#1 Баляба – рохля, разиня. – Здесь и далее примеч. авт.

#2 К. Е. Маковский (1839-1915) – русский живописец.

Хольмгард, 6334 г. от сотворения мира

Второй день в Новгороде или, как здесь его называют, Хольмгарде начался с того, что меня наглым образом разбудила сестра. Эта наглая рожица умудрилась поднять меня ни свет ни заря. Серьезно! На улице было еще темно, а рассвет только-только алел на горизонте. Она еще назвала меня «захухря». Как я потом понял – это переводится как «нечеса». А с моими волосами что-то действительно надо делать – обстричь их или в узел завязать. Вчера не до бытовых моментов было.

Умила решила этот вопрос легко. Она завязала их в хвост. Жуть, конечно, но пока лучше так. Когда сбегу отсюда, можно будет постричься налысо, меньше сходства будет с Ларсом.

Умывшись и одевшись в тот же вчерашний нарядный кафтан, меня потащили в дом старейшин. Это здание было самым высоким в городке, в нем проводилось вече, совершались таинства и многие обряды. Несложно догадаться, что все это мне напела птичка по имени Умила. Она, видимо, близко к сердцу приняла мою потерю памяти.

Удивительно, но люди уже проснулись и занялись своими повседневными делами. Вот кузнец разжигает горн, а на площади викинги начинают тренировочную разминку с топорами и щитами. На пристань идут рыбаки с сетью. Возле идола жрец прибирается. Солнце еще не встало, а в племени уже бурлит работа. Нет, надо бежать отсюда. Я же сова, а не жаворонок. К такому я не привыкну никогда.

Войдя в дом старейшин, я был немного поражен. Зал старейшин был великолепен. Изобилие резных украшений и декоративных элементов в интерьере, которые можно только в музее увидеть, радовало глаз. Красочные и насыщенные цвета заставляли с благоговением относиться к окружающим предметам. В центре огромного помещения находился добротный стол, возле стен – лавки. У стола стоял светец – это подставка для лучины, видел как-то в музее. Словенские орнаменты были везде. Они украшали и окна, и мебель, и даже потолок.

– Сын, ты будто впервые видишь все это, – прогромыхал голос Гостомысла.

Подобрав челюсть и стараясь не пялиться на окружающие предметы, я направился к отцу. Он сидел за столом за раскрытой огромной книгой, напряженно вглядываясь в меня.

– Так и есть. Я не помню многое, что кажется для других обычным, поэтому извини меня, если вдруг мое поведение будет казаться странным.

– Ты не вспомнил ничего? Не помнишь бой? Своих братьев? Как все произошло, их смерть?

– Прости, не помню, – растерянно проблеял я.

Он указал на лавку. Я сел возле него.

– Сын, я знаю, что плохо относился к тебе, не следил за твоими успехами в ратном деле, не обращал на тебя внимания.

Вот это поворот. Получается, Ларс не очень-то и любим отцом.

– Я жил надеждами, что Сигурд поведет наш народ к величию. Ты помнишь Сигурда? – Отец с надеждой пригвоздил меня взглядом.

– Очень смутно, будто во сне.

Я не рискнул разочаровать своим незнанием этого поистине легендарного человека.

– Твой старший брат был моей надеждой в деле процветания словенов.

Вот так-то. А Ларс? Этот человек выделил старшего сына и забыл про других своих детей? Не мне его судить. Я-то – попадашка. Я не Ларс. Я – Игорь.

Словно прочитав мои мысли, Гостомысл нахмурился.

– Я был не прав. Не должно отцу выделять средь своих детей лучшего.

Спасибо, утешил. Лучшего? Он даже не понимает, что говорит. То есть лучший погиб, а остался Иванушка-дурачок? Ларс? Я начал заводиться. Меня начинает напрягать эта ситуация.

– Умила сказала, что ты позвал меня на вече как своего наследника. Это так? – Я решил сменить тему, пока не наговорил лишнего.

– Так и есть. Ты – единственный мой сын. На вече будем решать, когда идти в поход на Гунульфа. И я хотел бы, – Гостомысл чуть приосанился, – чтобы ты повел наших воев и отомстил за братьев и всех погибших словенских воинов.

