Меня. Я была меньше.

— Соус восхитителен, — я вырвала ложку из кулака Дрейка, затем выскользнула из кабинки. — Извини.

— Мемфис.

Я не переставала двигаться, когда он тоже встал. Но он не последовал за мной, когда я поспешила из ресторана прямо в комнату отдыха, чтобы забрать вещи Дрейка.

Затем мы вышли за дверь и помчались сквозь бурю к моей машине.

Не было слез, когда я ехала через город к шоссе, направляясь по знакомой дороге к Можжевеловому холму. Я была слишком ошеломлена, чтобы плакать. Вся уверенность, которую я обрела здесь, в Куинси, растаяла, как снежинки, попавшие на лобовое стекло.

Как я могла не заметить этого? Как я могла быть такой слепой? Идены были богатой и известной семьёй. Богатые и известные семьи не связывались с такими людьми, как я, если только не пытались спасти их. Спасти бедных людей.

Сколько гала-вечеринок я посетила, где это было негласной целью?

Я была бедной, беспомощной девушкой, которая приехала в Куинси со своими вещами в багажнике автомобиля. Я была девушкой, которая не могла позволить себе нормальную еду, поэтому мне доставались остатки. Я была девушкой, которая никогда не убирала комнату до своего первого рабочего дня в качестве горничной.

Элоиза делала мне одолжение за одолжением с тех пор, как я начала работать в отеле. Но она проверяла каждый номер после того, как я закончила. Каждый. В руках у неё всегда были одна или две пары белых тапочек — бесплатный подарок для гостей. Вот только тапочки я могла бы добавить сама.

Исправляла ли она мои ошибки? Присылала ли она другую горничную, чтобы убрать то, что я пропустила?

К тому времени, как я припарковалась в гараже у дома, мой желудок скрутило узлом. Я занесла Дрейка в дом и покормила его бутылочкой, прежде чем снять с него дурацкий костюм. Отвалилось ещё больше ватных шариков, и к тому времени, как я раздела его для купания, всё это лежало печальной кучей на полу.

Я надеялась сохранить этот костюм, положить его в корзину вместе с его детской обувью и больничным браслетом. Вместо этого, когда Дрейк был одет в пижаму и сидел в своём кресле, я свернула его и выбросила в мусорное ведро. Это был мусор. Было так больно, что я прижала руку к груди, потирая больное место.

Зазвонил телефон, который я оставила на кухонном столе. Я замерла, глядя на него издалека. Имя было неразборчиво с того места, где я стояла, но я знала, кто это.

Пусть звонит.

Но я подошла ближе, уставившись на зелёную кнопку.

Всё это может прекратиться. Тяжёлая работа. Слезы. Боль. Всё, что мне нужно было сделать, это ответить на этот звонок. Всё, что мне нужно было сделать, это нажать на зелёную кнопку.

Больше никаких чеков за аренду. Больше никакого расписания. Никаких больше чистящих средств для унитазов и резиновых перчаток.

Никакой благотворительности семьи Иден.

Я подняла руку, мой палец оказался над экраном. Одно касание, чтобы ответить на телефонный звонок номер сто двадцать семь, и жизнь снова станет проще.

Всё, что мне нужно было сделать, это пожертвовать… собой.

Всё, что мне нужно было сделать, это сдаться.

Не сдавайся.

Сдавайся, Мемфис.

Моя рука дрогнула, и я коснулась экрана. Но я опоздала. Он уже переключился на голосовую почту.

Воздух вырвался из моих легких, и тогда слезы хлынули сплошным потоком вместе с рыданиями, которые я сдерживала слишком долго.

Звук стука костяшек пальцев по двери прорвался сквозь мою истерику. Моё лицо метнулось к окну, и там стоял он. Его выражение лица было нечитаемым. Я не слышала, как он подъехал к дому или заехал в гараж.

Я отвернулась, чтобы он не видел, как я вытираю слезы. Он застал меня плачущей, но если учесть, что я плакала почти каждый день, если учесть, что он, вероятно, был здесь, чтобы занести еду, потому что будет плохо, если их благотворительность умрёт от голода, кого это, чёрт возьми, волнует?

Не меня. Больше нет. Я онемела.

Я расправила плечи и подошла к двери. Как только я открыла замок, он вошёл внутрь, топая ботинками. Затем он посмотрел на меня с хмурым видом, как будто мои слезы только разозлили его.

