Эмбер…

На первых ступеньках трапа мне пришлось едва ли не тащить её, словно она – ещё один наш маленький чемоданчик. Я рассмеялся и хотел уже продолжить диалог, но капитан перебил меня. Согнув руку в локте и направив ладонь вверх, он сказал:

– Если человек стоит так долго на борту и не собирается прыгать в пучину, значит, ему есть что рассказать. Поэтому выдвигаю предложение! Тут недалеко есть моя адмиральская каюта, а в ней, весьма предусмотрительно, прошу вас заметить, мной спрятана бутылочка хорошего рома. Продолжим нашу беседу там. Мы уже достаточно далеко отошли от архипелага и ближайшие десять, а то и более, часов – путь безопасен и моё участие в нём не требуется. Команда справится сама.

Отказать было невозможно.

Преодолевая качку, я двинулся вслед за капитаном. Идя в нескольких шагах позади него, я изумлённо наблюдал, как его шаг не прерывался постоянными порывами ветра, а ноги не скользили на мокрой палубе. Опыт, как ни крути!

Добравшись до его каюты, мы сбросили влажные пальто на вешалки и уселись за старый деревянный стол, обитый железными клёпками и стальными пластинами. Прикрученный к полу болтами он занимал немалую часть всего свободного пространства, казалось, что сам корабль построили вокруг этого стола. Из потайной дверцы, неотличимой от деревянной обивки стен, капитан достал не откупоренную бутылку без этикетки и с серьёзным тоном заявил:

– Это отличный ром, забрал его из порта Кубы. Плавал со мной больше пяти лет и всё ждал подходящего момента. Ну, чтож, дружок, настал твой подходящий момент. Настала пора напомнить мне и рассказать нашему спутнику, каково там, на жарких берегах Кубы.

Завершив описание безымянной бутылки, он рассмеялся. Разлив его по двум алюминиевым кружкам с помятыми боками и не пролив ни капли он сел напротив, взял кружку первым едва подняв её над столом, и стукнул по моей. Отпив солидный глоток, он поудобнее уселся в капитанском кресле и, не опуская кружки на стол сказал:

– Ну? Пей, давай. И рассказывай чего так долго стоял там?

Я выпил. И рассказал. Обо всём, о неизвестных мне родителях, о жизни, которую я жил, об Эмбер и жизни после. Я не умолкал, пожалуй, пару часов, но сейчас мне кажется, что я проговорил всю ночь, замолкая только чтобы сделать ещё один глоток рома. И наш разговор с каждым моим глотком становился всё более похожим на монолог. Нет, скорее на исповедь. И старый капитан был моим священником.

Не знаю, что подействовало на меня так, может ром, может личность капитана, внушающая доверие одним своим присутствием, а может, потому что я ни с кем и никогда не делился подробностями своей жизни и переживаниями, которые она несла.

Позже я решил, что повлияло всё вместе в одинаковой степени.

Мы просидели так всю ночь, ром был действительно отличный, он пробирал и согревал, но не брал. Не брал моё сознание себе, оставлял контроль. И за ночь я успел опьянеть и отрезветь дважды, пока бутылка не иссякла.

Не помню, о чём говорил капитан, как прошла почти вся ночь, но помню, чем она кончилась.

Она кончилась словами, которые он сказал перед моим уходом в кровать к Эмбер:

– Арчибальд, у тебя сложная, но интересная жизнь. Поверх серых оттенков она окрасилась красками невиданных цветов, не оставляя ни одного участка непокрытым. Твоя палитра ждёт тебя в каюте. Так иди же к ней! И не смей терять! Без этой женщины не разукрасить тебе так же ярко весь остаток полотна, что отведено тебе судьбой!

Подойдя к двери своей каюты, я остановился. Ладонь сжимала рукоять, но не открывала. Остатки рома ещё гуляли по голове, но сознание не участвовало в этом кутеже, и обратиться к нему я всё ещё мог. Я обдумывал слова капитана всю дорогу до каюты, пробираясь по качающимся от качки коридорам корабля, словно по кишкам железного монстра сожравшего и переваривающего меня. И вот я пришёл к двери, но не к выводу. Вот почему рука не подчинялась, не открывала дверь. Сознание требовало от меня ответа. Мне не оставалось ничего, кроме как согласиться с капитаном и со своим сердцем.

