристал к берегу и закурил. Пальцы ещё тряслись от волнения. Он отделался лишь лёгким испугом, а ведь мог вместе с «Тайменью» уйти под воду, как подводная лодка, если бы байдарка под тяжестью дерева черпанула бортами воду. Тогда – прощай, все вещи. К тому же мало приятного десяток километров тащиться сырым по лесу до жилья.

«Вот тебе и артефакт», – подумал Николай и улыбнулся то ли от того, что не потонул, то ли от того, что не убил птицу. Докурив, охотник поплыл в деревню. По Земле летела Весна.

23.05.99

Беженцы, бесконечная вереница беженцев под окном. Они идут безликие, с повозками и тюками: серая масса, заполнившая всю дорогу. Мы с женой смотрим на них из окна. Неделю назад она предлагала мне уехать куда-нибудь за город, но я не мог. Я не могу и сегодня, но завтра, завтра мы обязательно уедем. Куда-нибудь в деревню, подальше от этих больших городов. Завтра. Я знаю, что нужно ещё дожить до завтра. Сегодня самолёты шныряют над нами ежеминутно. Вот и сейчас один из них медленно проплывает в небе. В чистом голубом летнем небе. Жена смеётся надо мной, что я только сейчас его заметил. Как только мы вышли на улицу, она сразу легла на газон и стала их считать. Этот пролетал чаще других. Он большой и пузатый. У меня холодеют кончики пальцев: я знаю, что в нём.

Протяжно завыли сирены, всем велено спуститься в бомбоубежище, прихватив противогазы. Мой противогаз мне велик. Я знаю, что он бесполезен мне. В нём так много щелей, когда он сидит на моей голове, что можно и не брать. Но я беру, другого уже всё равно не выдадут. Всем уже не до этого. Рядом с нами сидит офицер гражданской обороны. Я спрашиваю его, какие сегодня ожидают заряды? Он отвечает: скорее всего – ядерные, им незачем с нами больше тянуть. Начинаются глухие удары. Земля в бомбоубежище сотрясается и подпрыгивает, кажется, до потолка. Я прижимаю изо всех сил к себе жену. Мне страшно, но каково ей? Это ад, сущий ад! Но вдруг я вспоминаю, что это, наверное, сон, и пытаюсь проснуться. Я силюсь это сделать, удары всё страшней, кажется, всё рухнет, я вырываюсь… Вырываюсь из сна. Глухо стучит сердце. Бух, бух…

Вокруг – гробовая тишина. Я лежу на кровати в своём общежитии. Такой маленький и бессильный. Шок длится недолго. Я включаю ночник и залпом выпиваю стакан воды. Я помню, это уже со мной было.

Было много лет назад, ещё в школе. Я так же в ужасе вскочил с кровати и не мог понять, почему же темно, почему есть грохот, но нет света, ведь война-то ядерная. А за окном просто стучал поезд. На улице была душная июльская ночь. Но тогда это было понятно. Не было ни перестройки, ни нового мышления. Даже не думали о сокращении ракет, не то чтобы сокращали. Вся наша жизнь была пропитана этим. Стрелки «часов» всегда стояли на «без пяти двенадцать». Мы знали с колыбели, что, если война, то – ядерная. Помню, в детском садике я сказал ребятам, что мы состоим из атомов (это мне сказали старшие братья), так надо мной долго смеялись. «Ведь раз мы состоим из атомов, то от ударов должны взрываться». Помню, было обидно до слёз. А если бы ещё про нейтроны сказал… Но нет, о нейтронной бомбе мы услышали уже в школе, классе во втором. До сих пор перед глазами трансляция в программе «Время», где показывали, как умирает обезьяна от нейтронного излучения. А позже, в университете, ещё был Чернобыль.