– У меня нет свободных комнат. И свободной рабочей вакансии на данный момент тоже нет. Мне очень жаль.

Это была нерадостная новость.

– Я мог бы предложить только работу на плантации, двадцать пять километров отсюда.

У матери не было иного выбора, поэтому она приняла предложение. Дядя Фёдор отвёз нас на плантацию. Там мы пережили тяжёлые времена, но, по крайней мере, были уверены, что каждый вечер получим немного хлеба. Мать зарабатывала на плантации четыреста граммов хлеба в день для нас обоих. Наша ежедневная норма составляла двести граммов хлеба на каждого, что явно не могло насытить. Мы постоянно испытывали голод.

Жили мы в подземном бараке, в подвале с ужасным запахом. Без окон, без отдельных комнат, словно в лагере. В бараке находилось около двадцати женщин с детьми. Все они были одиноки, без мужей, большинство – вдовы. Они оказались там по тем же причинам, что и моя мать. Каждый стремился избежать голодной смерти.

По вечерам, когда мать возвращалась с работы с четырьмястами граммами хлеба, она разрезала этот маленький кусочек на две половины и предлагала мне выбрать первым. Я внимательно осматривал кусочки и всегда брал больший.

Однажды умер верблюд, принадлежавший совхозу. Его использовали для тяговых и пахотных работ, заменяя тем самым технику, которой в то время почти не было. Для всех работниц это был настоящий праздник. Каждая отрезала себе кусок мяса, варила его и замачивала в холодной воде, чтобы сохранить. Мясо оказалось восхитительным.

Дети в бараке крали это мясо друг у друга. Я не был исключением и всегда стоял в первых рядах, когда дело доходило до шалостей. Женщины в бараке часто ссорились из-за этого. Моя мать тоже не избежала этих конфликтов. Понимая, что нам обоим на плантации плохо, она решила, что нужно меня отправить оттуда. Мать передала дяде Фёдору сообщение, что я здесь не выживу, и он приехал, чтобы забрать меня.

Весной 1933 года я покинул мать и отправился жить к дяде Фёдору. Он приехал на телеге, предоставленной директором совхоза, усадил меня на заднее сиденье, а сам сел на переднее рядом с водителем. Посмотрев на меня строго, он сказал:

– Слушай внимательно, Ваня. Я беру тебя к себе. Ты будешь у меня спать и есть. Днём будешь ходить в детский сад. Если тебя там спросят, в каком году ты родился, скажи, что в 1926. Если спросят, сколько тебе лет, скажи семь. Ты всё понял?

Я кивнул и ответил:

– Да.

Нам пришлось лгать, чтобы меня приняли в детский сад. Я не был глупым, я всё понимал.

Я уехал, и матери стало немного легче. Теперь она могла питаться своей дневной нормой одна. Она скучала по мне, и я тоже скучал по ней. Но в нашем случае это было лучшее решение. Только так мы оба могли выжить.

***

Долгожданная весна медленно наступала. Снег таял, обнажая грязь и сажу, скрытые всю зиму. С каждым днём грязь становилась всё заметнее, и казалось, что весь совхоз утонет в этом беспорядке. Днём с обветшалых крыш капал тающий снег, серые трубы хат едва дымили, а ночью белые тени неподвижных сосулек мерцали. Солнце всё чаще показывалось на небе, и всё живое пробуждалось от глубокого зимнего сна.

Я прожил у дяди Фёдора несколько месяцев. Днём я ходил в детский сад, и теперь почти каждый вечер я ложился спать не таким голодным, как раньше. Жизнь немного стабилизировалась. В семье дяди вновь задумались о пополнении.

Так и случилось. Всего через несколько месяцев на свет появился маленький мальчик, мой кузен Эрнст. Удача улыбнулась дяде, потому что вскоре после рождения его младшего сына совхоз предложил ему большую квартиру в бараке.

Однажды вечером он вернулся домой и объявил:

– Пакуйте всё, мы переезжаем!

В тот же вечер мы были готовы к переезду. Многие соседи помогали моему дяде переносить вещи в новую квартиру.

Жена моего дяди почти не могла помочь, так как большую часть времени занималась младенцем, который в тот вечер не переставая кричал и никак не хотел успокаиваться, несмотря на все усилия своей матери. Когда маленький Эрнст наконец уснул, тётя аккуратно положила его на кровать, которую уже перенесли и установили в новой квартире.

