Иногда Старый Грач задавался вопросом: а что же, собственно, нашла в нем эта вкусная, белотелая бабенка? Особенной красотой он не блистал (и никогда не заблуждался на этот счет), да и сексуальной силою – тоже…

Может, она все же искала здесь какую-нибудь практическую выгоду? Что ж, в данном смысле, Грач был не плох. Постоянно подкидывал ей деньжонки, делал дорогие подарки. Но подарки эти Надя принимала без жадности, с равнодушной и ласковой ленцой.

И порою, лаская ее, заглядывая в чистые, светло-голубые ее глаза – такие же чистые, как ключевая вода, такие же голубые, как полуденное небо в ясную погоду – Салов думал: «А, может, и вправду любит? Почему бы и нет? Ведь можно же полюбить меня – такого! Ведь любят же иногда и таких»…

Однажды вечером в субботу – это была последняя суббота апреля – Надя, как обычно, явилась в гости к Грачу.

Одета она была в беличью шубку, пушистый платок и короткие щегольские ботики, сплошь утопавшие в густой снежной слякоти.

И едва войдя в дом, раскрасневшаяся, пахнущая снежной свежестью, Надя сразу же сказала:

– Ноженьки у меня совсем промокли… зазябли… Такая слякоть, грязь кругом! Согрей-ка меня, папочка, поскорей!

– Идем в мастерскую, – сказал Грач. – Там тепло, я только что протопил…

Она торопливо прошла по коридору, на ходу разматывая платок, расстегивая шубку. В мастерской и впрямь, было тепло, даже жарко. И быстро раздевшись, она села в кресло. Сбросила ботики. Протянула ноги к печке…

Печка помещалась сбоку от стола. Надя уселась, стало быть, вполоборота к нему, положила локоть на изгиб «волны»… И вдруг – краем глаза – уловила какой-то зыбкий зеленоватый блеск, какую-то странную вспышку света.

Она медленно повернула голову, и тотчас же зрачки ее расширились – как от толчка. Она словно бы вся напряглась, разглядев лежащий на столе, возле шлифовального станка, прозрачный многогранный светло-зеленый кристалл.

Лицо Нади на мгновение изменилось, обрело новое – странное, хищное выражение. Но Старый Грач ничего не заметил. Он смотрел не в лицо этой женщины – а на ее ноги.

Ноги у Нади были хороши! Длинные, стройные, с круглыми коленями, облитые черными тугими чулками – они могли бы взволновать любого… И она сама прекрасно это сознавала!

Легонько вздохнув, она отвернулась от стола. Провела кончиками пальцев по своим ногам – от бедра к коленям – огладила их… И вдруг прошептала, округляя губы:

– Ой, чулки-то совсем сырые! Еще, не дай Бог, простужусь…

– Ну, так сними их, – сказал вздрагивающим голосом Салов.

– Верно, – согласилась она. – Так будет лучше… – и высоко, до самых бедер завернув юбку, принялась возиться с резинками, стала стягивать чулки.

Потом она спросила, приподняв в улыбочке уголки пухлых, пунцовых, крепко покрашенных губ:

– Ну? Где будем – прямо здесь? Или в спальне? Там-то, пожалуй, зябко, неуютно…

– Так ведь здесь как-то неудобно, – пробормотал в растерянности, Салов, – нет ни постели, ничего…

– А что нам надо-то? – весело отозвалась она. – Чем-нибудь подтереться, да что-нибудь под себя подстелить… Вот, хотя бы! – И указала на медвежью шкуру, лежащую в углу, на полу. – Чем тебе не постель? Больно уж ты, папочка, привередливый… Или это, может, – от старости?

– Брось болтать, – сказал, криво усмехаясь, Старый Грач. – Какой я старик? Я еще могу… И ты перестань называть меня папочкой. Не люблю этого. Ложись, дура, скидай с себя все!

Малое время спустя, оба они – разгоряченные, распаренные, – уселись рядышком на повлажневшей шкуре. Закурили. Помолчали, думая каждый о своем…

Надя покусала прилипший к губе кусочек папиросной бумаги. И затем – небрежным тоном:

– А что это у тебя за камушек на столе, а? – спросила она. – Я его только что заметила… Красивенький камушек, изящный. Это что же такое? Алмаз?

