– Надолго подшивался? – спросил шофер.

– На всю жизнь, – ответил я.

– И что, ерунда оказалась, да? Я вот никогда не верил во все эти подшивки. Лажа сплошная. Дурят народ. Пустышки впендюривают людям. И врут, суки драные, что, дескать, выпьешь – умрешь. Правильно?

Я промолчал, и водитель решил сменить тему.

– Артисты, да? Артисты пьют, конечно… А кто не пьет? Все пьют. Без этого нельзя. Я и сам рад бы не пить, да жизнь такая блядская, что не хочешь, а запьешь. Верно я говорю?

– Абсолютно.

– А мужика этого как приложило, а? Видали?

– Видали, – ответил я.

– И ни одна сука ведь не остановилась.

– Не остановилась, – согласилась Полувечная.

– Хорошо, врачи рядом оказались. Там поликлиника напротив. Здорово. Как из-под земли. Так что нам там делать было нечего, все равно врачам виднее.

Он помолчал, соображая, что поступил, как ни крути, неправильно. Не остановился, не подождал ГАИ, не выступил свидетелем.

– У меня-то ведь работа, – продолжил он после паузы. – Вас взял, потому что по пути. А то – ни минуты свободной нет. Всюду опаздываю. Да-а… Вот так – сбил и уехал. Гаденыш. Накупили иномарок, суки.

Я вспомнил пустынный проспект и трех хмурых врачей в белых халатах, выскочивших из парадного прямо напротив места аварии и деловито засуетившихся возле лежавшего дядьки. Того самого, в сторону которого я равнодушно плюнул за минуту до происшествия.

– Отдыхаете? – спросил водитель.

– Чего? – не понял я.

– Отдыхаете, говорю? Выходной?

– А… Ну да. Вроде того.

– Работаем, товарищ, – строго сказала Полувечная и навела на водилу камеру.

– Это ты чего? – спросил тот. – Снимаешь, что ли?

– Что вы! Просто мастурбирую.

– Масту… Ха, ну ты даешь, девушка. Надо же… По-человечески, что ли, нельзя ответить…

– Приехали, – сказала Полувечная. – Останови.

Мы действительно приехали. Машина остановилась на углу Фонтанки и Гороховой.

– Ты здесь что, раньше бывала? – Я посмотрел на журналистку, которая что-то переключала на своей камере.

– Конечно.

Я дал водителю пять долларов и вышел из машины. Вслед за мной вылезла Света, а водитель вдруг высунулся из кабины и, сощурившись, неожиданно зло и внушительно выдал:

– Козлы!

Сказав это, он рванул с места и погнал дребезжащую «Волгу» в сторону Адмиралтейства.

– Сам козел, – ответила Полувечная. – Ну что? – Она повернулась ко мне. – В магазин?

Студия была пуста. Вообще, для студии такое положение вещей необычно. Точнее – непорядок это, когда в моей студии никого нет. Я посмотрел на часы.

– Который час? – спросила Полувечная.

– День в разгаре.

– Ясно.

Света пошла с видеокамерой по комнатам. Я шагал перед ней и распахивал двери, демонстрируя свое детище. Вернее, одно из детищ. Студию строили долго; я, на самом деле, кроме денег, ничего в нее не вложил. Ни труда, ни пота, ни, как говорится, крови. Получилось не бог весть что, однако работать можно. Теперь студия приносила мне небольшой, но стабильный доход. Вложенные средства отбились, и хорошо. Зато нет проблем с записью – хоть среди ночи встал, приехал, записал что в голову пришло. Это было одно из моих условий, и каждый, кто садился работать в моей студии, знал: график его смен может измениться, если хозяину, то есть мне, захочется поработать самому.

В реальной жизни у меня, впрочем, почти не случалось накладок, и передвигал я кого бы то ни было крайне редко. Куда спешить? Музыка будет записана только тогда, когда это будет нужно ей – так я к этому относился.

