Я чувствую себя совсем не готовой.

Мой взгляд скользит к зеркалу, когда я созерцаю результаты работы команды из пяти человек по макияжу и гардеробу. Я и понятия не имела, что стилисты такие… свирепые. Буря активности, обрушившаяся на меня во время интервью, чуть не вышибла дыхание из моих легких.

Кисти для макияжа и пудра взметали частицы в воздух; парикмахер обработал мои волосы кондиционером и гелем для эко-стайлинга; неистовая помощница все твердила и твердила об этикете собеседования.

Я не слышала об этом ни слова.

Это не мой мир.

Все, чего я хочу, — это плохую машину и кое-какие инструменты.

Вместо этого у меня лицо, которое не похоже на мое, и изжога.

Мои пальцы дрожат, когда я тянусь к зеркалу.

Блеск на моих веках. Ресницы, которые завиваются намного длиннее и гуще, чем когда-либо могли мои. Красный на моих губах. Золотой на моих скулах.

Это не та, кто я есть.

Я не…

Такая.

Гламурная.

Вот почему я боролась за то, чтобы продолжать носить все без исключения, когда стилист пытался надеть на меня платье. Я жертвую многим из того, кто я есть, только ради внимания. Я пока не готова расстаться с комфортом джемпера.

Мои руки порхают над блестящим белым топом. У директора по гардеробу случился мини-срыв, когда я отказалась надеть ее платье. У меня чуть не случился припадок, когда она попыталась заставить меня надеть мини-юбку.

Мы достигли компромисса.

На мне "модный" топ и джемпер вместо брюк. Рукава комбинезона завязаны вокруг талии. Я не возражаю. Я уже носила свой джемпер в таком виде раньше. Особенно в жару. Автомастерские могут превращаться в котельную каждое лето.

Я рада, что она согласилась работать со мной.

Хотя мне интересно, была бы она такой сговорчивой, если бы Стинтон не выгнал первого парикмахера. Его действия многое сказали гардеробщикам и визажистам. С тех пор они ходят вокруг меня на цыпочках.

Почему я снова думаю о Стинтоне?

Я не забыла о своем обещании бросить ему вызов.

Он все тот же Стинтон. Он все тот же брюзга, у которого благополучие моей дочери в качестве выкупа.

Кроме того, не похоже, что он обращается со мной наполовину прилично, потому что у него есть сердце где-то в этой газовой камере тела. Это потому, что, как он упоминал миллион раз, я актив компании.

С сегодняшнего дня я представляю не только Stinton Auto, но и, соответственно, всю Stinton Group. Если я облажаюсь, то и он облажается.

Вот и все. Не нужно размякать и терять объективность.

У меня в сумочке жужжит телефон.

Я вскакиваю со своего места и тянусь за телефоном, хмурясь, когда вижу незнакомый номер. Поскольку у меня нет привычки отвечать на странные звонки, я оставляю это в прошлом.

Секунду спустя мой телефон жужжит от сообщения.

Стинтон.

Похоже, он чувствует, как я нервничаю, и его сенсоры ‘придурка’ взбесились.

СТИНТОН: Возьми трубку, когда я тебе позвоню.

Я смотрю на его сообщение, и раздражение сжимает мне грудь. Если я думала, что лично он резкий и властный, то его сообщения в десять раз более нецивилизованные.

Должна ли я проигнорировать это или отвесить ему виртуальную пощечину?

Со вздохом я не выбираю ни то, ни другое.

Я: Чего ты хочешь?

СТИНТОН: У меня срочное дело. Меня не будет на собеседовании.

Я: Идеально. Мне не придется все время пялиться на твое хмурое лицо.

СТИНТОН: Очень смешно. Это важно. Не облажайся.

Я: Под словом "облажаться" ты подразумеваешь упоминание о том, что глава Stinton Group имеет склонность к угрозам в адрес невинных женщин в лифтах?

СТИНТОН: У тебя есть способ заставить реальность звучать гораздо драматичнее, чем она есть на самом деле. Обуздай это. Это плохо отразится на телевидении.

Я впиваюсь пальцами в телефон.

Подонок.

