Тренер-испытатель кентавроводческой фермы Лось еще не имел возможности лично ознакомиться и требовал сурово покарать. – Вот! Это нужно не забыть. Лось. Очень хорошо.

После Лося я спокойно пропустил фантастическую «дочь четырех матерей и самое мать двоих детей», которая от имени всего созидательного труда властно требовала, а заодно – опять же ничего не читавших, но все знавших – нерожденных младенцев Зою Витальевну Семихвостную и Свету Пупчакову, присоединивших свой неслышный, но гневный голос к призывам той матери. Сюжет был больно противный. Потом Ян сказал бы, что их мнение узнали через энцефалограмму как-нибудь.

Честный врач-психиатр кандидат медицинских наук Гурия Бесстыдных компетентно сомневалась в моей умственной полноценности. Это было как раз в порядке вещей.

Жильцы одной и той же коммунальной квартиры Полиповы и Коральские вытащили свои слежавшиеся тела из общих ожиревших алюминиевых кастрюль, чтобы через радиостудию во всеуслышание указать мне мое подлинное место. С пленки доносились негодующие звуки Полиповых и вздохи Коральских.

Академик Хелицер Гермогенович Троемощенко нашел возможным уделить несколько минут драгоценного времени, чтобы укорить меня в отсутствии лжи и исторической правды и поставить воспроизведенную офсетной печатью кривенькую подпись. – Не придерешься.

Пенитенциарная система выступила списком: прокурор – Удушьев, следователь – Заушьев, адвокат – действительный член коллегии адвокатов адвокат Щипзагер, народные заседатели – Пырина, Филина и Сипова, народный судья – Голорезов, исполнитель – Самсон Палач. Все они добивались ответа, на каком основании я позволил себе, а счетно-выборная комиссия по выбору народных судей и народных заседателей в лице своего председателя товарища Фальшивчик – та, напротив, очень хотела бы знать, кто позволил мне. – Это была явная липа, но – где ты их подловишь? Сами переоденутся и в судей, и в кого угодно. Все же я спросил:

– Какая там фамилия была у палача?

– Какого палача? Ошибаетесь! Не было там палача. И быть не могло: палачей не существует, – сказал Ян. – Но это несущественно. Важно, что вас осуждают.

– Разумеется. Только почему там написано: «Исполнитель – Самсон Палач»?

Ян Янович засмеялся и потер ручки.

– Ах, исполнитель… Исполнитель – это исполнитель эстрадных песен. Чешская фамилия. Только не Пала́ч, а Па́лач. У чехов это бывает. Помните – не Свобо́да, а Сво́бода, президент там такой был. А вы испугались? Вот видите – не нужно, не нужно на нас клеветать.

Я разозлился и сунул-таки ему под нос бессмысленную дочь пяти матерей:

– Что это еще за чепуха, Ян Янович? Такого быть не может.

Ян поморщился и не отвечал. Я развертывал дальше:

– У вас плохо работает аппарат, ваши делают ошибки. Дочь пяти матерей – кто в это поверит?

Ян еще подумал и вывернулся, хотя и с некоторым напряжением:

– Там имела место филиация. Она хочет сказать, что ей знакомы чувства привязанности к близким. В отличие от вас. Простая женщина, говорит как умеет. Заметьте, при этом и она тоже нашла для вас слова осуждения. Да. Вы не извращайте. Вот тут еще… матрос с баржи «Захребетное», порт приписки Тюва-Губа, скажете – нет такой баржи? Нет такой губы? Или рядовой И. Н. Кубенко с погранпоста Подлежалово Енского участка, он тоже негодует. Против вас! Смотрите!

Я посмотрел. Работники гематогенового цеха Сосонко, Прозрачная и Упыревич в борьбе за сосуществование не находили слов, что немудрено, по причине их явной стилизованности под ультразвук. Но отрицать присутствие в мире материальных предметов товарищей Ядова и Чертихина из редакции «Наука и религия» не было решительно никакой возможности. Никак мне было не проверить и Никколса Гноума Коболда, осудившего меня от имени Левого конгресса левых сил за рубежом за то, что я нахожусь во власти. И оторвавшегося от домино пенсионера Пахорукова, давшего достойную отповедь, я не мог ведь честно отринуть. Также и литературоведов-критиков Гебовского и Чековского, патетически вопрошавших, как это я смею использовать прекрасный правдивый наш русский язык для враждебного злопыхательства. Я начал выходить из себя и вышел бы, и упал бы в собственных глазах, если бы не простая легкая мысль, которая внезапно осенила мою замороченную неистовой работой голову. Мысль взвилась стрекозой, села на графин, и я залюбовался, как она крылышками причудливо перебирает, поворачиваясь на стекле. Хотел уже стряхнуть обличительную продукцию обратно Ян Янычу в портфель, но мои тихие игры со стрекозой не остались невидимыми ему.

