Летом 1940 года эксперимент с «непрерывкой» в СССР был официально завершен, и с 26 июня страна вернулась к традиционному календарю с шестидневной рабочей неделей и одним общим для всех выходным днем.
В ночь с 31 декабря 1940 года на 1 января 1941 года советским людям было что поставить на праздничный стол. За год до «возвращения Нового года» – с 1 января 1935 года – после повышения цен, приблизившихся к так называемым «коммерческим», в стране отменили карточную систему распределения товаров. Набирало обороты производство отечественного пищепрома, народный комиссар которого, Анастас Иванович Микоян, в ходе деловой поездки по США в 1936 году закупил 17 крупных мясных комбинатов, 8 беконных фабрик, 10 сахарных заводов, 41 консервный завод, 9 кондитерских фабрик, 33 молочных завода, 11 маргариновых заводов, 178 хлебозаводов, 22 чайные фабрики. Для модернизации старых предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции приобрели новейшее оборудование и технологии.
На прилавках советских магазинов, торговавших съестными припасами, появились невиданные прежде «американские» продукты: вареная колбаса «мартаделла», названная в СССР «любительской», консервированный зеленый горошек, фруктовые соки, сосиски и сардельки… Новенькие хлебозаводы стали выпекать вкуснейшие «нарезные» батоны белого хлеба. Советские диетологи разработали так называемую «докторскую» колбасу… Много, много еще чего вкусного и вкусненького в короткие сроки, прямо-таки «из неоткуда» взялось, сразу став символами наступления «совсем новых времен».
Среди прочей съестной невидали настоящий фурор произвело американское мороженое «эскимо-пай» – эскимосский пирог. Насаженные на палочку глазированные шоколадом батончики сливочного мороженого в 1921 году запатентовали Кристиан Кейт Нельсон и Рассел С. Стовер. Технология производства была закуплена. Во время визита Микояна в Штатах закупили и дозировочные машинки, которые «делали эскимо» прямо на точке продажи[38]. По популярности «эскимосское мороженое» очень быстро сравнялось с другим «американцем» – мороженым сорта «пломбир», которое по американской технологии вырабатывалось промышленным способом в Москве, Харькове, Ленинграде и Киеве на хладокомбинатах, оснащенных закупленным в США оборудованием.
На улицах городов «пломбир» продавали из больших коробов на колесах. Металлические колбы с «пломбиром» внутри короба заваливали колотым льдом, поэтому в летнюю жару мороженое не таяло. Порция приготовлялась вручную, при помощи особого дозатора круглой формы, оснащенного поршнем. На дно дозатора клалась круглая вафля, обычной ложкой продавец брал «пломбир» из колбы, наполнял им дозатор[39], с помощью поршня выдавливал «шайбу» пломбира, сверху прилеплял другую вафлю и вручал покупателю. Вафли были нужны, чтобы не пачкать пальцы пломбиром. Их съедали вместе с мороженым, не оставляя никакого мусора. Характерной и неповторимой особенностью каждой порции было то, что на вафельках при запекании оттискивали имена – Таня, Петя, Клава, Соня, Вася и так далее. Возник даже такой обряд уличного гадания – если имя на вафельках «кругляша» совпадало с именем покупателя, то это считалось «к удаче».
По всей стране открывались «Гастрономы» – невиданные прежде магазины торговли продовольствием. Среди изобилия витрин – рыбной и мясной гастрономии, сыров, вин и прочего – особое внимание привлекали кондитерские отделы, а в них более всего поражали шоколадные конфеты. Они были разных сортов. Завернутые в красивые бумажки с картинками и узорами, которые тотчас стали собирать, как прежде марки. Конфеты продавали на развес свободно, без всяких там талонов, купонов и карточек, «только за одни деньги» и в неограниченном количестве. Цена шоколада, правда, «кусалась», но он был. Его видели впервые «после НЭПа».
Ну, очереди, конечно, появились. Цены подскочили. Временами пропадало из продажи то одно, то другое. Это объясняли скупкой для перепродажи[40], и власти ограничивали норму «выдачи в одни руки». Чтобы «добыть больше», в очередь ставили детей. Ограничений по возрасту для стояния в очередях не было – дети тоже считались «руками».