Я ещё больше укрепился в мысли, что в следующем году сделаю Эмбер предложение на Холлоу Бей.

Ром растворился ближе к полудню. Эмбер толкала спящего меня со словами:

– Вставай, я есть хочу! Скоро уже обед подавать будут, а ты всё дрыхнешь. И почему от тебя алкоголем до сих пор пахнет?! Мы портвейн пили больше десяти часов назад.

Выслушав эту небольшую гневненькую тираду, я приподнялся на локтях, и, зевая, ответил:

– С капитаном ночь провёл.

Она рассмеялась и, поставив руки в бока заявила:

– Ах вот как?! Стоит мне уснуть, так ты тут же со всякими капитанами ночи проводишь?.

Слово капитанами она произнесла с отдельными ударениями на каждый слог.

– Вставай уже, твоя любимая женщина голодная!

Пришлось повиноваться, противостоять голодной женщине, знаете ли, опасная затея!

Я собрался, и мы выбрались из каюты в поисках еды.

Дальнейшие сутки дороги прошли гладко, глаже поверхности моря. Вскоре на горизонте показалась береговая линия Америки.

За время отпуска мы обставили дом, накупив кучу декоративных штучек, как их называла Эмбер и, сделав небольшой косметический ремонт, не смотря на то, что, по моему мнению, дом требовал капитального. Мы провели половину остатка отпуска, обсуждая поездку и даже планируя следующую. Что для меня было особенно тяжело, учитывая, что ни один из планов Эмбер по посещению какой-либо страны после отпуска не согласовывался с моим. И мне приходилось всегда увиливать с подобных диалогов словами «ну посмотрим», «да идея отличная, но посмотрим, будет ли туда корабль с буровой» и тому подобными фразами.

Такой подход работал, и позволил не выдавать себя оставшиеся два месяца, благо, что очередная идея куда поехать, посещала Эмбер не реже чем чуть ли не раз в сутки и поглощённая своими планами, она особо не обращала внимания на мои комментарии и извёртливые ответы.

Бедная, бедная моя Эмбер. Столько сил впустую, ведь что бы ты ни запланировала, всё пойдёт по моему сценарию. И, очень надеюсь, что после его реализации я смогу сказать – нашему сценарию.

В такой суете прошёл остаток отпуска, Эмбер завела небольшую записную книжку, куда записывала «разные разности», как она говорила мне каждый раз, когда я задавал вопрос, что она туда пишет, оказавшиеся потом списком стран, блюд и мест, которые нам предстояло посетить и попробовать.

Весь отпуск занял три страницы календаря, с конца декабря по март. Наступал апрель. Приближаясь с океана, держа в охапку, он нёс ворох весенних ароматов, которые не могла перебить даже совокупность всех запахов окраины севера Нью-Йорка. Но, к сожалению, он нёс с собой ещё один запах – смесь смога, масла, мазута, дизельного топлива и ржавого железа, запах отбытия в очередную командировку.

Собравшись в дорогу на буровую, в этот раз Эмбер уже взяла на порядок меньше вещей, и я смотрел на четыре больших сумки вместо шести. Хорошее начало!

Дальше всё было по обычному сценарию, ключи соседке, такси, ну хоть на этот раз не грузовое, порт.

Ожидание, тёплый воздух весны, всё как в прошлый раз. За исключением одного, самого главного – всё это, сумки, вещи в них, такси с нами и таксистом, корабль на верфи, сам воздух Нью-Йорка, были смешаны с одним только мне известным секретом. Ох, Эмбер, знала бы ты, что я планирую организовать!

Утрамбовались в маленькую каюту корабля, везущего нас на буровую. Двое суток в пути, минус два дня от шести месяцев ожиданий! Как же я нервничаю…

Прибытие на буровую было обыденным, как и работа там. Они прошли без эксцессов, и под конец пятого месяца нашей смены там – подошло, наконец, время начать мою секретную операцию.

Договорившись с Диего, с которым я очень хорошо сдружился за столько лет, что мне нужно уехать с буровой на три недели раньше в связи с подготовкой к свадьбе и, попросив держать истинную причину в секрете от всех, включая Эмбер – он пошёл мне навстречу. Договор был таков, что я уезжаю в якобы, внеплановую и срочную командировку на соседнюю буровую для помощи в организации ремонтных работ.