Саркастический комментарий срывается с моего языка. Кого это она назвала ‘очаровательной’? Я проглатываю слова обратно, прихожу в себя и отвечаю так аккуратно, как только могу: — Автомобили всегда очаровывали меня. Я знала, что хочу что-то сделать с ними, когда вырасту.

— Но ты не просто проснулась однажды утром и выбрала этот путь. Как пришло к вам это решение?

Я смотрю в камеру. Снова на нее. — Мой отец был механиком.

— О. — Она опирается локтями на спинку стула и подпирает подбородок кулаком в классической позе расскажи мне еще.

Я облизываю губы. — Он научил меня всему, что я знаю.

— Я уверена, что он гордится тобой за все твои достижения. Что он думает о том, что ты стала лицом Stinton Auto?

Папа с самого начала не позволил бы Stinton Auto приблизиться ко мне. — Он, э-э, умер около восьми лет назад.

— Мне жаль это слышать. — Она надувает губы. — Это, должно быть, тяжело.

Ее сочувствие кажется фальшивым. Из-за этого с ней трудно быть искренним.

— Держу пари, ты посвящаешь ему каждую машину, которую чинишь. — Она хлопает своими густыми ресницами.

— Ну…

— Мне просто нравится, — она протягивает руку и сжимает мои руки, — как ты бросаешь вызов всем невзгодам как женщина-механик. Достаточно сложно оставить свой след в индустрии, в которой доминируют мужчины. Но знать, что ты делаешь это ради своего покойного отца, — она поджимает губы и качает головой, — это делает это еще более трогательным.

— Спасибо?

Она смотрит на меня, как на сироту, которой нужна семья на Рождество. — Я, например, аплодирую тебе, Дон. И я знаю, что эта великая нация готова поддержать женщину, возглавляющую работу для женщин в промышленной сфере. Женщины, которые преодолевают трудности. Женщины повсюду.

— Я бы действительно не сказала, что я веду за собой что-либо…

— Снято! Это было здорово. — Режиссер аплодирует.

Интервьюер отпускает мою руку, как горячую картофелину, и сплетает пальцы. Снисходительно улыбаясь мне, она бормочет: — У тебя такие грубые руки, дорогая. Ты должна позволить мне порекомендовать мой салон.

У меня отвисает челюсть от шока.

Она только что… оскорбила меня?

Ее ассистент подбегает к ней и протягивает бутылку газированной воды. Она откупоривает ее, делает глоток, а затем улыбается мне. — Тебе также следует что-нибудь сделать со своими ногтями. Я знаю, что, должно быть, тяжело их чистить, но ты все еще женщина, дорогая. И теперь ты лицо Stinton Group. Есть стандарты, которые нужно соблюдать.

Мои ноздри раздуваются. — Простите?

— Немного лака для ногтей очень быстро избавит от этого пятна.

Прежде чем я успеваю вскочить на ноги и показать ей, что эти перепачканные маслом руки могут сделать с ее пластикой носа, к нам подходит режиссер и уводит ее прочь, болтая о каком-то предстоящем проекте, в котором он хочет, чтобы она сыграла главную роль.

Съемочная группа кружится вокруг меня, выключая свет, отсоединяя провода и демонтируя задник. Свет выключается, погружая мою "сцену" во тьму и тени.

Голоса перекликаются взад и вперед, выкрикивая инструкции, продолжая разрушать мое окружение. Никто не говорит мне ни слова. Никто даже не смотрит на меня.

На долю секунды я стала центром их вселенной.

Теперь я просто еще один реквизит.

Собственность Stinton Group.

Я сжимаю пальцы в кулаки. Конечно, я подписалась быть маленькой марионеткой Стинтона, но я не представляла, насколько деморализующим это будет. Нет ничего лучше, чем когда тебя возводят на пьедестал, накачивают всей ценностью, которую ты предлагаешь, а затем отбрасывают в сторону, как разбитую корзину с фруктами.

Я подтверждаю свою клятву никогда не подпускать Бет к этой грязи.

Мир, которым владеют Стинтоны, фальшивый и бессердечный.

Неудивительно, что Максу Стинтону здесь так комфортно.

— Привет.

