— Многие видели в вас будущего главу государства.

А, оказывается, вы не хотели им стать. Почему?

— Я был сыт по горло происходящим наверху. Оттого не стремился занять высший пост. Сказал-то о своих президентских планах мимолетно, без всякой шумихи и разных там собраний, которые бы меня поддержали. Этого же всего не было. Я сказал, повторяю, лишь ради того, чтобы информация проникла в избирательскую среду, подняла наш процент. Но это не сработало, так как ОВР обрушили. Сиди во мне идея стать президентом, я бы продолжал борьбу. Ведь мой личный рейтинг оставался высоким. А я не заявил свою кандидатуру.

Так что не думайте, будто я кривил душой, говоря Ельцину, что не намереваюсь стать его «наследником». И после отставки у меня не возникло желания какой-то сатисфакции. Я возглавил федеральный список лишь потому, что мне казалось: если мы победим, это будет хорошо для страны и общества. ОВР имел мощный интеллектуальный заряд, не был связан с теми, кто оказывал отрицательное влияние на Бориса Николаевича.

— Сложно представить, что по горячим следам отставки в вас не бушевал гнев…

— Гнева я не испытывал. Испытывал, говорил, недоумение. Обиду. Даже не сказал бы, что обиделся за себя. Обескураживала абсолютная несопоставимость решения президента разогнать наше правительство с интересами России на тот момент. Обозначился же подъем экономики. И это — без единого цента из-за рубежа. Некоторый рост цен на нефть даже не почувствовался. Они начали подниматься за пару месяцев до того, как наш кабинет ушел. Цены чуть-чуть подросли в марте, а в мае правительство отправили в отставку. За такой короткий срок это никоим образом не могло сказаться. Все внутри восставало против того, что приходится бросать дело на полпути. Однако каких-то мстительных соображений личного порядка, типа: вот я им дам, если приду, — у меня не было.

— Уже руководя РСПП, Александр Шохин рассказывал нам, как сначала согласился, а затем раздумал работать в вашем правительстве. Мимоходом заметил:

«Я понимал: ссориться с Примаковым опасно. Махина, и на восемьдесят-девяносто процентов преемник, следующий президент. Но чем я рисковал? Не было ни малейшего опасения, что Примаков, став президентом, еще покажет мне кузькину мать». Подтверждает Александр Николаевич, что сведение счетов не по вашей части.

— Действительно, сводить счеты не выношу. Мелко… Кстати, какой еще мотив присутствовал в моем согласии войти в список ОВР. Ретроспективно понимаю, что, пожалуй, имело место желание остаться в политике. Я все время в ней был. И потом вдруг такой вакуум. А здесь тебе предлагают возглавить нешуточную политическую силу, способную, в конце концов, оседлать положение. Не «пожалуй» — конечно, существовало желание остаться в политике. Но это не было желанием остаться в политике, чтобы «дать Ельцину». (Смеется.)

— Лужков с его эксцентричными выпадами против Ельцина был для Кремля «красной тряпкой». А тут еще один из руководителей предвыборного штаба Георгий Боос в преждевременном триумфаторском пылу заявил: ельцинская семья будет завидовать семье Чаушеску.

Вам не приходило в голову, что, храбро постреливая из окопов, ОВР оказался неготовым к продуманной полномасштабной войне?

— Боос прекрасно вел дела в Министерстве по налогам и сборам. Он умный парень. Но насчет Чаушеску — непродуманное заявление. Надо дозировать свой полемический задор. Лужков же, полагаю, был не большим раздражителем для Кремля, чем я. Разница в том, что лично против Ельцина я ничего не говорил. Вообще не привык на публике порицать тех, с кем тесно работал или на чье место пришел. Так, я никогда не высказывался по поводу своих предшественников на посту премьера, министра иностранных дел, хотя многое мог сказать. И о Ельцине в книге «Восемь месяцев плюс…» критически писал только по фактам. Наконец, главное: «Отечество — Вся Россия» — твердо вам говорю — родилось не для того, чтобы вести борьбу на уничтожение Ельцина. Понятно, я не могу знать, с какими мыслями шел в ОВР тот или иной деятель. Но гарантирую: в целом движение как таковое не создавалось для «полномасштабной войны».

