Сколько сказал Хендрикс в Сан-Диего 25 мая 1969-го, когда сыграл вступление к «Red House»? Чуть-чуть фидбэка, форшлаги – кто уловил смысл сказанного? Кто услышал то, что произнес его «Фендер» до обязательного текста? И между куплетами, после строго аккомпанемента, – короткое, издевательское глиссандо. А потом снова – для тупых – слова. И соло – длинное, чтобы обо всем сразу: о заебистых ребятах из «Черных пантер» в зале, о заебистых журналистах и трижды заебистых группиз. Два кайфа одинаково сильных: клубы в Виллидже, в зале Джаггер и Леннон, и полностью охуевший от его игры Майк Блумфилд – «лучший гитарист мира», – и фестивали, кайф десятков баб каждый вечер, пригоршни дармовых «колес», отличные площадки, мощный звук, десять тысяч в партере и сто тысяч в отключке. Если бы только не ресторанная жрачка и не самолеты. И не fucking контракт, из-за которого нужно срочно писать новый альбом.

– Очухался.

Я открыл глаза и подумал, что, наверное, ослеп.

– Куда поедем? – Голос Отца Вселенной звучал сзади и сверху. – В Красное Село, что ли?

– Зачем? – удивился Русанов.

– В Красное, – прохрипел я, почему-то с трудом выговаривая слова. – А откуда ты знаешь про Красное?…

– Да ты, пока тебя тащили, все бормотал: Красное Село, Красное Село, покой и сон… Водка есть?

– Есть, – откликнулся Русанов.

– Тогда хоть в Черное.

Меня затрясло, и я сообразил, что мы находимся в машине и я лежу на переднем сиденье, скрючившись и уткнувшись лицом в кожаную подушку.

– А что случилось? – спросил я, с трудом переворачиваясь и усаживаясь рядом с Отцом Вселенной. Голова болела, болели ребра, и копчик тоже болел. Потрогав ноющий подбородок, я взглянул на руку и увидел, что костяшки пальцев разбиты и по ним сочится кровь.

– А, ерунда, – сказал Отец Вселенной. – Обычное дело. Ты не помнишь?

– Ни хрена.

Русанов потянулся с заднего сиденья и помахал передо мной открытой водочной бутылкой.

– Может, не надо? – спросил Отец Вселенной.

– Нормально. Если до сих пор не блеванул, значит сотрясения нет. Может пить.

Я сделал глоток – полегчало. Машину подбрасывало, мотор чихал и кашлял, стекла в дверцах дребезжали.

– А группа эта твоя – говно, – сказал я и сделал еще один глоток.

– Это точно, – поддакнул Русанов. – Группа ужасная. А вот барышни там ничего. Часто у вас такие концерты случаются?

– По-разному, – ответил Отец Вселенной. – Бывает, что раза два в месяц. А иногда, когда пропасут нас как следует или стуканет кто, – полгода в подполье сидим. По квартирам собираемся, тихонько… Без толпы.

– Подполье, – хмыкнул Русанов. – А это что – не подполье?

– Ни фига. Мы зарегистрировали смотр самодеятельных музыкантов. Ну, типа, сельских. Заканчиваем поздно, а потом, когда ихние гармонисты отгудят, мы на ночь и остаемся. Круто?

– Ну да. Пока кто-нибудь не настучит, – сказал Русанов.

– Кто? – строго спросил Отец Вселенной.

– Ты же сам сказал – бывает, стучат.

– Что вы там – настучат, не настучат, – простонал я. – Мне вот настучали натурально по башке, я и то не жалуюсь.

– Скажи спасибо, что этот жив еще, – прошипел Отец Вселенной. – Все, на хрен, я больше с Шатуном не работаю. Прислал охрану… Козлы бритые.

– Что произошло-то, расскажите, – попросил я, отдавая бутылку литератору.

– Да ничего особенного. Наехали на тебя братки. Ты с ними сцепился. Этот, как его, Опытный, кажется… Он тебя и вырубил.

– Так прямо сразу?

– Нет, не сразу. Ты успел ему вдеть. И еще одному по жбану залепил нехило. А потом они все тебя замесили.

– И что? Что там сейчас?

– А ничего. Позвонили мне ребята, сказали, что менты едут. Как нарочно… Я со сцены крикнул: «Менты!» Все и разбежались. Кто куда. Эти, братки, первые слиняли.

– Ну еще бы, – пробормотал я.

– Да. Вот такой сейшн получился.

– Слушай, ты меня домой забрось, а? – сказал Русанов. – Мне завтра на работу. В издательство.

