Надя почувствовала, как холодную, длинную полоску сунули подмышку. Мама прикоснулась губами ко лбу, меря температуру. Надя приоткрыла глаза и застонала: их будто рассекло лезвием яркого света. Мама оттянула веки и светила в них фонариком.

– Я в порядке, – Надя слабо отмахнулась.

Мама сунула ей под нос едко пахнущую ватку. Стало получше.

– В голове прояснело?

Надя осторожно села, спустила ноги и попробовала встать.

– Да, всё отлично. – Она сделала шаг. Перед глазами снова закружили мушки, и Надя провалилась в пустоту.

Она опять лежала на кровати. Мама сжимала телефон и диктовала в трубку.

– Девочка, восемнадцать лет… Теряет сознание, температура, слабость, голова горит…

Мама замолчала.

– Я вам говорю, теряет сознание. Я бы не стала вызывать из-за «просто гриппа».

– Машины заняты, сказали ничего страшного, – мама обратилась к деду. – Сидит каждую ночь голая на сквозняке. Я не знаю как с ней быть. Надо тебя к воспитанию подключать.

Они обе знали, что это неправда. Таблетки исправно принимались, а весы показывали пару набранных килограммов. Мама врала, чтобы дверь, открытая сегодня, открывалась всегда.

Дед вложил в руку Наде холодную маленькую плитку в шуршащей обертке. Надя подняла её к себе: девочка в платке и с широкой улыбкой – Алёнка.

– У Татьяны также начиналось.

На лице мамы не отразилась ни одна эмоция. Она перевела взгляд с Нади на своего отца и обратно и переспросила как можно более спокойным голосом:

– О чем ты говоришь?

– У Татьяны также начиналось. Слабость, температура, потеря сознания. Думали, что ерунда, а потом сказали, что рак.

Дед сжался ещё сильнее, словно извиняясь за свои слова. Его глаза стали покраснели. Он хлопнул себя по колену с досадой и пошёл открывать дверь.

К Наде подбежала маленькая, юная медсестра, стуча каблуками по деревянному паркету. Она отогнала маму и деда и уселась рядом с Надей. Девушка надела ей рукав, и над ухом загудел тонометр.

– Давление в норме, пульс в норме, – она бормотала себе под нос, делая пометки. – Полис есть? Мы по полису работаем, – медсестра обратилась к маме и сморщила нос, услышав отрицательный ответ.

– Всё в порядке. Пейте крепкий чай, витамины. Одевайтесь теплее, скоро сезон ОРВИ, – протараторила она и выпорхнула, оставив после себя лишь следы на полу.

– Оставайтесь сегодня у меня, что ж тут, – прохрипел дед.

Мама поднесла Надину руку к губам.

– Мы тебя вылечим, пройдёмся по врачам, сдадим все анализы на свете. Ты только не волнуйся…

Мама снова пережила от начала до конца бабушкину болезнь. Её голос подрагивал и сбивался, хоть она и старалась это скрыть. Слова звучали так неубедительно и фальшиво, что у Нади внутри всё сжалось. Она хотела заглянуть маме в лицо, но та, бросив руку, отворачивалась от неё.

Мама, помедлив, призналась.

– Мне очень страшно. Я потеряла бабушку и твоего отца. Одну из-за болезни, второго по своей глупости. Я не допущу, чтобы исчезла и ты.

– Я никогда тебя не оставлю.

На ночь Надю положили в бабушкину комнату. Мама не стала даже заходить туда. Она не была с того момента, как оттуда вынесли носилки, покрытые белой простыней.

Бабушка навалилась тяжелым распухшим телом. Баба Таня храпела и посапывала совсем как живая. Но стоило Наде прикрыть глаза и притвориться, что ничего страшного не происходит, бабушка закидывала свою холодную, склизкую руку ей на шею. Отросшие грубые ногти впивались в нежную кожу, мертвая плоть душила её. Так, не для того, чтобы убить – попугать.

– Долго играть в молчанку будем? – Надя пыталась проглотить ком в горле, но он настойчиво оставался на своём месте.

Под тяжелым одеялом, помнящим умирающее тело, было не согреться. На небе светила круглая луна, полнолуние добавляло в эту полудрёму-полуявь детского, искреннего ужаса. Надя храбрилась. Раз во рту есть привкус крови от закушенной щеки значит она ещё жива. Пока жива.