– Вот, это еще. Познакомьтесь, – он указал на конверт с «говорящим письмом». На конверте машинописью значилось: «Дочь геолога Наташа Скулоскальская, поселок Усть-Харибда».

– Усть-Харибда… Где это?

– Отсюда не видно. Вы послушайте, послушайте.

Я включил. Минуты полторы ничего не было. Потом раздался мерный нарастающий гул многих стихий.

– Они там трудятся в исключительно тяжелых условиях, – вздохнул Ян Яныч.

Сквозь продолжавшийся гул пробился вдруг лай не менее чем дюжины ездовых собак, что-то похожее на высокий пронзительный голос с неразделившимися жуткими словами – долгое, стонущее, жалобное, тоскливое, грозное…

– Хотите поехать в Усть-Харибду?.. Хотите лично встретиться с… Наташей? С Наташей Скулоскальской?.. Кстати… Вы уж извините – ах – бывает – сами понимаете – опечаточка тут на конверте. Не Скулоскальская, а Скилоскульская. Два «л» в первом слоге: Скилла Скульская. Хотите съездить?

Он смотрел на меня ледяными глазами, весь откинувшись внутрь.

– Почему же она Скульская? – спросил я, сам немного похолодев. Ян глянул на меня, как на дурака.

– Скулит потому что. Вот и Скульская. Все время скулит.

– Позвольте, Ян Янович. А как отчество Наташи?

– Ах, какой Вы дотошный. Скажу, скажу. Есть у ней и отечество, и отчество. Э-э-сс-тф-пф-…-ановна… Наталья Епифановна Скилла-Скульская. Да. Наталья Степановна, если угодно. (Оба отчества Наташи он произнес как-то шепеляво: послышалось не то Пифоновна, не то Тифоновна, не то вовсе – Титановна). …Удовлетворены? Надеюсь, ваш интерес к именам ныне вполне насыщен?

Я взял себя в руки.

– Но тут же написано: «Дочь геолога». Это как – тоже опечатка?

– Нет, почему опечатка? Наташин папа – геолог. Кто же еще? Специалист по недрам. Точнее – по магме. Работает в необычайно трудных условиях. Большую часть времени – там. (Ян показал пальцем вниз). И Вы, предупреждаю, на нас не …

Тут я его перебил.

– И что же – он вам, Ян Янович, отчеты шлет?

– Личные письма, – последовал сухой ответ. – Я, конечно, знал заранее, что гнев народа не произведет на вас впечатления. Я, собственно, хотел только продемонстрировать наши возможности.

Ян сам сгребал все в портфель. Он еще раз глянул на меня исподлобья. Первый круг был окончен, это было ясно, но ложное чувство подтолкнуло меня на неверный шаг.

– Подождите, подождите. Вы говорите: гнев народа, но, судя по последнему письмецу, а также по лемурам из шахты номер восемь, бригадир тов. Жук и еще эти – как их – «лярвы Привокзального района города» – речь идет ведь не совсем о народе, скорее, о Народииле, так ведь?

Ян заулыбался совсем как бы ласково.

– Что же вы, дорогой, придираетесь? Или философию не учили? Это же ведь как подлежащее и сказуемое. Народиил, конечно, Народиил. Он – наше подлежащее. Первоисточник гнева народа. Не так ли, а? Вроде как энтелехия и экзистенция. Ну – что еще? Что-нибудь тревожит?

– Да вот то еще, что кентавры ваши меня беспокоят.

– Что за кентавры? – Ян сделал вид, будто не понимает. – Где кентавры?

– Ну, Лось. Была тут заметка. Тренер-испытатель кентавроводческой фермы Лось. Который требовал сурово покарать.

Ян порылся в портфеле, опять делая вид. Потом поднял на меня глаза, посмотрел прямо и сказал раздельно и четко:

– Вы ошиблись. Никакого Лося не было. Не-бы-ло.

Очевидная нарочитая ложь заставила меня разгорячиться.

– Как так не было?! Вы прямо на глазах передергивате! Вот тут лежала заметка! Дайте портфель!