Я проглатываю это обидное замечание, но тут же, машинально, прячу руки под стол, чтобы Назар не увидел, какие они у меня страшные. Хоть с тыльной стороны почти ничего и не видно, но все равно…

Назар не замечает этого моего жеста и продолжает наворачивать суп. Я тоже берусь за ложку.

– Ты одна живешь? – спрашивает он.

– Да нет, с папой, вообще-то. Только он почти все время в командировках.

– Это хорошо.

– Почему? – смотрю я на него непонимающе.

– Потому что, когда родоки постоянно дома, можно повеситься, – хмыкает он.

– Ну, ты-то живешь один. Кстати, кем тебе тётя Валя приходится? – интересуюсь я.

– Теткой. Она мамина сестра. Уехала вот на ПМЖ в Питер и предложила мне пожить здесь.

– Видимо, она тебя не очень любит.

– Почему это? – Он даже есть перестал и уставился на меня удивленно.

– Ну, ты ж тут голодаешь. Она тебя обрекла на голодную смерть, – начинаю смеяться я.

– А у тебя, оказывается, не язычок, а жало, – кривится Назар. – Я думал, все Белки милые.

– Я и есть милая, кормлю вот тебя.

– Ещё б перестала доставать меня своей игрой на пианино, и вообще цены бы тебе не было, – тут же вворачивает он.

– А ты можешь перестать играть в хоккей?

– Я сейчас не играю. – Вижу, как он напрягается и тут же встаёт в оборонительную позу.

– Я имею в виду не сейчас, а так, чтобы навсегда.

– Спятила?

– Вот и я не могу перестать играть.

– Ну, наши случаи сопоставлять нельзя. Я до травмы был профессиональным хоккеистом, – бахвалясь, заявляет он, – а ты ни в одну ноту попасть не можешь.

– Всё я могу! – взрываюсь я.

– Ха! Неужели ты себя не слышишь? Хочешь, запишу на видео? Может, тогда поймёшь, как это со стороны звучит!

– Я хорошо играю… И с каждым днём все лучше, понял? – кричу я и чувствую, как начинает дрожать нижняя губа.

Я вскакиваю с места и ору еще громче:

– Ты ничего не понимаешь в музыке.

– Да ты сама ни черта не понимаешь, Белка! Хватит уже издеваться над всеми соседями!

– Уходи! Убирайся! И… И орехи свои забери! – Я хватаю пакет и пихаю его в руки Назара.

Его удивляет моя реакция, но он лишь качает головой, а выражение лица такое, что я чувствую себя полной идиоткой.

– Психанутая, – бросает он на прощание и прихрамывая идёт к входной двери.

– И не приходи сюда больше подлизываться.

– Да нужна ты была подлизываться. Белка! – Он швыряет на пол пакет с орехами, и тот с громким хлопком рвётся.

За этим следует удар захлопнутой с силой входной двери. Моей. Потом ещё один – уже его.

Я смотрю на усеянный орехами пол. Ассорти: арахис, фундук, миндаль, фисташки, кешью. Мелкими слезками – кедровые орешки.

Я сажусь на колени и начинаю собирать эту россыпь. Все, что угодно, только бы не расплакаться. Белкины не плачут. Не плачут!

Наконец разобравшись с орехами, я перемываю посуду. И чего я взбесилась? Назар прав – я плохо играю. Но я не могу не играть. Ведь бросить – значит сдаться. А я не могу себе этого позволить. Ради папы, который так в меня верит. Ради мамы. Ради брата. Ради самой себя. Белкины не сдаются никогда.

Разобравшись с делами на кухне, я закидываю в рот горсть кедровых орешков, разминаю пальцы, слегка их массируя, пока не начинаю чувствовать, как к ним приливает кровь. Теперь они немеют реже, но все равно иногда случается. Вру. Случается постоянно.

Я сажусь за пианино, надеваю наушники, в которых звучат одна за другой любимые композиции Шопена, опускаю пальцы на клавиши и начинаю играть. Идеально.

Назар

После вчерашней перепалки Белка до самого вечера доводит меня своей игрой. Кажется, несущиеся из соседней квартиры звуки не смолкают ни на минуты. Меня доводит до бешенства эта какофония, и я со всей дури запускаю пультом от телевизора в стену. Но звуки не смолкают. Пульт разбивается в дребезги, а Белке хоть бы хны.

Зато наутро я нахожу реальный способ не слышать ее несносной игры на пианино – врубаю на всю катушку музыку на компе: дикий ор Rammstein заткнет любого Моцарта.

Девчонка не идёт у меня из головы. Худенькая, но не плоская вроде – под просторной футболкой я смог разглядеть призывно вздымающиеся бугорки. Задница очень даже. Это я успел заметить, когда шёл за ней на кухню. Мордашка симпатичная, губастенькая опять же. Конечно, на куколку не похожа, но что-то в этой Юле Белкиной есть. Только вот характер отвратительный: орет, взрывается с полуоборота, критику не выносит. Кого-то мне её характер напоминает, только вот кого?