— Если ты хочешь платить больше за квартиру, хорошо. Плати больше.

— Хочу. И я хочу, чтобы ты перестал готовить мне еду.

— Нет.

— Я не благотворительность, Нокс.

Его руки сжались на бёдрах.

— Это то, что ты думаешь? Что я готовлю для тебя, потому что ты не можешь готовить для себя?

— Ну… да.

Он усмехнулся, задрав голову к потолку. Его кадык покачивался, когда он что-то бормотал. Затем он снова повернулся ко мне лицом, сделав длинный шаг вперёд, чтобы занять моё пространство.

— Я готовлю для тебя, потому что так я показываю кому-то свою заботу. Я готовлю для тебя, потому что мне нравится выражение твоего лица после первого укуса. Я готовлю для тебя, потому что лучше я буду готовить для тебя, чем для кого-то другого.

— Что? — у меня отвисла челюсть.

— Я не знаю, какого чёрта я с тобой делаю, женщина.

Мой рот всё ещё был открыт.

Что вполне устраивало Нокса.

Потому что он поднял руки, обхватывая моё лицо. Затем накрыл мои губы своими.

10. НОКС

Я был мужчиной, который помнит лишь несколько поцелуев. Может быть, это было свойственно всем парням.

Но я мог с ясностью вспомнить только три.

Мой первый. Это было летом перед первым годом средней школы с девушкой — как её звали? — на летней ярмарке. Потом был случай, когда я поцеловал одну из подруг Лайлы, когда она пришла к нам с ночёвкой. Запомнилось это не из-за самого поцелуя, а потому что папа застал нас целующимися в чулане, а на следующий день заставил меня восемь часов укладывать тюки сена.

А потом Джанна. Я помнил поцелуй, который подарил ей перед отъездом из Сан-Франциско.

Последний поцелуй.

После этого они все слились воедино. И женщины тоже. За годы, прошедшие с тех пор, как я вернулся домой в Куинси, я не придавал сексу особого значения. Я спал с туристками — незамысловатые ночи, потому что утром они уезжали из Куинси и легко забывались.

За многие годы никто не оставил следа.

До Мемфис.

Я провёл рукой по губам, всё ещё ощущая её губы с прошлой ночи. Её сладкий вкус, смешанный с солёными слезами, оставался на моем языке.

— Чёрт возьми, — о чём я, блять, думал? Это была Мемфис. Не было ни одной спокойной минуты, проведённой с ней. Но, чёрт возьми, когда она открыла дверь вчера вечером, вся в слезах, с поднятым подбородком, бесконечно красивая, я отключил рациональную часть своего мозга и сказал: «К чёрту».

Её рот был раем. Тёплый и влажный. Её губы гребаная мечта. Мягкие, но полные. Сначала она колебалась, вероятно, была шокирована, но потом она растворилась во мне и доказала, что знает, как пользоваться языком.

Мысли об этом порочном рте не давали мне спать почти всю ночь.

Искушение почти одолело меня. Но вместо того, чтобы толкнуть её внутрь и отнести в постель, я отстранился и вернулся к себе домой, где холодный душ немного охладил желание в моих венах.

Я жаждал её больше, чем кого-либо за долгое, долгое время. И это пугало меня до смерти.

Если всё закончится плохо, она съедет и куда? В квартиру у бара? Или, что ещё хуже, в другой город? Я не хотел быть тем парнем, который вынудит её бежать из Монтаны обратно к её гребаной семье в Нью-Йорке.

Вчерашний снег покрыл землю. Подъездная дорожка была девственно белой, за исключением двух дорожек, ведущих от гаража вниз по дороге. Мемфис уже уехала, чтобы отвезти Дрейка в детский сад и отправиться в отель. По правде, я тоже должен был уже уехать. Было много работы.

Но я стоял у окна в своей спальне и смотрел на свой лофт.

Нет, не на свой. Он принадлежал ей. Этот лофт всегда будет принадлежать Мемфис, даже после её отъезда.

Нам было о чем поговорить. В будущем нас с Мемфис ждал долгий разговор, в основном о том, что она считала себя благотворительностью. Скоро я разберусь с этой ерундой. Нам нужно было поговорить о поцелуе. Чего она хотела.