Однако ж, несмотря на все издержки, все-таки казалось, что стало лучше. В сравнении с недавними «голодными годами» так вообще замечательно. Тем более, что одной только государственной торговлей дело не ограничивалось.
Городские базары, называемые «колхозными рынками», радовали изобилием. Этот феномен, которым так любят козырять приверженцы советского строя, объяснялся очень просто. В колхозах денег не платили, с колхозниками рассчитывались «натурой» – сельхозпродуктами, доля которых определялась по количеству начисленных «трудодней». Налоги же с сельских жителей взимались наличными деньгами, за неуплату вовремя строго наказывали. Вот и несли селяне на городской базар все, что только производило свое хозяйство.
Несмотря на то что цены рынка были в два-три раза выше, чем в государственной и кооперативной торговле, мясо, птицу, рыбу и овощи горожане предпочитали покупать именно на рынках. Там товар был свежее и качественнее. Имелся выбор и можно было поторговаться, попробовать сбавить цену.
Каждое утро – очень рано, первыми поездами – из деревень в города приезжали крестьяне с бидонами и корзинами[41]. Они обходили дома и дворы, предлагая на продажу молоко, сметану, творог. По договоренности те же торговцы привозили и яйца, зелень, сезонные ягоды. Несмотря на разнообразие привозимых «деревенских» товаров, этих торговцев привычно называли «молочниками». Молоко и его производные были главным товаром, которым торговали круглый год.
Государственная торговля в категориях «качество», «цена», «свежесть» конкурировать с ними не могла. Да и не собиралась. Этот крестьянский «пригородный» промысел являлся частью многолетнего уклада жизни, казавшегося совершенно естественным. У многих городских семей особенные отношения с сельскими поставщиками завязывались на протяжении поколений. Нередко у «своих» селян горожане на лето снимали часть дома, «выезжая на дачу». Это было удобно и взаимовыгодно: крестьяне получали «живые деньги», а горожане, из тех, кто не имел возможности иметь собственное загородное пристанище, могли покинуть душный и пыльный город, чтобы пожить на лоне природы в «доме с прислугой», чувствуя себя едва ли не «господами старого времени»[42].
Прямо оттуда
В то самое, ставшее теперь легендарным «довоенное время» комиссионные магазины советских городов оказались просто завалены отличного качества вещами. До того – целое десятилетие «после НЭПа» – вещи не покупались, а «распределялись по ордерам». Одеждой, обувью, отрезами тканей премировали ударников труда. Не то чтобы «промтоварами» вообще не торговали – когда было что, то продавали, но бывало это не всегда… чаще как раз и не было товаров этих самых. В то время приоритет отдавался отраслям тяжелой промышленности, производившим вооружение, боевую технику и военные самолеты.
При тотальном дефиците каждая тряпочка ценилась. Вывешенное на дворе для просушки стираное белье приходилось караулить, чтобы не покрали с веревки. Одежду и обувь берегли. Носили все до последней возможности, неоднократно ремонтируя, штопая, перелицовывая, перешивая и перекрашивая. Опытные портные, сапожники, мастера по латанию калош, выкупив у местных Советов патенты на частную работу, «зашибали хорошую деньгу», реставрируя ношеную обувь и поновляя старые вещички.
Казалось, их процветанию пришел конец, когда в 1940 году вдруг появилось столько всего и сразу! Осенью 1939 года в состав СССР были включены области Западной Украины и Белоруссии, прежде принадлежавшие Польше, а потом страны Прибалтики, Бессарабия и Северная Буковина. Оттуда стали привозить ткани лодзинских текстильных фабрик, которые не видели с «до революции». Бостоновые и шевиотовые костюмчики. Пиджаки из твида. Модного кроя пальто, пошитые из английских тканей «молескин», в вельветовый «рубчик» или в «селедочную косточку»! Плащи-макинтош. Туфельки на каблучках! Галстучки, шляпки, сорочки. Дамские и мужские перчатки. Легкие платья, береты, жакеты и горжетки… Наручные часы разных марок. Духи-помады, тонкое шелковое белье, чулки… ой, да разве все упомнишь?!
