Боже истинный! Какая прекрасная это вещь – полное предвидение, и как много нужно уметь, чтобы овладеть им полностью! Ведь нет живой твари, какой бы мудрой и предусмотрительной она ни была, которая бы чувствовала себя в безопасности от наводящих ужас несчастий. Я же поняла, что когда кто-то сделал нечто в силу своих способностей и не думает об опасениях, всегда может явиться злодей и привести его в беспокойство, погрузить в бездну отчаянья – прежде чем в конце концов он обретет желанный покой, как, слыхала я, бывает с Дятлом, строящим гнездо в дупле, куда никакая чужая птица не может проникнуть. А потом является какой-то дурень ему мешать и затыкает дупло. Но Дятел, не желая терять уже им устроенный дом, ищет траву, свойства которой ему от природы известны, находит ее, прикладывает к затычке, и пробка вылетает. Будь я проклята, о господин мой и повелитель, если такую птичку не следует ценить высоко – ведь она разумом распознает траву, а еще сильней проклята, если не буду я дорожить мудростью человека, который умеет спастись, когда случится что-то неподобающее.
А еще я слышала от Вас, что есть люди, у которых природа Ласточки. Ведь, по Вашим словам, Ласточка все делает на лету. И, Боже правый, насколько это верно, что есть много людей такой породы. Если они куда-то собираются, то поступают таким образом, чтобы никогда туда не прийти. Они хотят все знать, обо всем осведомляются, но у них нельзя узнать ничего. Если спросить их, они никогда не говорят правды, а высказываются противоположным путем. И они всё ходят взад-вперед, час туда – час назад. А когда кто-то думает, что пришпилил их с какой-нибудь правдой, все это сказки и они быстро найдут себе другую точку. Во имя Божие, о господин и повелитель, я таких видала, и хорошо бы их остерегаться, если такое возможно. Ведь они забирают то, что принадлежит другим, а их самих другим не забрать, как Ласточку, которую не поймать ни одной хищной птице, разве исподтишка. Но нет ничего, чего нельзя было бы схватить тому, кто хочет воспользоваться бедой и применить клевету.
Вы еще говорили мне о Еже, таком щетинистом, что он тыкает во все стороны, а его можно взять только за иглы. Боже, конечно, так оно и есть, я хорошо знаю, что иных нельзя схватить иначе как за иголки. Но если уж их поймали и как-то держат, пусть тискают без пощады, чтоб колючки и иглы пронзили их же, и они погибли бы раз и навсегда.
И я совершенно уверена, что мужчина может говорить в изобилии приятные слова, но оказаться жестоким и вредным, получив чего добивается, вроде Кота, который делает милую мордочку и мех у него гладкий и мягкий, но дерни его за хвост, так он покажет когти на всех четырех лапах и расцарапает руки, если его тут же не отпустишь. Боже, конечно, человек тоже может вести себя благородно и говорить разное, чтобы завоевать доверие и проложить свой ход, но он же способен вести себя много хуже, чем Кот, получив преимущества – даже если не все, а только часть. Хорошо бы знать таких людей заранее.
Разумеется, подобно тому, как ни Ласточка, ни ежик не могут всегда предохраняться, чтобы их каким-то путем не изловили, так же и я весьма опасаюсь, что меня поймают, какими бы предосторожностями я ни пользовалась. Ибо я очень боюсь этого Кокатрикса, о котором слыхала, как Вы рассуждаете. Дорогой мой господин и повелитель, хоть Вы и говорили, что когда он найдет и съест человека, то потом плачет и печалится о нем, это не может сильно помочь переваренному или же просто мертвому! Ведь после смерти надежд на спасение мало. Почему я и говорю, что должна опасаться этого Кокатрикса. Ибо обмани меня человек, ради которого я рассталась бы с честью, чьи-либо причитания мало мне помогут. Ведь я знаю, что ко мне тогда будут чувствовать мало почтения, и уж верно тот, кто сейчас кланяется и меня уважает, будет только посмеиваться. И тогда мое сердце расстанется со мною, и я умру скорее, чем тот Кокатрикс, когда его проведет Издра, как Вы рассказывали. Ведь правда, что человека в отчаяньи обмануть куда проще, чем у кого рассудок в порядке. И ввиду того, что я от Вас слышала, я верно знаю: будь что-то, из-за чего меня можно было бы подчинить, и появись человек с планами на мой счет, и он стал бы меня надувать, пока не получил бы чего желал, впоследствии он будет относиться ко мне с глубоким пренебрежением, о чем мне и сейчас хорошо известно. Боже милостивый, спаси меня от этого Кокатрикса, ибо в душе моей я ощущаю такой страх перед ним, что никогда не успокоюсь. Ведь, во имя Божие, нет у меня свойств Издры, о которой я слыхала, что когда у нее голова отрезана, на ее месте вырастают две новые. Со мной такого не произойдет, говорю с уверенностью. Если меня лишат чести, то уж назад никогда не вернут.
