Две другие женщины были и моложе, и привлекательнее своей соседки, однако Максимилиан сразу же догадался, кем были эти жалкие, хотя и пестро разодетые красотки со следами румянца и дерзкими смеющимися взглядами, которые те, перешептываясь, бросали на мальчика, вновь опустившего глаза. Несмотря на это, он успел заметить, что обе они явно уступают рыжеволосой предводительнице, находившейся так близко от Максимилиана, что по всему телу его бегали холодные мурашки. Старше мальчика лет на десять, высокая, стройная и с удивительным цветом волос она казалась недостижимой и пугающей совершенством своих плавных движений. Сколько он ни пытался, Максимилиану не удавалось отвести от них завороженного взгляда, и даже шорох травы, приминаемой ее сапогом, отдавался в животе его томительным и сладостным уколом. Встретившись глазами с несчастным юношей, которого оставили наконец-то в покое, мальчик понял, что и тот испытывает нечто подобное и точно так же робеет, когда лучница проходит мимо него, надеясь быть ею замеченным и обойденным при этом стороной.
Видимо поймав этот взгляд, лежавший в стороне Уильям тихо усмехнулся и снова откинулся назад. Меланхолия и ирония на его лице слились в какое-то неопределенное мечтательное выражение, словно витал он где-то далеко в облаках, хотя и не прочь был бы с кем-нибудь побеседовать, вот только собеседников, очевидно, не находилось. Особняком от остальных держался и хмурый Отшельник. Прислонившись спиной к соседнему дереву, он сидел страшно и неподвижно, словно статуя, не ведавшая ни сна, ни покоя, ни зноя, ни стужи, ни каких-либо чувств вообще. Да и был ли он даже человеком, – вопрос этот вертелся у Максимилиана в голове совсем не из праздного мальчишеского любопытства, так что он старался гнать от себя подобные мысли, ничуть не облегчавшие его положения. Хотя прислушиваться поневоле к грязным шуткам и походным байкам разбойников доставляло ему еще меньше удовольствия. Тем более, что некоторые из них стали обращаться к мальчику с вопросами и намеками, часть из которых он не понимал, все больше и больше теряясь, хотя и стараясь им как-то отвечать, в то время как те покатывались со смеху и продолжали над ним издеваться. Притянув его к себе на колени, один из разбойников начал рассказывать Максимилиану «сказку», причитая что-то писклявым противным голоском и поглаживая его ручищей по головке. Другой же, ухватив мальчугана за рукав, высморкался в его рубашку. Наконец его водворили на место и велели изображать осла.
– Ты ж деревенский или как? Давай, малец, научи нас.
– Если ничего умнее вы придумать не можете, отдайте-ка его лучше мне, – послышался голос лютниста, наблюдавшего за этим шутовством.
– А на что он тебе? Тоже пажа что ль захотел?
– Это неплохая мысль. Сорше и одного хватит.
Прищурившись, лучница толкнула Максимилиана в плечо.
– Иди же, чего смотришь? Я не возражаю, если ты поступишь в услужение к нашему дорогому Уильяму. Как-никак, а он все-таки – сын барона. Вот только слуг и земель своих давно уже по глупости лишился. Может, хоть ты развеешь нескончаемую тоску нашего менестреля, согнав с его лица это кислое и надменное выражение, ведь нас-то он почитает за идиотов.
Мальчик недоверчиво взглянул на Соршу. На мгновение ему показалось, что черты лица предводительницы смягчились, сложившись в полуулыбку и некий безмолвный, как бы ободряющий призыв, но уже в следующую секунду глаза девушки вновь заблистали привычным недобрым огоньком, и ничего, кроме легкой снисходительной иронии, прочесть в них было невозможно. Присев возле Уильяма, Максимилиан с некоторой опаской повернулся к нему. Лениво-безразличная поза лютниста, все еще лежавшего на траве, излучала явное дружелюбие и непонятную уверенность в безопасности, словно, находясь поблизости от этого человека, ты оказывался под его защитой. Некоторое время менестрель молчал и наконец негромко произнес:
– В пажи я тебя брать не буду, можешь не беспокоиться. Возможно, я и занимал когда-то соответствующее этому положение, но теперь у меня нет таких наклонностей и желания пользоваться кем-то как бесправным и бездушным скотом. Безответственная вольная жизнь и к хорошему приучивает тоже, это я все-таки признаю.