Красивый подонок, но все же…

Я представляю, как он сидит строгий и царственный в своей дорогой машине, глядя на город, как задумчивый Бэтмен. Он крутит пальцами, как делал в лифте, — этот намек на улыбку на его губах и прищуренные глаза, как всегда, как будто он знает, что он лучше всех остальных, и его это не беспокоит.

Я: Не похоже, что ты будешь здесь, чтобы остановить меня.

СТИНТОН: Просто предположи, что я всегда наблюдаю за тобой, Баннер.

Я смотрю на сообщение.

Затем я с трудом сглатываю и оглядываюсь через плечо.

Там никого нет.

Я: Предупреждение о преследовании.

СТИНТОН: На следующие несколько месяцев ты являешься собственностью Stinton Group. Наблюдение за тобой входит в мои должностные обязанности.

Я: Я ничья собственность, Стинтон.

СТИНТОН: Привнеси эту уверенность в интервью. Не срывайся на мне, Баннер.

Я бью кулаком по экрану своего телефона, представляя, что это его отвратительно великолепное лицо. Где-то под моей воинственностью я могу сказать, что Стинтон намеренно провоцирует меня. Он хочет отвлечь меня от моих нервов. Или, может быть, я слишком много ему доверяю. Может быть, ему просто нравится ставить мне галочки.

Дверь приоткрывается, и растерянный член съемочной группы сообщает мне, что пришло время для интервью.

— Я сейчас буду.

Она кивает и закрывает дверь, вероятно, задаваясь вопросом, не сошла ли я окончательно с ума.

Может быть, и так, леди.

Никогда за миллион лет я не думала, что окажусь перед камерой. В детстве я убегала от подобных вещей. Я не была той девушкой. Той, у кого длинные распущенные волосы, идеальная улыбка, склонность к переодеванию.

У меня даже не было тела для этого. Пока другие девочки в школе оттачивали формы, я застряла, пытаясь понять, где кончается моя спина и начинается задница.

Не помогло и то, что мой гардероб был во многом вдохновлен стилем одежды моего отца ‘бери все чистое и под рукой’. Вскоре мне стало совершенно ясно, что лучше держаться как можно дальше от центра внимания — и людей — насколько это возможно.

Теперь я собираюсь предложить себя придуркам, которые так и не закончили среднюю школу. Я окажусь в выгребной яме, которой является раздел комментариев в социальных сетях, лицом к лицу с клавишниками, которые без проблем разорвут меня на части в уютном подвале своих родителей.

— Я справлюсь. Со мной все будет в порядке. — Сделав еще один вдох, я выхожу из комнаты и чуть не спотыкаюсь.

Жар заливает мое лицо, и я опускаю взгляд на каблуки. Они как ходули, привязанные к моим ногам, и такие чертовски неудобные. Почему другие женщины подвергаются этому?

Дрожащими ногами, как у новорожденного олененка, я медленно пробираюсь к передней части склада. Задний план преобразился. Теперь здесь диван, зелень и огромная книжная полка. Свет и камеры тоже стали ближе.

Мое сердце колотится о ребра.

Я могу это сделать. Я могу это сделать.

Интервьюер — жизнерадостная брюнетка в ярко-синем брючном костюме. Она чувствует мое волнение и похлопывает меня по руке. — Все в порядке. — Ее улыбка натренирована, а зубы такие белые, что почти ослепляют. — Я не буду задавать тебе слишком много трудных вопросов. Сегодня главное — узнать тебя получше.

— Узнать меня. Верно, — бормочу я.

— Можно мне гримера? Она потеет!

Кто-то подбегает, вытирает мне лоб кисточкой, а затем скрывается из виду.

— Действуй!

Интервьюер пускает в ход все свое обаяние, обращаясь к камере как к старому другу. Я впиваюсь пальцами в подлокотник кресла и надеюсь, что выгляжу не такой паникующей, какой себя чувствую.

Она все бубнит и бубнит.

Я понятия не имею, о чем она говорит.

Наконец, она поворачивается ко мне. — Итак, Дон, могу я называть тебя Дон?

— Д-да.

Она смеется, и звук эхом отдается от стропил склада. — Знаешь ли ты, что женщины-механики составляют менее пяти процентов в отрасли? Что заставило тебя надеть этот очаровательный комбинезон, — она приоткрывает рот, чтобы издать еще один вызывающий головную боль смешок, — и зарабатывать на жизнь ремонтом машин?