Три года, три отпуска, три новых страны.

Тибет, Исландия и Грузия по пути через чёрное море и Стамбульский порт.

Такой разброс по континентам объяснить читателю я не смогу. Возможно, после шести месяцев на буровой и трёх в шумной Америке я выбирал корабль, на борту которого было меньше всего людей.

В таком темпе прошли двенадцать лет и новые двенадцать стран. Я прошёл по множеству дорог этих стран, останавливаясь на их обочинах, я встречал десятки людей, но не заводил знакомств, покидая очередную страну, за её границами для меня всегда оставалась пустота.

Набравшись опыта на Найервике и занимая должность главного инженера с бессрочным контрактом на руках, мне вновь предстоял выбор очередной страны для отпуска. Отпускной корабль показался на горизонте. То был старый Парфенон. Первый, что вёз меня когда-то в Америку, когда я был никем. Ещё двенадцать лет назад эта посудина была жалким подобием корабля, остатками некогда впечатляющей технологии, но только сейчас я понял связь с названием.

Устав от новых стран с их языками и обычаями, после двенадцати долгих лет работы и путешествий, я вновь хотел повидать Америку.

Чтож, отвези же меня туда, Парфенон!

Не выйдет у меня описать всего, что я делал, что повидал, людей, которых я встречал на обочине длинной дороги моих странствий. Потому что сам почти ничего из тех времён не помню. За это я прошу у читателя прощения.

Пусть эти воспоминания останутся на дне стаканов оставленных мной в неизвестных барах. Пусть бармены смоют и вытрут их.

Как вытер и я всю свою прошлую жизнь после встречи с ней.

Прибыв в Америку и, в очередной раз, найдя временное пристанище в отеле, закинув вещи и приведя себя в человеческий вид после шести месяцев на буровой, я выбрался на улицы Нью-Йорка.

Возможно, в моём возрасте, уже пора было бы найти постоянное жильё, обзавестись семьёй или хотя бы женщиной. Но по неизвестной причине мне этого совсем не хотелось. Неизвестной, потому что я не старался искать ответов. Плыл по течению, как сруб, который сплавляют с лесозаготовок. Порой, реки были спокойными, иногда било о камни. Но каждый раз я упорно всплывал. Казалось, что никто и ничто не сможет меня потопить! Как тот сруб, я был пропитан насквозь водами испытаний и ни одна окалина судьбы не сможет меня ранить. Я был в этом уверен до момента моего подъёма на крышу Эмпайр Стейт, который мне давно хотелось посетить.

Вход. Дверь. Швейцар. Экскурсовод. Лифт. Толпа. Много диалектов, языков. Обрывки знакомых и незнакомых фраз. Путешествия по разным странам дали свои плоды, пусть и небольшие.

Поднявшись на крышу здания, давно потерявшую своё исходное назначение и превращённую в смотровую площадку для туристов, я был удивлён, но, к сожалению, не видом, а глупостью. Глупостью людей. Все перила по краю крыши были варварским образом превращены в высокий трёхметровый забор, пусть и с прорезями для вида.

Зачем? Оказалось, что слишком много людей приходили сюда покончить с жизнью, прыгнув с крыши некогда самого высокого здания в городе. И администрацией здания и города было принято такое решение. Испортить впечатление большинству, чтобы сохранить жизнь меньшинству.

Ну, вот накой чёрт?! Я пришёл сюда, я заплатил, а мне трёхметровый забор и вид через решётку! Кто захочет – найдёт способ или другое здание. Я что-то не вижу заборов на других высотках. Ну что за бред!

Возможно, читая эти строки, читатель меня осудит и скажет – эта решётка может остановить того кто решился, спустившись разочарованным – он пойдёт, пройдётся, передумает, одумается. Но так ли это? Никто не знает, возможно. Я останусь при своём мнении. Дураки те, кто решили прервать то, что возобновить не выйдет больше никогда – поистине великие идиоты. Будешь думать за дурака – повстречаешь беду сам.

Прогнав эти мысли в голове и не оставив в ней ни капли воспоминаний о видах с крыши – я развернулся чтобы пойти к выходу.

Но был остановлен несильным глухим ударом в грудь. Я с кем-то столкнулся?

