– Можешь эту картину нашего великого пейзажиста в Третьяковке увидеть, – перебил я его, – у него там ещё барышня изображена, такое впечатление, словно она там из ниоткуда появилась и сейчас же исчезнет.

– Вот видишь, что там происходит, наверное, и Левитану в этом странном месте на орехи досталось. Короче, двигаюсь я по этому просеку в радостной истоме, настроение – лучше не бывает. Вдруг, ни с того ни с сего, у меня перед глазами всё поплыло и как-то стало искажаться, словно под водой оказался, и я уже вроде не в Сокольниках нахожусь, а шагаю без палок обыкновенным шагом по берегу моря, в каком-то странном одеянии, в руках у меня ржавая сабля, а за поясом два старинных кремнёвых пистолета, а на ногах старинные ботинки с медными пряжками – на солнце поблёскивают. Куда иду и зачем – непонятно. Вдруг, откуда ни возьмись, впереди, метрах в двадцати от меня, просто из воздуха появляется небольшого роста и злодейского вида человек – весь в чёрном, на голове шляпа с высокой тульей – тоже чёрная и со страусовым пером, – он размахивает шпагой и несётся во всю прыть на меня и при этом орёт как ненормальный: «Защищайся, прелюбодей! Я тебе покажу, как чужих жён соблазнять!» Я сразу понял, что он меня принял за кого-то другого, но одного взгляда на эту зверскую рожу было достаточно, чтобы понять: все мои оправдания будут бесполезны и со свистом пролетят мимо его ушей. Хорошо, там кусты поблизости были. Я даже раздумывать не стал – прыг в них, а потом – по лесу, не разбирая дороги, продирался через какие-то заросли с болтающимися повсюду лианами, пока совсем не обессилил. Остановился, еле дышу. Прислушался, погони вроде не слышу. Только я сел на землю, чтобы отдохнуть и отдышаться, даже не на саму землю, а на опавшую листву – там всё завалено старой опавшей и прелой листвой, не убирает никто, но запах приятный, пряный какой-то запах, надо сказать. Тут опять всё перед глазами словно завибрировало, и я уже лежу на земле в парке Сокольники, мне лицо лижет собака, рядом стоит молодая мамаша и по телефону болтает, на своего сыночка – ноль внимания, а он в это время, высунув от усердия язык, детской лопаткой забрасывает меня прошлогодней дурно пахнущей листвой и говорит: «Дядя мёртвый, а значит его надо обязательно закопать». Представляешь, воспитание какое – с ума можно сойти? Я сначала не врубился в происходящее и как заору: «Живой я! Живой!» Мамаша, видимо, сама перепугалась, обругала меня «алкашом конченым», схватила пацана-могильщика и убежала, а собака чуть отскочила в сторону, сидит и смотрит на меня какими-то печальными человеческими глазами. Я поднялся – совершенно одуревший, ничего понять не могу: как я в таком непрезентабельном виде оказался и что это за странное видение мне явилось. Постоял немного, огляделся, вокруг – никого, и спросить не у кого, что, собственно говоря, произошло со мной, только одна собаченция никуда не уходит и всё так же печально на меня смотрит. При этом я чувствую неимоверную усталость и словно запыхался: ощущение было такое, будто я действительно долго бежал и совсем обессилил. Решил, что это случилось из-за моих неправильных движений или дыхание сбилось, а скорее всего, просто перетренировался, поэтому надо небольшой перерыв в тренировках произвести, чтобы разобраться, что я не так делаю в этой сложной ходьбе, раз такой явный вред от неё получаю. Едва живой поплёлся домой, а собака, представляешь, за мной увязалась. Думаю: «А ведь спасла меня, божья тварь, с того света, можно сказать, вытащила. Надо отблагодарить доброе создание, если не отстанет от меня, дома накормлю её». Так до Боброва переулка и шла за мной. Я был поражён: «Божий промысел!», – и оставил её у себя. Моя-то окрысилась поначалу, но, когда я ей рассказал, что со мной произошло, а собака, по сути, моей спасительницей оказалась, – успокоилась. Ну а уж когда я собаку искупал, в ванной отмыл её от грязи, она такой симпатичной стала, что моя просто влюбилась в неё: назвала её «Эмчеэска» и сейчас гуляет с ней на Чистых прудах.