– Помнишь, как тебе говорили, что мы похожи, пока ты не пропала? – бабушка говорила с ней, не раскрывая рта. – Помнишь, как ты морщила нос, решая задачку по арифметике? Прямо как я, когда вязала в кресле в углу. А когда ты захотела самокат? Кто, единственная, в семье поддержала тебя. Разве плохо будет, если нас ещё что-нибудь вместе свяжет?

– Я упала и разбила нос. Теперь у меня горбинка на нём. Мама была во всём права.

– Мама, – беззвучно хмыкнула бабушка. – Мама теперь тебе не поможет.

Кисти рук Нади немели, она терла их друг от друга, а в голове мелькали диагнозы. Инсульт, инфаркт, стенокардия, кровоизлияние, рак. Она потеряет контроль над своим телом, но что хуже над своими мыслями. Её личность сотрётся, как она стёрлась у бабушки.

Надя уткнулась в подушку и заплакала.

Терапевт, кардиолог, невролог. Сначала были длинные коридоры, набитые чихающими и сморкающимися стариками, затем они сменились на аккуратные лобби с приветливыми администраторами за стойкой. Мама брала горсть маленьких разноцветных леденцов из прозрачной чаши и рассасывала их по одному, пока Надя была на приеме.

– Здорова, – очередной врач, чьи лица она не запоминала, шлёпал печатью и ставил закорючку в карточке. Надя сидела, уткнувшись в пол, и могла отличить одного доктора от другого лишь по цвету паркета.

Она забирала бумажку, которую дома мама отправляла в прозрачный файл к стопке таких же.

Спустя четыре года после смерти бабушки утро также начиналось с белой шайбы, потом шипучки и затем красных капсул. К ним добавились регулярные диспансеризации, но даже они уже не избавляли Надю от ощущения нависающей смерти. Уже не бабушкиной, а своей.

Тело являлось гнилой прослойкой между ей самой, настоящей Надей и всем остальным. Оно жило своей жизнью, преподнося каждый день новые сюрпризы. Так Надя и жила: были мысли, были чувства, был внешний мир, но также существовало больное нечто, неконтролируемое, желающее в любую секунду её убить.

К счастью, мама всегда была рядом.

Крошечный промежуток по утрам, когда тело уже проснулось, а голова ещё нет, был лучшим периодом дня. Надя чувствовала каждую мышцу своего расслабленного, теплого тела, в котором ничего не болело. На душе было легко, спокойно и хорошо. Потом просыпался мозг. Он начинал сканировать каждую клеточку тела и шуметь как старый компьютер. Сквозь шум пробивались тревожные мысли и страхи. Надя стискивала челюсти и поднималась с постели. К моменту, когда кровать была заправлена, боль была повсюду.

– Посмотри, что у меня там?

Мама суетливо вытерла руки о халат и задрала Надину футболку.

– Родинка? – она осторожно дотронулась до неё. – Запишу тебя к врачу, проверишься.

Надя с благодарностью прижалась к маме.

– Спасибо, – пробубнила она куда-то в её плечо.

– Я сегодня задержусь на работе. Ужинай и ложись без меня, хорошо?

– Опять аврал? – вздохнула Надя.

– Как всегда в середине года, – протянула она устало, но тут же бодро накинула сумку на плечо и подкрасила губы. – Учись хорошо. – Мама оставила след на Надином лбу и уехала.

Главный корпус университета находился в центре. Старое здание с портиком служило местной достопримечательностью в небольшом городке. Надя с сожалением смотрела на него из заляпанного окна автобуса. Здесь она была два раза: на дне открытых дверей и при подаче документов в приёмную комиссию. Занятия у её группы шли в новой коробке, построенной наспех и там не было ни белого мрамора, ни колонн, ни причастности к чему-то великому и благородному. Зато холодный бетон и белый пластик хорошо готовили к больничной жизни после выпуска, так что иллюзий Надя не питала.

Она откинулась на спинку сидения и тут же села опять ровно. Не хватало родинку содрать. Надя раскрыла сумку и ещё раз пересчитала вещи. За полчаса с момента выхода из дома ничего не изменилось: две толстые тетради с конспектами, учебник по патанатомии, бутылочка воды, из которой уже вышли газы. Ключи, кошелёк и телефон. Потайной кармашек Надя открывать не стала, и так нащупав прокладку, блистер с таблетками и бутылочку нашатыря. Она провела ещё раз по тонкой ткани и разозлилась на себя. Маленького мягкого комочка не было. Забыла положить вату! Что мочить нашатырем, когда на паре ей опять станет плохо? Пальцем виски мазать? Наде казалось, что она вся уже пропахла резким запахом спирта, а из рта у неё несёт горечью таблеток.