В это мне верить почему-то не хотелось.

Настя повесила трубку и решила считать надвигающуюся волну черных чудовищ исключительно игрой своего воображения. Наверное, таким фантазиям имелось рациональное объяснение, что-нибудь насчет тяжелого детства или иных душевных травм, но у Насти не было сейчас ни времени, ни желания разбираться со своим подсознанием.

– Не может быть, – услышала она из соседней комнаты. Иннокентия, наверное, мучили внутренние демоны, которых набрался не один легион за прошедшие сотни лет.

– Что – не может быть? – спросила Настя, но Иннокентий даже не обратил на нее внимания. Он сидел на диване, обхватив руками голову с еще не отросшими волосами, и раскачивался взад-вперед, что, наверное, означало душевные муки по неизвестному поводу. Настя не дождалась ответа на свой вопрос, пожала плечами и хотела было пойти к себе в комнату и подремать, но тут до ее ушей донеслось бормотание Иннокентия:

– Люциус – ангел. Тогда и Елизавета… Какой такой Валентин? Она – ангел? Нет, не может быть. Брат? Кто – брат?

Настя вздохнула, взяла бутылку вина из своих запасов и поставила перед Иннокентием:

– Мне кажется, тебе нужно отвлечься.

– У меня болит голова, – пробормотал бессмертный.

– Потому что король Утер двинул тебе в челюсть, ты упал и ударился головой о книжный шкаф.

– Я это помню, но голова болит не из-за этого, я не могу понять…

– Как связаны Люциус и Елизавета, кто такой Валентин, да? Сложная задачка, но ведь ты не торопишься, правда? У тебя еще есть время, – утешила его Настя. – У тебя куча времени, все время, которое только есть…

– Он тоже так говорил, – Иннокентий посмотрел на Настю так, словно произнесенное ею было невероятным откровением. – Он тоже так говорил: у нас есть все время этого мира. Но он кончился, ему не хватило этого времени…

Насте вдруг стало все равно, кто он и почему он кончился. Во Вселенной было слишком много загадок, и нужно было смириться с их существованием, нужно было оставить их в покое, чтобы они взамен оставили в покое тебя.

– Знаешь, – сказала она страдающему Иннокентию. – Это даже странно: я утешаю тебя, хотя знаю, что с тобой ничего не случится. Ты все переживешь, а я – нет. Так что ты сиди и сам думай, кто есть кто, что делать и кто виноват, а я… А я пойду, потому что у меня нет в запасе всего времени этого мира, так что оставшиеся мне недели или дни надо провести как-то… – она задумалась. – Позитивно? Интересно? В общем, как-нибудь провести, чтобы потом не было обидно.

«Когда – потом? – подумала она уже в коридоре. – Когда это ты собираешься обижаться на бестолково прожитые дни? В приемнике-распределителе между раем и адом? Или как он там у них называется? Хотя – стоп, рая и ада нет, это мне давным-давно объяснил Иннокентий, а он спрашивал у Люциуса, который должен был знать наверняка. Знать-то он знал, но вот сказал ли он правду…»

– Привет, – сказала Амбер Андерсон. Точнее завернутая в пальто цвета морской волны и стоящая на ступенях парадной лестницы тень Амбер Андерсон.

– Привет, – автоматически отреагировала Настя, а уже потом удивилась: – Ты уже ходишь? Тебя уже выпускают на улицу?

– И хожу, и разговариваю. Я уже большая девочка, – это было сказано с вызовом, нарочитым, каким-то даже подростковым. Настя посмотрела на ее бледное лицо, на пальто, что висело на исхудавшей Амбер как на вешалке, и хотела было посочувствовать, но тут же поняла, что делать этого ни в коем случае не следует. Поэтому она просто сказала:

– Ну и хорошо.

– О да, замечательно! – Амбер кивнула на безлюдную улицу внизу. – Видишь? Пусто. Сбежали, как крысы с корабля. Все. Сволочи. Фишер, мои братья…

Настя не знала, что ответить на это замечание.

– Хотя не знаю, что лучше – просто сбежать или попробовать что-то сделать, но позорно провалиться, – продолжала говорить Амбер. – Ты ведь знаешь про мой поединок, да? Грандиозная битва! Десять секунд, и я уже в реанимации.