С высоты моего роста в 186 сантиметров я не сразу понял, с чем или с кем.

Мгновение. Сотая доля самой маленькой секунды. Сознание включалось постепенно, по шагам, как по ступеням лестницы взбирался бы больной в приступе астмы. Шаг за медленным шагом.

Удар гонга, как в Тибете на церемонии, где я когда-то был. Он пробирает до нутра, на его звон откликаются даже органы.

Женский голос ускорил шаги по ступенькам моего сознания:

– Ай! Больно! Ваша пуговица с пальто мне прямо в глаз попала! Теперь слезиться будет.

Я очнулся. Голубые глаза смотрели снизу вверх, на меня, в меня. Гонг всё ещё звенел, гудел, вибрировал глубоко внутри. Ощущение страха сжимало сердце, старого страха, давно мною забытого, не могу вспомнить, откуда я знаю этот страх. Королевский Дейфун! Точно! Так же страшно было и тогда. Страх неизвестности, незнакомости ситуации, невозможности на неё повлиять. И сейчас, в свои тридцать лет, с деньгами, должностью, навыками и опытом за плечами – я не мог ничего противопоставить. Этот страх сковал и обезоружил.

Мне казалось, что если прямо сейчас, в эту самую длинную секунду моей жизни, я найду неведомый ни одному учёному или монаху способ вытащить, извлечь и пожертвовать весь свой жизненный опыт, навыки и силу, всю свою сущность, то, несмотря на всё количество полученного материала, его хватит чтобы уместить лишь на наконечнике иглы, которым я не смогу проткнуть даже воздух. Настолько густ он был.

Гул толпы, столкновения плечами, страх, гонг, запах её духов. Эта смесь не давала сконцентрироваться и не отпускала. Не хочу отсюда уходить, хочу остаться.

Не любил, не влюблялся и не был любим. Столько лет…

Но звуки гонга разрушили те столпы, на которых я незаметно для самого себя построил всю свою жизнь. Рассыпаясь в прах, они покрывали им все мои устои. Впоследствии, ветер времени развеет эти остатки навсегда.

Я взошёл на Эмпайр один, физически и эмоционально, но покидал его с ранее невиданным для меня чувством, которое не мог понять и объяснить.

Намного позже я дал себе ответ, этим чувством была – победа.

И моей наградой была – Эмбер.

Конец марта. Цвет ячеек календаря – персиковый. Цвет зарождающейся весны, тепла, уюта и любви. Прикосновение одеяла в новом для меня доме. Её запах рядом, без примесей толпы и ветра прогоняющего скрытые в парфюме ноты. Чувство теплоты внутри, оно мягко расплывается по всему телу. Будь я сейчас на буровой в холодном Северном Море – оно бы вскипело, нырни я в него. Скорее всего, это и есть – любовь, думал я в тот момент.

Именно в таком окружении запахов и чувств я лежал в кровати и смотрел на настенный календарь в чужом для меня доме.

Она проснулась. Вслед за ней проснулся и новый я. Водоворот из одной и той же мысли крутился в голове – я ни за что, никогда, никому её не отдам, не позволю забрать. И пусть весь мир будет против. Я этот мир переиначу – кровью и потом. И течь по головам заставлю.

Первыми её словами первым нашим совместным утром, были те – которые я не забуду никогда:

– И как я жила двадцать пять лет без тебя?

Засмущавшись своему откровению, она обняла меня. Крепко прижавшись и закинув на мой живот ногу:

– Тогда давай расскажу, что было в моей жизни все эти двадцать пять лет без тебя.

И я рассказал ей всё. Описал все страны, в которых побывал, обряды, и языки которые видел и слышал. Рассказал даже, о церемонии похорон монаха в Тибете, где в первый раз в жизни услышал звук того самого гонга. И как услышал его стоя в тысячах километрах от Тибетского храма вновь, даже ярче, но уже в совершенно другом месте – на крыше Эмпайр. С предельной точностью я передал ей и холод Северного Моря с той кисло-железной атмосферой буровых. Своих обязанностях там. И как ни странно – её очень заинтересовали мои рассказы про море, про звёзды которых не увидишь за огнями городов.