– Что за странное имя Феодора Львовна придумала? – удивился я. – Напоминает «Службу спасения».

– Угадал. Она мне так и объяснила. Говорит: «Она же тебя спасла и поэтому вполне достойна этого имени». Я её поддержал.

– А насчёт этого происшествия, думаю, ты слишком переусердствовал в этой загадочной иностранной ходьбе. Организм просто не выдержал такой нагрузки, раз ты в такой глубокий обморок свалился. Но я ни разу не слышал, чтобы в обмороке людям какие-то видения являлись, а у тебя видение настолько ярким и живым оказалось, да ещё и с запахом прелой листвы, словно это наяву с тобой произошло. Странно всё это – из ряда вон… Но, судя по твоему описанию, ты в тропиках оказался…

– В том-то и дело, – взволновано перебил меня Сорокин. – Сам ничего понять не могу: в тропиках я никогда не был – в средней полосе России вся моя жизнь проходила. Феодора Львовна запретила мне об этом распространяться, а то, говорит, тебя за умалишённого могут принять и с работы уволить. Я тебе, Серёга, как другу рассказал и очень прошу: ты об этом чудном происшествии даже Василию не говори. Ты же знаешь, что мы с ним в одном доме живём, можно сказать, подъездами соседствуем, вдруг ещё ляпнет по пьянке кому-нибудь. Можешь представить, какому остракизму меня могут подвергнуть жители дома, а я ведь там прижился и покидать насиженное место у меня нет никакого желания.

После ухода моего друга меня внезапно разобрало любопытство и захотелось побывать на этой мистической аллее, тем более что когда-то её писал Левитан. Столько раз я ходил по ней с Васей на этюды к Яузе, но ничего странного и необычного с нами не происходило. Заодно решил таким образом скрасить одиночество и поделать этюды на Яузе. Шагая по аллее с этюдником через плечо, я был абсолютно спокоен, считая, что Сорокин просто не рассчитал свои силы и от перенапряжения упал в обморок. Даже ясная и солнечная погода своей безмятежностью и тишиной, нарушаемой только щебетанием птиц, подтверждала мои уверенность и спокойствие… Сначала я даже не понял, что со мной происходит: постепенно, каким-то незаметным переходом, один ландшафт сменился другим, так иногда акварельные краски плавно перетекают одна в другую, создавая изысканные воздушные сочетания между собой. Через несколько секунд я уже находился на морском пляже, состоящем из ослепительно белого песка, а по нему задумчиво брёл Сорокин: на голове у него была треуголка, а прямо на пижаму в красную полоску был надет зелёный камзол с рядом тусклых медных пуговиц, подпоясанный широким кожаным поясом с заткнутыми за него кремнёвыми пистолетами, в руке он держал ржавую абордажную саблю, а на его ногах были старинные ботинки с позеленевшими металлическими пряжками вместо современных шнурков.

– Сорокин, что происходит? Я ничего не понимаю! Где мы находимся? – удивлённо кричу ему.

Но он словно не слышал меня и даже не оглянулся, продолжая двигаться дальше. Только я попытался сделать первый шаг, чтобы догнать его, как внезапно всё преобразилось и я обнаружил себя как ни в чём не бывало спокойно идущим всё по той же аллее. Остановившись, я испуганно стал озираться по сторонам, надеясь обнаружить хоть какие-нибудь изменения в парковом ландшафте, но, как ни вглядывался, ничего нового и необычного не заметил. «Видимо, после рассказа Сорокина воображение разыгралось, – подумал я, – а может, на этом лучевом просеке портал в иной мир открывается, и Левитан, зная об этом, изобразил его на своей картине в виде идущей девушки, оставил таким образом неразгаданную тайну для потомков? Решил всё же дойти до Яузы и после этюдов обязательно вернуться тем же путём, чтобы узнать, картинка на этом месте изменится или нет. Может, мне снова удастся пройти через портал, и я смогу ещё что-нибудь необычное там разглядеть. При этом мне даже в голову не пришло, что я могу в этом ином мире остаться навсегда, если портал вдруг закроется за мной. Но ничего не изменилось, и я без приключений добрался до своего дома. Открыв входную дверь, сразу понял, что Катя в квартире: из кухни доносились звуки передвигаемой посуды и умопомрачительные запахи готовящейся еды.