Я молча склонился перед знакомым портретом, устремив душевное почтение к несравненному мастеру, который, благословляя мое младенчество, направлял мои шаги до этого часа.
Следуя за гуру, я прогулялся по дому и прилегающей территории. По периметру большой, древней и построенной на совесть обители располагался внутренний двор с массивными колоннами. Внешние стены покрывал мох, бесцеремонно поселившиеся в ашраме голуби порхали над плоской серой крышей. На заднем дворе находился красивый сад с деревьями джекфрута, манго и плантана. Огороженные перилами балконы верхних комнат двухэтажного здания выходили во внутренний двор с трех сторон. По словам Учителя, расположенный на первом этаже просторный зал с высоким потолком, поддерживаемым колоннами, использовался главным образом во время ежегодных праздников Дургапуджи[77]. Узкая лестница вела в гостиную Шри Юктешвара, чей маленький балкон выходил на улицу. Ашрам был обставлен просто, все было незатейливым, чистым и практичным. Я заметил лишь несколько стульев, скамеек и столов в западном стиле.
Учитель пригласил меня остаться на ночь. Два молодых ученика, проходившие обучение в обители, подали ужин из овощного карри.
– Гуруджи, пожалуйста, расскажите мне что-нибудь о своей жизни, – я устроился на соломенной циновке рядом с тигровой шкурой Учителя. Дружелюбные звезды, казалось, висели очень близко, прямо над балконом.
– Мое семейное имя – Прия Натх Карар. Я родился[78] здесь, в Серампуре, мой отец был богатым предпринимателем. Он оставил мне этот родовой особняк, который теперь является моей обителью. В школе я проучился недолго, формальное образование казалось мне скучным и поверхностным. В молодости я принял на себя обязанности главы семьи, и у меня есть одна дочь, которая сейчас замужем. Мои взрослые годы прошли под благословленным руководством Лахири Махасайя. После смерти жены я вступил в орден Свами и получил новое имя Шри Юктешвар Гири[79]. Такова простая история моей жизни.
Учитель улыбнулся, увидев гримасу неудовлетворенного любопытства на моем лице. Как и все краткие биографические пересказы, его слова перечисляли внешние события, не раскрывая внутренней сути человека.
– Гуруджи, я хотел бы послушать истории из вашего детства.
– Я расскажу тебе несколько – и в каждой есть мораль! – глаза Шри Юктешвара сверкнули предупреждением. – Моя мать однажды попыталась напугать меня ужасающей историей о призраке, таящемся в темной комнате. Я немедленно отправился туда и был разочарован тем, что не обнаружил его там. Мама больше никогда не рассказывала мне страшилок. Мораль: взгляни страху в лицо, и он перестанет тебя беспокоить. Еще одно раннее воспоминание – это мое желание иметь уродливую собаку, принадлежащую соседу. Я неделями не давал покоя родным, чтобы заполучить эту собаку, и не желал ничего слышать о других предлагаемых мне питомцах с более приятной внешностью. Мораль: привязанность ослепляет, она придает воображаемый ореол привлекательности объекту желания. Третья история касается гибкости юношеского ума. Иногда я слышал, как моя мать говорила: «Человек, который соглашается работать под чьим-либо началом, – раб». Это впечатление настолько прочно засело в моей голове, что даже после женитьбы я отказывался от всех должностей. Я покрывал расходы, вложив свой семейный капитал в землю. Мораль: чувствительные уши детей следует подпитывать хорошими и позитивными предложениями. Трудно избавиться от установок, полученных в раннем детстве.
Взгляни страху в лицо, и он перестанет тебя беспокоить. Привязанность ослепляет, она придает воображаемый ореол привлекательности объекту желания. Трудно избавиться от установок, полученных в раннем детстве. Учитель погрузился в безмятежное молчание. Около полуночи он проводил меня к узкой койке. Я спал крепко и сладко в ту первую ночь, проведенную под крышей моего гуру.
Шри Юктешвар выбрал следующее утро, чтобы даровать мне посвящение в Крийя-йогу. Ее технику я уже усвоил от двух учеников Лахири Махасайя – от Отца и от моего наставника, Свами Кебалананды, но в присутствии Учителя я почувствовал ее преобразующую силу. От его прикосновения меня озарил ослепительный свет, подобный одновременному сиянию множества солнц. Весь следующий день я ощущал, как поток невыразимого блаженства переполняет мое сердце и достигает глубины души. Только ближе к вечеру я сумел заставить себя покинуть обитель.
«Ты вернешься через тридцать дней». Я добрался до своего дома в Калькутте, исполнив тем самым предсказание Учителя. Никто из моих родственников не сделал колких замечаний по поводу возвращения в гнездо «парящей птички», которых я так опасался.
Я поднялся на свой маленький чердак и окинул его нежным взглядом, словно живое существо. «Ты был свидетелем моих медитаций, слез и бурь моей садханы. Теперь я достиг гавани моего божественного учителя».
– Сынок, я рад за нас обоих, – мы с Отцом сидели вместе в вечерней тишине. – Ты нашел своего гуру, как чудесным образом я когда-то нашел своего. Святая рука Лахири Махасайя охраняет наши жизни. Твой учитель оказался не недоступным гималайским святым, а тем, кто проживает поблизости. Мои молитвы были услышаны: в своих поисках Бога ты не покинул навсегда поле моего зрения.
Твой учитель оказался не недоступным гималайским святым, а тем, кто проживает поблизости. Отец также был рад, что я продолжу обучение, и тут же помог мне все устроить. На следующий день я был зачислен в Шотландский церковный колледж в Калькутте.
Месяцы, наполненные счастьем, летели незаметно. Мои читатели, несомненно, сделали проницательное предположение, что меня редко видели в аудиториях колледжа. Обитель в Серампуре таила в себе слишком заманчивый соблазн. Учитель никак не комментировал мое постоянное присутствие рядом с ним. К счастью для меня, он редко упоминал классные комнаты. Хотя всем было ясно, что я совершенно не гожусь на роль ученого, время от времени мне удавалось получать минимальные проходные баллы.
Повседневная жизнь в ашраме текла ровно, в ней редко случались перемены. Мой гуру просыпался до рассвета. Лежа, а иногда и сидя на кровати, он входил в состояние самадхи[80]. Момент пробуждения Учителя было легко определить по резкому прекращению оглушительного храпа[81]. За этим следовала пара вздохов, иногда – шевеление тела. Затем беззвучное отсутствие дыхания: гуру находился в глубокой йогической радости.
Учитель не завтракал. Сначала он совершал долгую прогулку вдоль Ганга. Те утренние прогулки с моим гуру – насколько они для меня все еще реальны и ярки! С легкостью возвращаясь в воспоминания, я часто оказываюсь рядом с ним: раннее солнце согревает реку. Звенит его голос, насыщенный подлинной мудростью.
После прогулки гуру принимал ванну, затем совершал полуденную трапезу. Обязанность по приготовлению блюд в соответствии с ежедневными указаниями Учителя была возложена на молодых учеников. Мой гуру был вегетарианцем. Однако прежде чем принять монашество, он ел яйца и рыбу. Ученикам он советовал придерживаться любой простой диеты, которая соответствовала бы их телосложению.
Мастер ел мало, чаще всего – рис, подкрашенный куркумой или соком свеклы или шпината и слегка сбрызнутый топленым маслом или маслом гхи из молока буйволицы. В другой день он мог съесть чечевичный дал или чанну[82] и карри с овощами. На десерт – манго или апельсины с рисовым пудингом или соком джекфрута.