Сказав это, Уильям закрыл глаза и снова умолк. Поняв, что предчувствие его не обмануло, Максимилиан немного успокоился и осторожно посмотрел на Соршу. Теперь он видел только ее профиль (она стояла, что-то изображая), но вновь, как и прежде, не мог отвести взгляда от этой изящной и туго натянутой, словно лук, фигуры – фигуры девушки и женщины. На их осанку и бедра мальчик никогда раньше не обращал внимания. Все девушки (а, скорее, девчонки), которых он когда-либо знал или встречал в округе, и близко не отличались ни статью, ни умом, так что Максимилиан относился к ним подчеркнуто равнодушно и более того – с некоторым презрением.
Самого его считали одним из самых ловких, находчивых и храбрых парней в деревне, и даже девушки постарше порой интересовались им, расспрашивая по секрету сестер. Здесь же, рядом с незнакомой лучницей, Максимилиан ощущал себя глупым и беспомощным ребенком, что злило и ранило его уже пробудившееся мальчишеское самолюбие, особенно же после шуток и тех унижений, которым подвергли его приятели Сорши. Втайне он уже поклялся отомстить им, как только представится удобная возможность, хотя по-настоящему в это и не верил. Но, вспомнив опять про Друида и его поединок с Арчибальдом, Максимилиан укрепился в мысли, что не все еще, вероятно, потеряно. При условии, что Аэрис действительно вернется и окажется его союзником.
– Я завидую тебе, – неожиданно начал менестрель. – Ты смотришь на эту женщину как на первую и самую реальную в твоей жизни. Для меня же она – приевшийся и наскучивший образ, воспламеняющий одну лишь кровь. Вот только сердце здесь совершенно не причем. Ты можешь открыть его этой рыжей и изящной кошечке, но она выцарапает твое сердечко когтями и, не задумываясь, целиком проглотит. Тот юный бедолага, обреченный быть ее слугой, сбежал из родного дома, чтобы следовать за Соршей повсюду. Кошечка же наша только смеется, да всячески унижает его. Я, конечно, зачерствел и стал уже слишком циничным, и все-таки на его месте оказаться бы ни за что не хотел.
– А как его зовут?
– Эдмунд. Вот уже две недели он таскается за нами и ходит как в воду опущенный. Эти-то ребята – все насквозь бывалые, прожженные, их только одно интересует. А наш дорогой юноша влюбился в нее по уши и уж, конечно, ночами не спит, строит планы и грезит. Я пробовал с ним как-то разговаривать, да только он мне не доверяет, и это совершенно естественно. Думает, что и я хочу над ним посмеяться, имея куда больше шансов на успех. Но какие у меня в реальности шансы? Может быть, они и есть, но совсем небольшие, да мне это уже и не интересно. Так или иначе, нашей кошечке нравится лишь определенный тип мужчин, а именно – вот этот.
Уильям указал на проходившего мимо них капитана латников, по-прежнему – с оголенным торсом. Резко притянув Рутгера к себе, лучница стала что-то шептать ему, игриво проводя пальчиками по мускулистому и загорелому телу. Тот так же тихо и удовлетворенно отвечал ей, хотя как будто бы и с неохотой. Обхватив капитана за шею и сочно поцеловав его в губы, предводительница вдруг дико и звонко захохотала, после чего, вся разомлев и замурлыкав, стала ластиться и буквально запрыгивать на него, пока не оседлала, наконец, и совсем. С равнодушным самодовольством обладателя Рутгер покрепче ухватил ее повыше щиколоток и направился к одной из палаток.
– Иными словами, – продолжал лютнист, – Сорша предпочитает знатных и воспитанных мужланов, хотя не чурается и романтичных обмирающих юнцов, готовых положить к ее ногам все мыслимые и немыслимые сокровища. Но не думай, что она хочет их денег. Ей просто весело забавляться с такими болванами, весело быть роскошной любовницей роскошных в ее понимании мужчин. «Весело» – ее любимое слово.
Менестрель перебрал несколько струн, словно пытаясь сыграть его.