— И что вы думаете по этому поводу? — спросил я.

— Вам любопытно, ваше величество? — Сперанский повёл плечами, словно его охватил озноб.

— Не только, — я откинулся на спинку кресла, пристально разглядывая его. — Я мог забыть, что назначал вам встречу. Видите ли, у меня серьёзная проблема: нет личного секретаря. Но вернёмся к вашим делам. Раз вы решили вот так попробовать меня потревожить, значит, у вас есть на это основания?

— Да, ваше величество. Так как именно я занимаюсь благоустройством города, ко мне подошёл господин Макаров и попросил освободить Петропавловскую крепость, потому что вы передаёте её полностью в его распоряжение. — Сказал всё так же спокойно Сперанский.

— Да, верно, а в чём проблема?

— Проблема в том, ваше величество, что я не знаю, куда перевезти архивные документы. Их много скопилось. По-хорошему нужно отдельное здание, чтобы их все разместить. Но никто не может дать мне ответа, а сам я теряюсь и не могу принять подобное решение самостоятельно. — Твёрдо проговорил Сперанский.

— И что вы предлагаете? — я смотрел на него с любопытством.

— Я предлагаю оставить архив на месте. Выделить для него отдельное помещение, сухое и без крыс, чтобы документы сохранить можно было. — Выдохнул он, и впервые с начала нашего разговора опустил взгляд.

— Вот что, — я решительно поднялся и вышел из-за стола. — Сейчас прибудут как раз тот самый господин Макаров и военный комендант Кутузов. Предлагаю всем вместе съездить и посмотреть на месте, из-за чего весь этот сыр-бор. Возможно, вы и правы, и архив лучше будет оставить на месте.

Зимин, исполняющий обязанности моего адъютанта, как будто под дверью подслушивал, и когда я произнёс последнее слово, заглянул в кабинет.

— Господин Макаров прибыл для доклада, ваше величество. Военный комендант Санкт-Петербургский и Выборгский Кутузов, прибыл для доклада. — И он вопросительно посмотрел на меня.

— Я всегда поражался этой особенностью — приезжать на доклад в одно и то же время, — проговорил я задумчиво. — А ведь докладывают они мне по отдельности. Что за потребность ждать в приёмной? Или же они делают это специально, рассчитывая на то, что у меня в это время будет сидеть посетитель, и они могут даже посплетничать вволю?

— Вы у меня спрашиваете, ваше величество? — Сперанский удивился, но изо всех сил старался это своё удивление не показывать.

— Вася, передай Кутузову и Макарову, что мы все вместе поедем осматривать Петропавловскую крепость. И вели коня мне подготовить. — Сказал я Зимину. Он кивнул и закрыл дверь, я же повернулся к Сперанскому. — Где вы учились, Михаил Михайлович?

— В Александро-Невской семинарии, ваше величество, — ответил Сперанский, я же обошёл его по кругу, внимательно рассматривая.

— Почему-то я сразу же подумал про семинарию, — проговорил я, потирая подбородок. — Интересно знать, почему?

— Не могу знать, ваше величество, — осторожно ответил Сперанский. А у меня никак семинария не вязалась с реформами, который проводил этот человек. Эти реформы я весьма поверхностно изучал в школе, и размах впечатлял.

— Действительно, откуда вам знать, о чём я подумал. — Я обошёл его ещё раз. Было видно, что Сперанский старается не крутить головой вслед за моими движениями, и ему это с трудом, но удаётся. — Вы вольнодумец, господин Сперанский?

— Я не… — он замолчал, а затем решительно произнёс. — Можно и так сказать.

— И чем вы руководствовались в своих измышлениях? Кто повлиял на то, чтобы семинарист стал вольнодумцем?

— Я много читал трудов Вальтера и Дидро, многих других философов…

— Вы понимаете, — перебил я его, — что труды философов редко проверяются на практике? Это всего лишь размышления на тему, как сделать всем хорошо и ещё чуть-чуть лучше. Вот только к реальности они практически не имеют отношения. Да и трактоваться могут по-разному. Лично я знаю, как минимум одного, хм, художника, который труды выдающегося философа принял за основу своих действий, и в итоге это привело к катастрофе. — К счастью, он не стал у меня спрашивать про то, какого художника я имею в виду. Наверняка среди обожаемых дворянами этого времени греков найдётся парочка, попадающих под моё описание. — Я как-то слышал одну песню, мельком её услышал, даже не знаю, кто автор, но пара строк отпечаталась вот здесь. — И я дотронулся до виска, а потом негромко произнёс, вольно перефразируя слова песни. — «Сделай же это, ты кричал под окном. Он понял не так, ты пел о другом»* М. Пушкина.

