– Я был в ванной и осматривал тело женщины, – догадавшись о его недоумении, показал медэксперт на небольшой проход возле шкафа-купе, который Гуров сразу и не заметил.
– Орудием убийства был нож? – уточнил Лев Иванович и представился человечку.
– Новак, Веслав Новак, – в ответ представился человечек, блеснув очочками, и только сейчас Гуров обратил внимание на его легкий акцент. – Нож все еще в теле женщины. Мне сказали, что пока не надо ничего трогать. Поэтому все мои предположения пока только предположения, и ничего больше, – недовольно посмотрев на Разумовского, заявил медэксперт.
Гуров с интересом посмотрел на человечка, но тот проигнорировал его взгляд и, повернувшись, направился в ванную, откуда он только что вышел. Лев Иванович пошел за ним. На чисто-белом кафельном полу лежало еще одно тело. Женщина была обнаженной, рядом валялось большое махровое полотенце, все пропитанное кровью или, во всяком случае, чем-то, похожим на кровь.
– Я позволил себе дерзость снять с нее полотенце, – сказал медэксперт. – Иначе как бы я ее смог осмотреть. Женщину, по всей видимости, убили двумя ударами. Видите. – Новак присел на корточки и показал на рану на горле и на нож, торчащий из груди женщины. – Но опять повторюсь – это только мое предварительное мнение.
Гуров задумчиво посмотрел на тело, пытаясь представить себе всю картину произошедшего, и сказал:
– Можете работать с телами. Все, что мне нужно, я уже увидел. Но после осмотра я бы хотел с вами поговорить обо всем более подробно.
– Понятное дело! Сейчас ни о каких подробностях и речи не может быть! – чуть ли не радостно воскликнул Веслав Новак и, быстренько выдернув нож из груди женщины, аккуратно передал его Разумовскому, который, словно того и ждал, подставил ему пластиковый пакет для улик.
Гуров вышел из ванной комнаты и снова осмотрел спальню. Его внимание привлекли два чемодана, которые стояли с другой стороны кровати.
– Они так и стояли там, когда вы приехали? – спросил он у Евгения Северьяновича, указывая ему на чемоданы.
– Да, там и стояли, – кивнул тот и добавил: – По утверждению домработницы, супруги сегодня должны были улететь в командировку. Ирина Николаевна должна была начать съемку нового фильма. Поэтому она и вернулась от сестры домой так рано, чтобы проводить их.
Лев Иванович подошел к чемоданам, задумчиво посмотрел на них, а потом, не оглядываясь, спросил Евгения Северьяновича:
– У вас есть перчатки?
– Да, вот. – Разумовский протянул Гурову пару латексных перчаток.
Лев Иванович надел их и аккуратно стал осматривать чемоданы. Открыть он их не смог – на замках был установлен код.
– Я так понимаю, эксперты на втором этаже еще не работали, – заметил он.
– Да, я пока что велел им снять все отпечатки и следы на первом этаже.
– Какие еще комнаты, кроме спальни, есть на втором этаже?
– Есть еще три комнаты. Первая от лестницы – комната девочки, вторая – кабинет, а третья – та, что ближе к хозяйской спальне, – гостевая комната, она же кальянная.
– Пойдемте посмотрим и их. Особенно меня интересует комната девочки. – Гуров посмотрел на Евгения Северьяновича, ожидая, что он просветит его по поводу ее исчезновения.
– Дочь Шишковских – не их родная дочка, она приемыш, – начал рассказывать Разумовский. – У них был сын, но он умер. А несколько лет назад Шишковские решили удочерить девочку. Чтобы, значит, было кому оставлять наследство. А оно у них немаленькое. Я пока что лишь коротко переговорил с Жанной Валентиновной, домработницей. В основном о том, при каких обстоятельствах она обнаружила своих хозяев убитыми. Поэтому сам еще не в курсе подробностей о семейной жизни Шишковских.
– Хорошо, я сам с ней поговорю, – ответил ему Лев Иванович и вошел в комнату, которую Разумовский назвал комнатой дочери.