От нечего делать я мотаюсь из угла в угол по комнате, нахожу в одном из ящиков стола пачку сигарет. Закурить, что ли, с горя? Все равно стать великим спортсменом мне теперь не светит, кажется. Последнюю неделю я даже забросил активные разминки. Все бесит. Отец хоть и расстроен из-за моих травм – он мечтал, что его сынишка станет круче, чем Харламов, – но уже готовит мне запасной вариант: место в своей фирме, которое мне на фиг не надо. А мама тихо радуется, что с опасным спортом покончено. От этого совсем тошно. Да и от самого себя тоже.

Чтобы развеяться и хотя бы на пару часов отвлечься от своих безрадостных мыслей, я отправляюсь в центр и от нечего делать тащусь в магазин, чтобы купить себе новую толстовку. Нет, шопинг меня не радует, как девчонок, но одеваться во что-то надо. И желательно одеваться нормально, а то те же девчонки и не посмотрят.

Купив пару футболок, теплый худи и кеды, я отправляюсь на выход из торгового центра. Навстречу мне идут какие-то цыпочки, смеются, болтают. Весело им, а мне хоть вой! А вот эта блонда ничего такая. И ноги длинные, и фигурка… Давно я с девчонками вот так просто не знакомился. Иду им навстречу. Да ну на хрен. Не до новых знакомств. Я уже почти обхожу их, как блондиночка останавливается и выдает:

– Назар?! Елизаров! Вот уж где не ожидала тебя увидеть! – широко улыбается она.

– Мира! Ты ли это? – хмыкаю я. – Ты прям красотка! – обвожу ее взглядом с ног до головы.

Она явно смущается, но старается не подавать вида.

– Ну, как у тебя дела?

– Зашибись, – тут же перестаю я улыбаться. Только, плиз, не начинай сочувствовать и нести еще какую-нибудь фигню. Я и так на взводе.

– Это хорошо, – кивает Мира.

– Ну ладно, рад был видеть, – прощаюсь я. О чем нам еще разговаривать?

– Назар, – окликает она меня, когда я уже двинулся дальше.

Оборачиваюсь и смотрю на нее вопросительно.

– Назар, а ты ничего про Тимура не слышал?

– Про Тимура? Соколова, что ли? – удивляюсь я.

– Ну, да… – Мира вдруг краснеет и опускает глаза.

Вот блин, неужто девочка до сих пор по Тиму сохнет?

– Да все норм у Соколова. Играет сейчас за Магнитогорский клуб. Вроде собирается подписать контракт с канадцами.

– Значит, все хорошо у него? – Мне кажется, или она совсем расстроилась?

– Все шикарно у него. – Отчего-то злюсь я и прощаюсь.

У всех все шикарно, у одного меня – полный отстой.

Надо выпустить пар. Очень надо. По дороге домой звоню Наташке.

– О, Назар, малыш, ты как? – верещит она в трубку, и тут же в голову закрадывается мысль, что я зря решил ей позвонить.

– Через как, – грубо отвечаю я и тут же перехожу к делу: – Приедешь?

– Сейчас?

– Ну а когда ещё? – и выдавливаю из себя ложь: – Я соскучился.

– Правда? – тут же радостно мурлыкает она.

– Ну, конечно.

– Я уже лечу, – смеётся Наташка.

– Только адрес запиши. Я переехал.

– Ого! В центр? – ахает она.

Ага, в центр, прямиком, блин, в Кремль. Я диктую адрес, слышу удивленные (или разочарованные?) вздохи Наташки и прошу ее приехать через час-полтора. Как раз я успею вернуться домой и принять душ.

С Наташкой мы не то чтобы встречаемся, просто мне некогда было заводить какие-то отношения. Когда постоянные трени и матчи, тут не до серьезных отношений, не до ухаживаний, не до романтики. А Наташка, она всегда под рукой. Мы познакомились с ней в каком-то клубе месяца за два до того злосчастного матча, на котором я получил травму. У нас был бурный роман, точнее перепихон в свободное от хоккея время. Наташка уверена, что я в нее влюблен. Я уверен в обратном, но ей ведь необязательно это знать. Она красотка. Длинноногая, с шикарной гривой волос, с подтянутой пятой точкой. Классная девушка. Туповата, правда. Но какая разница? Мне на ней не жениться. Мне даже с ней разговаривать не надо. Ее интересуют только вечеринки, возможность мелькнуть на фотках рядом с хоккейными звездами, подарки и хороший секс. Может, у нее и есть иллюзии относительно нашего с ней будущего, но это ее проблемы. Я-то ей никогда ничего не обещал.