Василий Сергеевич наливает ученику, Коле Курину, стакан мятной, насыпает туда перцу и говорит:

– Пей.

– Довольно… – отказывается тот.

– Чего «довольно», пей… Посмотрите на него – ведь он синий весь.

– Так ведь будешь синий, посинеешь… – отвечает робко Коля. – Но до чего я, брат, рад, что плавать научился… Спасибо тебе, Вася…

На той стороне реки, к бережку, пришел пастух, седой старик, и с ним мальчик-подпасок. Они сели на бережку и глядят, как господа утешаются. Василий Сергеевич, увидав пастуха, крикнул:

– Иди сюда, дед, переходи реку ниже, по броду. Приходи – угостим.

Пастух встал, мальчик-подпасок побежал по лужку за кусты, где вдали паслось стадо, и, хлопая длинным кнутовищем, погнал стадо по краю соснового леса.

Дед-пастух подошел к нам, поднес к губам длинную дуду пастушью, и берег огласился протяжными переливами.

Композитор Юрий Сергеевич, мигая, смотрел на седовласого старика.

– Это вот в утро, барин, играю… – говорил пастух. – А это вот вечор… А это вот самое – Богу и солнцу… Кто хлебушка дает нам, грешным…

И дед играл на дуде, задумчиво водя серыми глазами. Юрий Сергеевич смотрел на старика и мигал. В звуках, отрывистых и протяжных, было что-то отрадное, похожее на всю красу берегов дивной родины нашей… Какая-то настоящая красота и ласка душевная лилась в звуках пастушьей свирели.

– Спасибо тебе, – сказал Юрий Сергеевич, когда пастух кончил. – Вот, выпей, закуси.

– Закусить – благодарствую, а пить… Нет, не пью. Дал обет. Давно, смолоду, Преподобному Илье Пророку… В грозу и с градом – обет дал, когда всех овец перебило… В Нереке то было, не пью. Ну а рыбка хороша. Река Нерль невелика, а рыбна… Только вот купаться опасно здесь – вот ето место.

– Почему? – удивились мои приятели. – Почему опасно?

– Да вот… это самое место, а на бугре-то сад, значит, там ране дом господский был большой. Я еще махоньким его помню, большой дом. Сгорел, значит, он. Барин ране жил там – Ступишин, у его жана плясунья была. И вот до чего хороша… и плясала она ране в Питере. И увидел ее Ступишин, к себе и увез. А она и померла. И вот он после того стал чисто зверь. Вот пил… Тожа помер… Патрет ее большой был в доме, она ночью с патрета выходила и плясала в саду… Ну дом и сгорел. А она куда делась – говорили, в воду ушла… В реку. Видал я разок ее по осени – вот это место. В ночном пас, месяц светил. Со скуки я и поиграл на дуде. А она-то над рекой – это вот место – пляшет… И платье у ей широкое, красива была… Пляшет и в воду глядит. Как играть-то я бросил, она села и заплакала. Гляжу – ее и завернуло туманом… Вот он, Колька, видел, – показал он на подпаска.

Подпасок ел пирог и оглядывал нас, а потом робко сказал:

– Видал…

Была такая светлая сказка, была такая простая жизнь… Да, была… Речка-то еще есть. А чудаки мои приятели ушли в вечность…

Август. Я и друзья мои, охотники, устали на охоте. Ходили-ходили по мелколесью, исходили и большой казенный лес, Красный Яр, но вот – ничего.

И собаки, высунув языки, идут сзади нас.

– Тетерева-то скучились, – говорит деревенский охотник, приятель мой Герасим Дементьевич. – Подросли и скучились. Дело-то к осени. Где они? Велик лес. Надо на стару сторожку идти. Там, может, найдем глухарей. В бору что делать? Надо выходить.

И Герасим пошел вперед. Мы, усталые, поплелись за ним.

Жаркий день. Солнце пятнами сквозь высокие сосны ложится на седой мох и ровный игольник. Душно в лесу. Пахнет сосной и смольем.

Вскоре поредел лес, и показалась блистающая зеленью поляна. На ней большие стога сена. Мы радостно расположились в тени одного из них. Сняв ягдташи, Караулов вынул из них закуски: хлеб, вино, колбасу, печеные яйца.

– А где же пирожки с визигой? – спросил я.

– У Николая Васильевича, должно быть, – сказал Караулов, – в корзинке.

Коля задумчиво лежал у стога, смотрел, мигая сквозь пенсне, в небеса и молчал. Около стояла корзинка, которую он взял, чтобы собирать грибы. Он ходил с нами на охоту без ружья. «За компанию».