А лишние деньги никогда не помешают, да и брал я ниже нижнего предела – десять-пятнадцать баксов в час. По нынешним временам для студии, даже такой средненькой, как моя, – это вообще не деньги. Так что народ шел и нес мне свои десятки и сотни. На зарплату, конечно, много уходило, на амортизацию аппаратуры, на обновление, но кое-что оставалось.

– На аренду, – подсказала Полувечная.

– Нет. Никакую аренду я не плачу. Этот подвал я купил, давно уже купил, когда дружил с прежним мэром. Чего, ты думаешь, я в Смольный таскаюсь? С дружками старыми и новыми выпиваю и закусываю. Они меня за клоуна при себе держат, а мне по фигу, пусть держат. Вся жизнь – сплошная клоунада, лицедейство, так какая разница – в занюханном клубе играть для опившихся подростков или на даче у вице-мэра за хорошие деньги и важные услуги? Клоуны – люди святые. Клоунов не трожь.

– Ты пить-то будешь еще, святой? Или, может быть, достаточно? А то сейчас пойдешь индульгенции на улице раздавать.

– Нет, ни хера не пойду. Пусть сами со своими грехами разбираются. Я вот за каждое говно, которое когда-то кому-то сделал, за каждую отдельно взятую говешку ответил.

– Ну уж прямо!

– Точно говорю. Другое дело, что я продолжаю всякое говно делать – значит, потом когда-нибудь за него тоже отвечу.

– Возможно.

Я включил комбик, взял гитару, подергал струны. Комбик запел как новенький, вернее, как хорошо разработанный, прогретый старенький.

– Во! Звучит, – удивился я. – Понимаешь, принесли на днях аппарат. – Я кивнул на комбик. – Говорили, раздолбанный, а гляди-ка – ничего, вполне.

Полувечная смотрела на меня объективом камеры.

– Может, сыграешь что-нибудь? Эксклюзивно? Для вечности?

– В вечности моего шума уже достаточно. А для тебя и твоей персональной вечности – пожалуйста. Давай только по стошечке примем.

– Это сколько угодно.

Девушка умело отвинтила крышку на водочной бутылке и плеснула в стоящие на подоконнике стаканы.

– Как ты правильно пьешь, – еще раз похвалил я Полувечную. – У меня стаж – понятно, я дозу держу… Но ты – ты же совсем еще…

– Что?

– Маленькая, вот что. А умеешь, как взрослый мужик.

– Да ладно.

Полувечная быстро проглотила водку, крякнула, хукнула в кулак, вытерла слезы, шмыгнула носом.

– Ну че, давай споем, что ли?

– Что будем петь?

Мне нравился сегодняшний денек. Легко все очень было, и мысли грустные не мучили меня. Стихами разговаривать хотелось. Вот встретил девушку, которая поет. А может, врет и не умеет петь, но хочет сильно. Вскочила вдруг, поближе подошла, открыла рот и ждет чего-то. В такой бы рот да… Не сегодня. Музыка важней. Она объединяет нас, дает нам шанс поговорить с Самим. Жаль, безответна связь, но это лучше, чем молчать. Копить в себе пустое раздраженье от грязи под окном и хамства продавцов. Ругаться матом в аэропорту и ждать отложенного рейса. Похмельным потом исходить от страха появленья в доме неперсонифицированных гадов. Куда как лучше музыку играть. Она спасает от похмелья, гонит грусть, бодрит все члены, полирует разум.

– Про «полирует разум» мне понравилось, – сказала Полувечная.

Оказывается, я снова размышлял вслух. Либо Полувечная владела телепатией. В данной ситуации мне это было безразлично.

Я покрутил ручки комбика, отрегулировал громкость так, чтобы можно было слышать голос, и заиграл «If you need me» в манере «Роллинг Стоунз».

спел я. Мне показалось, что получилось более или менее чисто.

– неожиданно подхватила Полувечная. Откуда такая осведомленность, в девятнадцать-то лет?

Мы допели песню до конца. Светочка отлично ориентировалась в английском тексте, правильно ставила ударения и отчетливо выговаривала определенный артикль «the». Вообще, она явно была хорошо знакома с этой интерпретацией древней песни Вильсона Пикетта, которая слыла архаичной уже в момент исполнения ее Джаггером.