Пока он шел по коридору, заглянул мимоходом и в две другие комнаты. В них царил такой же кавардак, как и в спальне супругов. Тем удивительнее было то, что в комнате девочки был идеальный порядок. Казалось, что хаос и смерть, которые господствовали во всей квартире, не коснулись этой комнаты, ее чистоты и первозданности. Гурову вообще показалось, что в этой комнате никто никогда не жил, настолько в ней было все идеально – как в комнате-музее. Нигде не валялось ни бумажки, ни соринки, ни пылинки. Постель заправлена идеально ровно, книги ровными рядами стояли на полке, компьютерный стол, на котором девочка, по всей видимости, занималась уроками, был девственно-чист. На нем не было ни компьютера или ноутбука, ни тетрадок, ни других каких-то школьных принадлежностей. На стене над кроватью висел один-единственный постер с картинкой из какого-то аниме-фильма, и все. Если не знать наверняка, то трудно было понять вообще, что в этой комнате несколько лет жила девочка-подросток.
– Странно все это, – пробормотал Лев Иванович себе под нос.
Он вошел в комнату и открыл сначала ящики компьютерного стола, потом ящики комода и прикроватной тумбочки. Во всех ящиках было пусто. Ни в одном из них Гуров не нашел ни одной ручки или карандашика, ни носка или чулочка, ни учебника или косметички, которая, по мнению Льва Ивановича, обязательно должна была быть у девочки семнадцати лет от роду. Заметив в глубине комнаты две двери, он открыл обе. Одна вела в небольшую гардеробную, а вторая в туалетно-ванную комнату.
В ванной все было так же идеально чисто, как и в спальне. А вот в гардеробной Лев Иванович обнаружил несколько вещей, висевших на вешалках, и пару коробок от обуви. Открыв их, он нашел в одной из них совершенно новые туфельки-лодочки, а вторая – та, которая была задвинута в самый дальний угол верхней полки, – была доверху набита рисунками. Да не просто рисунками, а весьма профессиональными зарисовками, выполненными частью простым карандашом, а частью пастельными мелками. Гуров взял коробку и вышел с ней в комнату, едва не столкнувшись в дверях с Разумовским.
– Что-то интересное нашли? – спросил Евгений Северьянович и, увидев в руках Гурова коробку с рисунками, воскликнул: – Ага, Жанна Валентиновна говорила мне, что девочка очень талантлива и рисует настолько хорошо, что впору хоть сейчас принимать ее в Союз художников России!
Глаза Разумовского загорелись таким любопытством, что Гуров не смог отказать ему в удовольствии взять из коробки несколько рисунков.
– Удивительно! – восхищенно проговорил оперативник, рассматривая зарисовки и наброски с видом гурмана, поглощающего устриц. – Знаете, я очень люблю живопись, – невольно признался он Льву Ивановичу. – Будь у меня хоть какой-то капитал, то обязательно бы занялся собирательством и коллекционированием картин. А так приходится довольствоваться посещением музеев и картинных галерей, – рассмеялся он.
– Да, рисунки просто великолепны, – должен был признаться и Лев Иванович. – Не знаете, девочка занималась в художественной школе или студии?
– Нет, не знаю. Надо у Жанны Валентиновны спросить, – не отрывая блестевших от удовольствия глаз от эскизов, ответил Разумовский.
– Ну, тогда можете разрешить экспертам подняться на второй этаж, а я поговорю с домработницей, – ответил ему Лев Иванович.
– Она в своей комнате на первом этаже. Это рядом с кухней. Вы сами увидите. Я просил ее не уходить и подождать, пока с ней смогут переговорить.
Разумовский с большим сожалением оторвался от рассматривания рисунков и, сложив все обратно в коробку, повернулся, чтобы идти за Гуровым. Он быстро и цепко осмотрел комнату девочки и заметил:
– Тут постарались с уборкой. Не думаю, что мы найдем в этой комнате хоть какую-то зацепку или указание, где нам искать девочку. Похоже на то, что или она сама, или тот, кто ее увел, очень не хотели, чтобы ее нашли.
Гуров молча согласился с Евгением Северьяновичем и стал спускаться по лестнице на первый этаж.
4
Домработницу, женщину лет шестидесяти, Лев Иванович застал сидевшей у небольшого столика в кресле. Комнатка, в которой проживала Жанна Валентиновна, была опрятной, но без излишеств, обставленной просто и со вкусом. На кровати лежало какое-то рукоделие, а сама хозяйка комнаты сидела, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой невидящими заплаканными глазами. Когда вошел Гуров, она вздрогнула и перевела взгляд на него, но ничего не сказала, а только вытерла нос кончиком смятого платочка, который держала в руке.