– Алмаз, – сказал, отдуваясь, Салов, – Король минералов!

Он еще не остыл, не успокоился. И дышал трудно, прерывисто, – словно только что взобрался на крутую гору.

– Ты точно подметила: камень удивительно красив и изящен… Причем, красота его – естественная, природная. Классический октаэдр! Тут ничего и делать-то не надо, – слегка только подправить кое-что, подшлифовать…

– Октаэдр? – протянула Надя.

Она поднялась – нагая, широкобедрая, – и низко склонилась над столом, разглядывая кристалл.

– Ну да. Это значит – кристалл с восьмью треугольными гранями, – наставительно сказал Салов. – Вообще-то в природе имеется только пять натуральных, так называемых «правильных» многогранников! Самый простой из них – это куб. То есть, шесть квадратов. А один из наиболее сложных – додекаэдр, состоящий из двенадцати пятиугольных плоскостей… Но у нас-то, в Якутии, самыми распространенными являются именно октаэдры! Ну и, конечно, встречаются еще примитивные плоские треугольники. Но те – не в счет…

– Вот как? – спросила задумчиво Надя, – почему же у нас – только такие?

– Кто знает? Такова здешняя специфика… Мир натуральных кристаллов – один из самых таинственных и еще не разгаданных до конца… Ведь даже сам процесс зарождения алмазов до сих пор вызывает споры! Ты знаешь, что еще сравнительно недавно существовала теория растительного происхождения их… Считалось, что алмазы растут семьями. Как грибы, или травы. И делятся на мужские и женские. И этого, кстати, никто до сих пор не может по-настоящему опровергнуть,…

– Ну, это уж совсем чепуха! – усмехнулась Надя. – Даже я, на что уж дура необразованная, и то знаю, что алмаз – это кристаллизованный графит. И возникает только в кимберлитовых трубках.

– Но вот вопрос: как возникает? – прищурился Салов. – Каким образом? Почему? Единого мнения на сей счет до сих пор ведь нету… Но, между прочим: алмаз действительно может там, в кимберлите, «расти»! Может увеличиваться в размерах, изменяться, наращивать грани… Это-то, кстати, известно! И тоже – малопонятно.

Как обычна, начав рассуждать о загадочном мире кристаллов, Старый Грач воодушевлялся, и его уже трудно было остановить. Да Надя и не стремилась к этому – наоборот! Сейчас она сама его подстрекала…

Она знала, что в эту минуту Грач – размякший от любви и взбудораженный разговором – ничего утаить не сумеет, откроет ей все…

– Ты сказал: октаэдры распространены в Якутии, – помедлив, проговорила она. И быстро, искоса, глянула на Грача. – Однако, Якутия наша большая… И такие камешки, все же, не везде, встречаются… Вот этот, зеленоватый, к примеру, он откуда – из каких же мест?

А спустя еще час – близко к одиннадцати – Надя оделась, попрощалась с ним нежно. И поспешила домой.

Но выйдя из переулка на просторный проспект, она оглянулась. Запахнула поплотнее шубку. И повернула не к дому – а совсем в другую сторону…

И вскоре она уже поднималась по лестнице пятиэтажного нового многоквартирного здания, расположенного в центре города.

Дойдя до площадки четвертого этажа, Надя остановилась. Передохнула. Тщательно поправила прическу. И надавила кнопку звонка на угловой двери, которую украшала желтая латунная табличка с надписью: «Инженер-строитель Н. Самарский».

А затем в старой баньке возле дома Салова произошла между двумя угрюмыми парнями весьма любопытная беседа:

– Значит, эта сука прямо туда поканала? – сказал первый.

– Прямо туда, – сказал второй. – Я ведь и раньше подозревал.

– Но ты как-то быстро успел воротиться… Смотри, старик, не ошибись! Ты – ручаешься?

– Об чем разговор! Я проводил ее точно – до того самого дома. Даже в подъезд вошел. И слышал, как она поднималась и как звонила и как потом хлопнула дверь…

– Н-ну, ладно. Нашим шефам в Хабаровске будет интересно узнать обо всем этом.

– Послушай, а Грач-то, как ты думаешь, может, он в курсе, а? Может, он… а?… Тебе не кажется?