– Что ж ты молчишь? – спросил Василий Сергеевич. – Давай пироги-то.

– Какие пироги? – медленно приподнимаясь, сказал Коля. – Я, брат, не знаю, что в корзинке.

– Неужто съел все? – изумился Василий Сергеевич.

– Ну уж и все, – меланхолично ответил Коля. – Каждому осталось по пирогу.

– Костер бы подбодрить в стороне, – предложил Павел Тучков. – Чай заварить. Пить хочется. Жара…

На скатерти разложили закуски. В стороне горел костер, трещала можжуха. Мы долго ждали, лежа у стога, возвращения Герасима, который пошел искать воду. Вернувшись с большим медным чайником, он повесил его над костром.

– Где ты воду-то достал? – спрашиваем мы.

– Да-алеча. Вот за лугом – овражек. Там, у олыпины, бочажок. И вода хороша.

Несказанная отрада – чай среди луга, у стога сена… Никогда он не казался таким вкусным. И эти пирожки с визигой.

– А что такое визига? – спросил вдруг Коля.

– Вот, визиги не знает, – засмеялся Василий Сергеевич.

– Забавно – но я тоже не знаю, что такое визига, – сказал Павел Александрович. – Из чего она делается?

– Вот тоже, – сказал приятель Вася, – из чего делается? Из рыбьего клея…

– То есть, позвольте, как это – из клея? – усомнился Коля.

– Вот ведь, не знают, из чего визига делается, а сами в «Праге», в «Метрополе» жрут визигу. Хороши голубчики.

Я помалкивал, про себя думал: «А в самом деле – что такое визига?» И вслух спросил:

– Герасим, ты знаешь, что такое визига?

– Нет, – ответил Герасим. – А чево это?

– Да вот, пироги-то ты ешь – с визигой.

– Хороши пироги. Я впервые эдакие-то ем.

– Да ты видал визигу-то? – спросил Караулов Василия Сергеевича.

– Еще бы. Она такая – винтом идет. Как веревка. Ее на аршины покупают.

– Что за черт! – воскликнул Павел Александрович. – Странно. Я никогда не видал.

– И я никогда не видал, – удивлялся Павел.

– И я не слыхивал, – сказал Герасим.

– Из рыбьего клея, говоришь, делают? Чудно! – озадаченно бормотал Караулов.

– Странно. Ничего вы не знаете, – волновался Василий Сергеевич. – Во-первых, из лошадей делают столярный клей, из смолы – деготь, а из рыбы – клей и визигу. Не из нашей рыбы – плотвы и окуней, конечно, – а из китов, акул, моржей…

– Постой. Вася, ведь морж-то не рыба, – говорю я.

– Все равно, извините. Все равно-с. Вроде. А морская корова, по-вашему, не рыба? У ней хвост – рыбий.

– Ну это ерунда, – сказал Коля.

– Вздор говорите, потому что вы не проходили ихтиологию. Вот вы – охотники, рыболовы, а ничего не знаете…

– Ихтиологии, говоришь, не знаем? – прищурившись, спросил Вася. – А ты копченого сига ел?

– Конечно, ел.

– Отчего у него палка внутри вставлена?

Коля, мигая, помолчал и, подумав, медленно сказал:

– Действительно, у него палка внутри есть, а зачем – неизвестно.

– Нет, известно. Если бы тебя коптить, что бы ты делал?

– То есть позвольте, как же это, меня коптить, я же не рыба.

– Это все равно. Если бы тебя коптили – ты бы вертелся, тебе бы не нравилось… Вот в тебя бы и вставили палку – не вертись. Понял, ты, ихтиолух?

– До чего глупо и пошло, – сказал серьезно Павел Александрович.

– Позвольте, позвольте, – обиженно возражал приятель Коля, – во-первых, не ихтиолух, а ихтиолог, а во-вторых, ихтиология этими вопросами не занимается.

– Нет-с? Хорошо, посмотрим, – горячился Василий Сергеевич. – Ну-ка, скажи, ихтиолух, где копчушки ловятся?

– Копчушки? – задумался Коля. – На Волге.

– Ну а навага? – не унимался Вася.

– Навага, навага… Постой. Тоже на Волге.

– Вот и врешь… На Белом море.

– Но я же не обязан знать – где что ловится, об этом в ихтиологии не говорится…

А где шпроты ловятся?

Коля молчал.

– А миноги?

– Миноги, брат, – это не рыба.