Бинго! Именно об этом я думал вчера перед сном. Когда Умила сказала, что на вече будет поднят вопрос о мести за смерть братьев, я понял, что это идеальный способ инсценировать свою смерть. Где, как не на поле боя, можно сделать «трупик»? Я хотел спросить про место в походе, думал, что меня не отпустят как единственного наследника, поберегут. А тут вон оно как. Я завис. Или это Гостомысл меня хочет слить? Я же не Сигурд, которого, наверняка готовили на место вождя племени. Да нет, глупости. Это во мне говорит недоверие и подозрительность, своейственные людям моего века.

Отец напряженно смотрит на меня, ждет реакции. Думаю, что он считает это предложение подарком. Знаком уважения к моему статусу наследника.

Надо как-то отреагировать, но меня опередил шум входящих в зал старейшин. По указанию Гостомысла я сел в отведенное мне место за его спиной. Начиналось вече. Я вдруг осознал, что присутствую на историческом событии. Новгородское вече – это же первый прообраз русской демократии. Не той демократии, которая сложилась в постсоветский период, вобрав в себя традиции европейского парламентаризма, а той исконно русской демократии, которая могла бы дать фору древнегреческим полисам. Подсознательно я ожидал увидеть бородатых бояр, виденных мной в фильмах. Реальность оказалась несколько прозаичнее. Это были обычные люди, которых видел на пристани. Да, большинство седовласые старцы, но в это время еще нет такого резкого расслоения между бедными и богатыми, как в моем времени. Здесь люди более открытые, более искренние. Даже негатив они стараются высказать в лицо, не боясь за свое будущее.

Вече раскрыло словенов в новом ракурсе. Этот народ интересен своей сплоченностью, которую я редко видел в мое время. Они единогласно решили пойти войной на Гунульфа в конце лета, после сбора урожая. Как я понял, сейчас середина весны. Поход через три-четыре месяца. Этот момент я упустил. Не думал, что так долго придется ждать. А тут люди практичные. Сначала собрать урожай, а только потом – мстить.

Мое назначение на роль предводителя похода даже не оспаривалось. Странные люди. Мне, как сказала Умила, всего лишь семнадцать лет, а эти люди дают под мою руку целое войско. Но я рано удивлялся этому. Оказалось, что помогать мне в нелегком ратном деле будет мой дядя Радомысл, родной брат Гостомысла. Я так понимаю, именно Радомысл и станет руководить парадом, а я буду кем-то вроде свадебного генерала. В принципе, тоже неплохо. Мой дядюшка будет вечером, его ладью видели вчера в дневном переходе. Вот и познакомимся.

По окончании собрания меня утащила сестрица. Мы направились на торг. Сегодня должны были открыть новые торговые ряды для иноземцев. Естественно, сестра не могла перед отъездом пропустить это событие. Рынок выглядел компактно. После огромных рынков моего мира любой здешний торг проигрывает. Я поймал себя на мысли, что слишком часто сравниваю это время с моим. Думаю, что нужно менять такой подход. Выбраться из этого века маловероятно, следовательно, нужно уже смириться с отсутствием благ моего времени и свыкнуться с этой эпохой.

Рынок встретил пряными запахами и гомоном толпы. Казалось, весь город бросил свои дела и пришел сюда. Мы прохаживались вдоль рядов, и я вспомнил, что не завтракал. Умила купила вкусные булочки с грушевым повидлом. Кстати, купила она на мои деньги. Вытащила монету из потайного кормашка на моем поясе, о котором я даже не подозревал. Я думал, что карманы еще не изобрели даже. Кстати, надо подумать о своем финансовом состоянии.

– Сестрица, а не знаешь, где еще я храню деньги? – начал я издалека.

– У тебя в избе под столом есть потайная комната, – прошептала она мне на ухо, – там ты хранишь все, что тебе дорого.

Подмигнув, он потащила меня в сторону разноцветных тканей. Нужно срочно посмотреть, что же такого секретного и важного может запрятать семнадцатилетний сын вождя. Надеюсь, с деньгами вопрос будет закрыт. Сестра целенаправленно шла к определенному купцу, лавируя между снующими прохожими. Остановились мы у колоритного смуглокожего торговца, похожего на повзрослевшего Алладина из сказки «Тысяча и одна ночь».