– Так я тоже домой, – отозвался Отец Вселенной. – Раненого завезем, и в город. Лады?

– О’кей, – согласился литератор и присосался к бутылке.

Я вылез на въезде в Красное. Здесь недавно построили отель, где имелся, кроме всего прочего, приличный магазинчик, в котором в любое время суток можно было купить хорошую выпивку и закуску.

«Нива» Отца Вселенной мигнула мне на прощанье фарами, и я толкнул ногой стеклянную дверь.

– Куда? – спросил охранник.

– Твое какое дело? – ответил я и, проследив за его взглядом, оглядел себя сколько мог. Куртка моя была в крови и в какой-то липкой дряни – не то гуталин со скиновских сапог, не то застывшие на морозе сопли. Руки разбиты. Лица своего я не видел, но оно тоже, конечно, явно не внушало уважения охраннику с красной, гранитной физиономией, в белой сорочке не по размеру и дешевом, хорошо выглаженном костюме.

– Не волнуйся, – остановил я шагнувшего было ко мне вышибалу. – И деньги есть, и все… Напал молодняк какой-то на дороге, еле отбился.

– Где напали? – с интересом спросил охранник. – Здесь? В Красном?

– В городе, – ответил я.

– А-а… Я и думаю – здесь этой швали давно уже нет. А в городе… в городе могут. Что в кармане?

Я достал из-под куртки электрошокер, которым в драке воспользоваться не успел.

– Ну-ну, – покачал головой вышибала. – Тамара! Обслужи клиента.

Я взял бутылку водки, бутылку коньяка, сок, килограмм винограда, несколько яблок и персиков, копченую колбасу и крекеры. Охранник на выходе уважительно распахнул передо мной дверь.

Улица была пуста, с черного неба падал мелкий снежок. В такую ночь самое лучшее – вот так, как я сейчас, прогуляться в ночной магазинчик, купить хорошей выпивки, на обратном пути выкурить сигарету и вернуться домой (или в гости): в тепло, к чистым рюмкам, хорошей музыке, хрустящим маринованным огурчикам и теплой женщине.

Мимо в направлении магазина, поплевывая и шаркая ногами по снегу, прошел какой-то мужик – тоже, вероятно, как и я, за водкой, – и на меня в первый раз за сегодняшний вечер снизошел покой.

В окнах домика Татьяны Викторовны горел свет. Муж, что ли, вернулся раньше времени и катает теперь музыкантшу по фиолетовым простыням? С мужем я встречаться не хотел. Достал мобильник, набрал номер, послушал длинные гудки, отключился, перезвонил еще раз – с тем же результатом.

То ли шок начал проходить, хотя для шока слишком уж долго, то ли сошла на нет алкогольная анестезия, но заболело сразу все. Ребра, голова, руки, ноги… Внутренности стало переворачивать, в животе забурлило, запучило, и я понял, что прямо здесь и сейчас могу натурально обделаться. С виноградом и коньяком под мышкой.

Быстро, насколько позволял бушующий, ставший тяжелым и неудобным живот (его приходилось нести, как наполненный доверху аквариум с дорогими рыбками), и стараясь не обращать внимания на боль, я заковылял по ступенькам крыльца и, добравшись до двери, понял, что она не заперта. Через широкую щель на улицу бил красный, будоражаще-порочный свет из прихожей.

Я, не раздумывая, пихнул дверь ногой, ввалился внутрь, бросил на пол пакеты с выпивкой и фруктами, крикнул: «Это я, прошу прощения!» – и прошмыгнул в сортир.

В просторной комнатке тут же зажегся мягкий зеленоватый свет, зазвучала тихая, но хорошо прочитываемая музыка – что-то из позднего «Танжерин Дрим» – и зашипел скрытый от любопытных глаз вентилятор. Татьяна Викторовна с мужем любили погадить со вкусом.

Я глубоко вдохнул слишком приторный для настоящего светского сортира запах лаванды, источаемый маленькой зеленой коробочкой, привинченной к серой теплой стене, и начал поправлять организм. Хлопнула входная дверь, в прихожей раздался топот тяжелых, подкованных металлом сапог. Четверо. Пятый влетел, просвистев по линолеуму легкими ботиночками. Загудел за окном мотор тяжелой машины – то ли «Мерседеса», то ли армейского джипа нового образца. Я не успел до конца осмыслить ситуацию, как от мощного удара распахнулась хилая дверца, отделяющая меня от прихожей, и прямо мне в лоб въехал короткий ствол автомата.