— В российском политическом лексиконе в большом ходу выражение «административный ресурс». Поведайте нам об этом «звере» образца осени 1999 года.

— После того как «Отечество» объединилось со «Всей Россией», движение начало стремительно набирать вес. В него вступали директора предприятий, представители научной и творческой интеллигенции, региональных элит. Мощь ОВР возрастала. Когда мы выступали в разных городах, залы не вмещали желающих послушать. Громкоговорители выносились на улицы, где собирались толпы. Нас очень поддерживали. Губернаторы льнули к ОВР. Уверяли, что движение получит в их регионах большинство голосов. Но минули месяцы, и фактически те же люди, не моргнув глазом, отрекались от поддержки ОВР.

— Засеменили в откуда-то выскочившее, успевшее впрыгнуть на подножку предвыборного поезда «Единство»?

— Политики и губернаторы теперь торопились продемонстрировать лояльность тем, кого Кремль определил в победители. Сейчас многие считают, что нынешнее назначение губернаторов Москвой недемократично. Зачем, дескать, отменили существовавшие в девяностых годах выборы? Но это же был камуфляж. Так называемый избранный губернатор всецело зависел от федерального центра.

Чтобы не дать ОВР победить, Кремль, в пожарном порядке сколотивший «Единство», провел с губернаторами колоссальную работу. Руководители регионов — сами себе не хозяева, подначальные тем, кто осуществлял кадровую политику в окружении президента, получили жесткие указания. Им спустили разнарядку: обеспечить «Единству» такой-то процент, и всё. И многие принялись «жать» на глав районов, муниципалитетов, сельсоветов… Недавно бывший руководитель субъекта федерации рассказывал мне, что ему тоже выкручивали руки и сняли за то, что не сумел отрапортовать о нужном проценте. Вот что такое административный ресурс.

Помимо него против ОВР и лично меня был брошен ресурс олигархический. Ни в коей мере не хочу говорить, что на нас навалились все олигархи. Ни Ходорковский, ни Гусинский, допустим, этого не делали. Но достаточно было Березовского, боровшегося против ОВР, используя все свои возможности. А возможности были колоссальными, если учесть, что он владел ОРТ. Впрочем, телевидение тоже можно считать полуадминистративным ресурсом, поскольку на первый канал по требованию Березовского выделялись немалые средства государства.

— За вакханалией, развязанной против вас властью, с помощью телевидения следила вся страна. Поистине в свое семидесятилетие вы вступили, словно подтверждая мысль Ларошфуко, «не имея за плечами никакого опыта». Вернее, опыт-то был громадный. Такого — не было. Кто мог предположить, что вас, привыкшего, не сбивая дыхания, шагать только вверх, почти у самой вершины подстерегает селевой поток оскорблений, наговоров, бестрепетного вранья?! Каким вы вышли из схватки?

— Естественно, нервно потрепанным. Предпочел бы ответить, что, будучи «стальным», закрыл глаза, не смотрел телевизор и отстраненно реагировал на то, что экраны заливает моя кровь во время операции на тазобедренном суставе. Но на нормального человека все происходившее не могло не действовать. Мне было дико неприятно. Я переживал… Однако пережил. Пережил. В этом смысле мои противники не добились своего. Ну, может, полудобились. Истериком я определенно не стал. Не устраивал скандалов, на которые наверняка рассчитывали. Не отошел от предвыборной борьбы за места в Думе.

— Какие открытия до этой «осени ненависти» вами сделаны не были?

— Я не ожидал многого из того, что случилось. И мне кажется, сейчас больше понимаю в жизни, чем раньше. Но я не сделал тривиального вывода о том, что политика — грязное дело. Нельзя судить о политике только по тем моментам, когда вся грязь поднимается со дна на поверхность. Политика является в разных обличьях. И порой сопровождается грязью.