Я оборачиваюсь и чуть не взрываюсь от облегчения, когда вижу лицо Джефферсона. Молодой водитель выглядит совершенно неуместно в своем блейзере, узком галстуке и длинных брюках среди размытых креативщиков в шарфах и беретах.

Он смущенно машет рукой. — Похоже, съемки закончились. Готова идти?

— Черт возьми, да. — Я улыбаюсь.

Он возвращает ее и указывает на дверь.

Я выхожу со склада на солнечный свет. Поднимаю голову навстречу теплу реального мира, делаю глубокий вдох и вспоминаю, кто я такая.

Дон Баннер.

Настоящий механик.

Это не трюк.

Не является преимуществом.

Просто обычная женщина, которая любит чинить то, что ломается.

Когда я выпрямляюсь, то ловлю на себе пристальный взгляд Джефферсона. — Это было так тяжело?

— Невероятно. — Я потираю затылок. — Ненавижу камеры.

— Да ладно. Ты… Я имею в виду… ты великолепна. Ты, должно быть, привыкла ко всему этому вниманию.

— Это не внимание. Это цирк. — Я указываю пальцем через плечо.

— Тебе это не понравилось?

— Не совсем. Это напомнило мне, почему я не фотографируюсь с тех пор, как… с тех пор, как я окончила технический колледж.

— Когда это было? В прошлом году?

— Ты милый мальчик. — Я делаю движение в его сторону, как будто щиплю его за щеки. — Даже близко нет, но с твоей стороны мило, что ты заставляешь меня чувствовать себя моложе.

— Ты не можешь быть настолько старше меня, — бормочет он, и румянец заливает его щеки.

Я смеюсь. — Тот факт, что ты сейчас краснеешь, точно говорит мне, насколько я старше.

Он трет щеку. — Я не краснею.

— Я отношусь к той категории людей, которые пережили слишком много, чтобы больше краснеть. Так что поехали.

— То, что ты чувствуешь себя старой, еще не значит, что ты старая. — Он открывает мне заднюю дверь.

Я качаю головой. — Поскольку Того, Кого Нельзя Называть, здесь нет, я бы предпочла не церемониться. — Указывая на пассажирскую дверь, я спрашиваю: — Ничего, если я поеду здесь? Я не хочу чувствовать себя так, будто ловлю такси.

— Конечно. — Он захлопывает заднюю дверь и идет открывать другую, но я опережаю его и сажусь на сиденье, которое на ощупь как масло.

Я жду, пока Джефферсон присоединится ко мне, прежде чем спросить: — Куда убежал мистер Совершенство раньше?

Он сжимает руки на руле и смотрит прямо перед собой. — Полицейский участок. Я думаю, это могло быть как-то связано с его братом.

— Тревор? — Я напрягаюсь.

Джефферсон кивает.

Я жду обычного отвращения и досады, которые накатывают всякий раз, когда я думаю об отце Элизабет.

Этого не происходит.

Вместо этого я начинаю думать о кобальтовых глазах, темнеющих от беспокойства. Я думаю о твердых розовых губах, исчезающих в озабоченном рте. Я думаю о ослабленном галстуке и идеальной линии подбородка, покрытого щетиной.

О, черт, нет. Я не должна беспокоиться о том, что может чувствовать Стинтон.

Я почти уверена, что у Макса Стинтона нет никаких чувств. Он просто ходячая и говорящая бездна, завернутая в лицо, высеченное богами вручную.

У него нет эмоций.

Даже если и так, мне должно быть наплевать на них.

— Он был таким с тех пор, как пропал Тревор Стинтон. — Джефферсон щелкает индикатором. — Один намек на его брата, и он бросает все, что делает, чтобы довести дело до конца.

— Есть какие-нибудь намеки? От кого-нибудь?

— Ага. Надежные или нет. — Джефферсон тяжело вздыхает. — Мне почти жаль его. Каждый раз он только разочаровывался, но по-прежнему относится к каждому намеку так, словно это реальная возможность. Затем он вкладывает все силы в поиск.

— Он должен, — натянуто говорю я. Не жалей его. Не жалей его. — Он не сможет по-настоящему искупить вину Stinton Group, пока его брат не извинится за то, что он сделал.

— Я не думаю, что он делает это ради Stinton Group. — Джефферсон потирает свой гладко выбритый подбородок.

— Почему ты так уверен?

— Он лично следует этим намекам.