Царила абсолютная суета. Мужчины носились по комнате, выкрикивая грубые слова, если что-то шло не так, как им хотелось. Они приносили вещи и ставили их куда попало, не заботясь о порядке.

И тогда всё произошло очень быстро. В спешке переезда все забыли о младенце, который наконец стал тихим и спокойным. Когда мы вспомнили о малыше и бросились к кровати, то увидели на ней огромные кучи одежды, мебели и других вещей. В панике тётя начала сбрасывать всё это на пол, и когда она наконец освободила кровать от всего хлама, внезапно застыла. Она долго смотрела на спящего младенца, не в силах оторвать взгляд.

Она взяла младенца на руки и сильно потрясла. Её руки дрожали. Ребёнок не реагировал, он крепко спал. Она снова потрясла его, на этот раз немного сильнее. И снова ничего не произошло.

– Он не просыпается, – прошептала она дрожащим голосом.

Дядя Фёдор заботливо взял младенца из её рук и прислушался к пульсу.

– Он мёртв, – сообщил он.

В комнате внезапно повисла гнетущая тишина. Я смотрел на безжизненное маленькое тело, которое мирно лежало в руках моего дяди. Глаза были закрыты, рот слегка приоткрыт, на щеках всё ещё виднелись следы слёз.

Моя тётя сделала шаг назад, затем опустилась на пол и закричала. Вся ситуация внушала мне ужас. По спине пробежал холодок. Было невыносимо осознавать, что такая небрежность привела к гибели малыша. Его засыпали вещами, и он задохнулся.

Я тихо вышел из комнаты, не в силах больше это видеть. На улице уже потеплело, и снег медленно таял. Я глубоко вдохнул свежий воздух. Хорошо, что я ещё жив, подумал я.

***

Осень 1933 года

Через несколько месяцев после несчастья мать вернулась ко мне в совхоз. Нам выделили комнату в бараке недалеко от дяди Фёдора и тёти Анны. Это была небольшая комната с одним окном, но она была куда лучше душного подвала на плантации. Здесь мы быстро обустроились и прожили долгое время.

Я никогда не переставал восхищаться своей матерью. Она была удивительной женщиной. Несмотря на бесконечные трудности, ей удалось вырастить меня и сохранить мне жизнь в годы голода. День за днём она упорно работала, чтобы прокормить нас обоих, с отвагой смотрела в лицо суровым будням. Она была смелой. Она была всем для меня.

По вечерам, когда на улице темнело, мы часто сидели вместе в комнате, молча занимаясь своими делами. В тот вечер было так же. Я усердно мастерил бумажный самолётик, а мать мыла волосы. Она грела воду в кастрюле на примусе, небольшой газовой горелке. Примус с водой стоял на столе, за которым я играл с самолётиком.

Тихо напевая себе под нос, я аккуратно складывал бумагу. У меня было мало игрушек, и те, что были, были самодельными и из дешёвого материала. Это меня особо не беспокоило, потому что я не знал ничего лучшего. Я развлекался самыми простыми вещами, которые приносили мне огромное удовольствие.

Пока вода грелась, мама подметала пол в комнате. Она подошла к двери, чтобы вынести мусор. Когда она открыла дверь, порыв ветра оказался достаточным, чтобы опрокинуть таз с горячей водой.

В тот же миг я громко закричал. Мой крик эхом разнёсся по всей округе. Вся кипящая вода вылилась на меня. Я едва мог дышать от боли. Мама выронила совок и мгновенно подбежала ко мне, в отчаянии не зная, что делать.

– Ваня, мой дорогой … О боже, кто-нибудь, помогите нам!

На крики сбежались соседи.

– Что случилось? – спросил кто-то.

– Вызовите врача! – кричала мама. – Приведите доктора!

Моё тело было покрыто ожогами. Я едва мог различить голоса и людей, которые суетились вокруг меня. Мой взгляд упал на окровавленные колени. В первый момент меня охватила паника. Но затем всё начало расплываться, как во сне, и я потерял сознание.

Я очнулся в клинике и медленно открыл глаза. Первое, что я увидел, была моя мать. Она сидела рядом с моей кроватью, бледная как мел. Глубокие чёрные круги под глазами придавали её лицу усталый и измученный вид. Её глаза были красными от слёз и недосыпания. Меня тронула глубокая печаль в её взгляде, и, видя, как она на меня смотрит, мне самому захотелось заплакать.