— Зачем вы мне это говорите, ваше величество? — тихо произнёс Сперанский.

— Я говорю об этом, чтобы вы поняли одну вещь: до того, как услышал эту песню, я тоже зачитывался трудами упомянутых вами господ. А потом, как озарение, а если всего лишь предположить: вдруг мы понимаем их не так? И они хотели сказать о чём-то другом. Ведь практически ни один их постулат не проверен на практике, а если и проверен, то ещё не прошёл проверку временем. — Сперанский сейчас выглядел несчастным и явно не мог понять, чего я от него хочу. — Просто подумайте об этом. А потом снова подумайте, чтобы вы хотели изменить в жизни страны, но уже без этих радужных фантазий известных мечтателей. Исключительно практические стороны. Я хочу услышать, что вы думаете по этому поводу. И, да, пытаясь использовать опыт других государств, имейте в виду, что каждое из них чуть меньше любой нашей губернии, и не имеет такого расового разнообразия. Да у них даже две народности никак не придумают, как жить с остальными жителями страны в мире и согласии.

— Например, — автоматически проговорил Сперанский.

— Каталонцы, ирландцы, шотландцы, даже в какой-то мере корсиканцы, — я насмешливо посмотрел на него. — Вам продолжить список? Или вы не будете меня ещё больше разочаровывать?

— Я, кажется, вас понял, ваше величество, — осторожно произнёс Михаил.

— Да, ни черта вы не поняли. Вы поймёте, когда начнёте думать над моим заданием. И то, далеко не факт, что это произойдёт сразу. — Дверь кабинета приоткрылась, и в который раз уже заглянул Зимин.

— Кони осёдланы, ваше величество.

— Замечательно, — я кивнул и направился к выходу из кабинета. — Идёмте, господин Сперанский, посмотрим на архив Петропавловской крепости.

Кутузов и Макаров ждали в этом подобии приёмной, с интересом поглядывая на вышедшего вслед за мной Сперанского.

— Поехали, господа, Александр Семёнович, доклад сделаете в своей вотчине. — И я стремительно направился к выходу, на ходу застёгивая шинель, которую мне подал Зимин.

До Петропавловской крепости долетели довольно-таки быстро и принялись ждать, когда подъедут мои спутники. Они-то на доклад в каретах прикатили. Мол, возраст уже не тот, чтобы на жеребцах гарцевать, да себя показывать. Сперанский, правда, на возраст не мог списать своё нежелание проехаться верхом рядом со мной. Но он тоже приехал в карете, а специально для него никто лошадь седлать, естественно, не стал.

Ну вот, так: раз сам дурак и не подумал над подобным исходом своего визита, то кто тебе злобный Буратино? Нравы здесь простые, шутки непритязательные, а уж желающих сбросить любого, кто на полступеньки повыше забрался, хоть отбавляй. Не подумал, неосознанно гнев монарший на себя навлёк — это твои проблемы. Выкручивайся, как умеешь, потому что тебе никто, вообще никто плеча не подставит. Создавалось ощущение, что их так с пелёнок учили.

И у меня очень большой вопрос по этому поводу возник к Михаилу Илларионовичу. А как армия вообще воюет, если половина офицеров, и это как минимум, не умеют работать в команде? Если каждый пытается на себя кусок одеяла натянуть? Чтобы лично геройским героем стать. Вот только войны так не выигрываются. И я понятия не имею, что со всем этим делать.

Да что далеко ходить, они даже заговор не смогли нормально провернуть. Да, итог был тот, какого добивались, но, сдаётся мне, что получилось у них задуманное случайно. Просто стечение обстоятельств. Да и Павел был косвенно сам виноват в собственном убийстве. Если о заговоре даже дворовые собаки знали, то ему нужно было просто не выпускать из замка Палена. Оставить коротать ночь с собой, и всего-то. Вот скучно стало императору, хочет, чтобы его Пален развлёк игрой в карты. Учитывая, как господа заговорщики стали грызться между собой, не успело тело Павла остыть…