– Мне говорили про сорок секунд.

– Тебе наврали. Я так перепугалась, что не смогла увернуться или убежать. Десять секунд, и я уже была вспорота, как свинья. Причем это был не какой-то там супер-пупер воин, они прислали розовощекого толстяка-японца, которому и двадцати, наверное, не исполнилось! Меня зарезал ребенок!

– Накамура не ребенок. И потом, они прислали того, кого было не жалко. Они не знали, с кем ему придется биться – с Утером, со мной или с тобой. Так вышло, что я опоздала. Извини.

– Не надо извиняться, потому что тогда нам только и делать останется, что извиняться друг перед другом. Отец дал себя покромсать какой-то девке без мозгов, ты застряла в дурацкой Румынии, а я посчитала себя гордой наследницей Лионейской славы… И вот она, эта слава, – Амбер ткнула себя в живот и поморщилась от боли. – И вот она, Лионея. Вот что мы с ней сделали, – она вытащила из кармана пальто пачку сигарет и закурила.

– А разве тебе можно?

– Нет, нельзя. А какое это имеет значение? Сколько еще продлится эта агония? Сколько осталось времени до того, как нас перережут вампиры или этот чокнутый Леонард сотрет нас с лица земли? И что, в эти последние дни я должна сидеть на диете, соблюдать режим дня, воздерживаться от курения и алкоголя? Не слышала ничего тупее, – она глубоко затянулась, потом закашлялась, потом снова затянулась, с ненавистью посмотрела на сигарету и бросила ее под ноги. – Я бы еще не прочь напоследок насладиться диким и абсолютно безответственным сексом, только у меня проблема с подбором партнеров. Они все почему-то свалили из города.

– Тут Давид Гарджели, – напомнила Настя. – И человек двадцать его охранников.

– Двадцать – это хорошая цифра, – Амбер принюхалась и не без удовольствия отметила: – А ты ведь тоже не соблюдаешь режим дня…

– Всего лишь бокал сухого вина для поднятия тонуса.

– Мой тонус не поднимешь бокалом сухого вина, мне нужна пара бутылок и двадцать охранников, не меньше… – Амбер задумалась, но, как оказалось, вовсе не о диком и безответственном сексе. – Ты смотришь телевизор?

– Стараюсь не смотреть. Смайли пересказывает мне основные новости, и…

– Он рассказал тебе про эту историю в Турции? – Амбер поежилась, и, скорее всего, не от уличной прохлады. – Когда они решили, что вампиры прячутся в психиатрической клинике, и подожгли ее? А там не было вампиров.

– Это было не в Турции. По-моему, это было в Алжире. Хотя – какая разница. Сейчас такие вещи происходят везде.

– Думаешь, все снова стало так, как было до Томаса Андерсона?

– Не знаю.

– Говорят, бабушка пропала, – мысли Амбер совершили очередной скачок в сторону. – Я про Анабеллу.

– Она не пропала, она просто перестала быть физическим телом.

– Что это значит?

– Понятия не имею. У нее были какие-то дела с Леонардом, и твоя бабушка думала, что она использовала его в своих целях, но я бы на ее месте не была так уверена.

– То есть она нам не поможет?

– Кто бы ей помог…

Они еще некоторое время смотрели на молчаливый безлюдный город, а потом Амбер вдруг сказала:

– А весны в этом году уже не будет.

– Что?

– Весны уже не будет. Обычно деревья в это время года уже начинают зеленеть, а сейчас на них нет ни листочка. Они знают, что в этом уже нет смысла.

– Еще рано, – возразила Настя. – И потом, что это значит – нет смысла?

– Мир приходит к концу, какой смысл тратить силы на цветение?

– Тебе все-таки нужно долечиться, – посоветовала Настя. – Потому что ты несешь какой-то бред. Мир не приходит к концу, он просто меняется, может быть, не в лучшую сторону, особенно для нас, но уж деревья тут совершенно ни при чем. Пойдем, деточка, я отведу тебя в постель, – она попыталась взять Амбер под руку, но та вырвалась, бросив сердитое:

– Никакая я тебе не деточка! Я вот подлечусь, найду этого кабана Накамуру и зарежу его.

– Конечно, – кивнула Настя. – Мы снимем это на видео и будем пересматривать долгими зимними вечерами…