Скорее, мне придется поступать как Пила. Ведь я знаю, как она идет за судном по дальним морям и пробует испытать себя, в чем в конце концов не преуспевает. Также и я, твердо знающая, что, если меня возьмут, как уже бывало со многими, мне придется поступать, словно ничего унизительного не случалось. Я захочу все скрыть, и чем меньше будет обо мне известно, тем лучше стану я всех обманывать, как делают женщины, испытавшие подобное несчастье. Именно! Но в конце-то правда выйдет наружу. И мне придется сложить фальшивые крылья, не способные в дальнем пробеге противостоять правде, словно ветер, который не может заставить судно пойти назад, если стоит вода. Во имя Божие, человек хочет так и сделать и – это я говорю – не может. Жизнь людскую и гордость нужно понять, хороша она или дурна. Почему я и говорю, что если не могу скрыть собственную глупость и неразумные затеи, то должна поступить как Пила и погрузиться на дно морское.
Увы мне! Что же тогда со мной станет? Боже, Боже, могу сказать, что придется мне вести себя как несчастная Голубка, которая потеряла супруга и не хочет быть с другим. Никогда уж ей не порезвиться на травке! И ей-Богу, так же и я точно знаю, что, приключись со мной подобное несчастье, никогда я уже не испытаю радости, и никому до того не будет дела. Более того, попробуй что-то против этого предпринять, люди скажут: «Смотрите, эта дура-баба сама собой торгует, только покупателя не найти!»
Помоги мне, Боже мой, помоги мне! Неужто и вправду быть мне такой женщиной? Клянусь Святым Распятием, этого со мной произойти не может! Я буду умна и уберегусь от ошибки. Потому не буду я ленива как Куропатка, которая яйца отложит, а другая Куропатка их возьмет и высидит. Но это следствие укорененного порока. Может, Куропатке было трудно высиживать, или она знает, что цыплята так или иначе к ней вернутся. Но даже если это по таким или по другим причинам, все равно нет оправданья, если она не высиживает, ибо не будет она их нежно любить, когда сама не поможет им вылупиться. Итак, я еще скажу о себе, что, если я не буду стараться следить за собой и пресекать известные намерения и желания, в которых не содержится ничего хорошего, мои яйца – или добрые слова некоторых зверюшек, обучающих меня охранять то, что я должна охранять, – могут быть украдены. И жалобы тогда мне ничем не послужат, ведь поправить дело будет невозможно, а не так, как у Куропатки.
Конечно, Куропатка не столь глупа, сколь, как я понимаю, Страус. Ничего такого нет в Страусе, чтобы заслужить хороший отзыв. Я слыхала, что когда Страус отложит яйцо, он потом на него даже не глянет. Может быть, будь я проклята, я вовсе ничего не смыслю, но что же это как не хамство со стороны Страуса и благородство со стороны солнышка, когда оно теплом спасает яйцо и высиживает. Ах, милый мой господин, как крепко я верю, что, если положусь на Вас как Страус на солнышко, Вы меня мерзким образом предадите! Проклят будь всякий, кто Вам доверится, как бы искренне Вы себя ни держали.
Я не очень-то вежлива, конечно, когда так изобильно с Вами говорю, вовсе не будучи к тому обязана. Ибо мне кажется, не много есть вещей столь глупых, сколь глупые речи. Так же как слыхала я и об Аистихе, что она заботится о своих птенцах, пока не вырастут, а когда станет стара и летать не сможет, дети выщипают все перья у нее из крыльев, и линять самой, как другие птицы, ей уже не придется, так они в свою очередь будут ее кормить столько же времени, сколько она их кормила, или больше, если все это правда, о повелитель и господин, и если бы я с Вами так поступала, могли бы Вы при нужде делать то же со мною? «Да», – Вы говорите. Но, ради всех святых, меня же пока еще не унизили до того, чтобы я чувствовала себя за это обязанной, и буду ли когда-нибудь – не знаю, ведь глупо посулить, а потом отречься.
